«Проще всего» было с больными пожилыми людьми. Особым образом (после их умерщвления или усыпления?) их скелеты освобождались от всего лишнего, присущего людям (кожа, мышцы и прочее) и присоединялись к себе подобным в их военно-полицейской деятельности. Молодые мужчины и женщины тоже лишались своих скелетов (без черепа), но на этом их злоключения не кончались. Из оставшихся после извлечения скелетов тел изготавливались шулу.
Естественная брезгливость так и не позволила мне узнать абсолютно точно, как устроены шулу. То ли это были выпотрошенные и набитые каким-то составом человеческие оболочки (кожа, грубо говоря). То ли, после извлечения костей и еще других «мелочей», все извлеченное заменялось суррогатами… Бр-р-р. Неважно. Суть в том, что шулу являлись местной разновидностью зомби. Еще около года они вполне успешно функционировали на самых простых работах, не нуждаясь ни в пище, ни в отдыхе (интересно, какого типа батарейки скрывались у них внутри?). Интеллектом шулу не блистали и говорить не могли, хотя иногда, совершенно неожиданно и не к месту, выдавали бессмысленные речи. Шулу женского пола использовались лишенными брезгливости аборигенами как суррогат женщин в интимных отношениях. В третьем круге брезгливостью не страдал никто. В четвертом тоже, но туда перепадало не так уж много полуживых чучел. А работой Джона было зашивать готовеньких, поступивших из второго круга шулу.
Джон гордился своей бывшей работой. Говорил, что считался выдающимся специалистом. (Из его рассказа я понял, что особые нитки обладали очень сильным зарядом статического электричества, а шулу «оживал» мгновенно после наложения последнего стежка). Парень вовсю, что называется, злоупотреблял служебным положением: ухитрялся удерживать новых шулу-женщин при себе, пользовался ими сам и за определенную мзду допускал к ним других работников. Даже решившись бежать, Джон ушел не с пустыми руками. Он захватил с собой свое последнее изделие. Кстати, несколько месяцев спустя, когда я собрался было пойти и поискать себе другое, более подходящее место, Джон предложил мне (чтобы я не уходил) пользоваться его шулу без стеснения. Я ухитрился без особых эмоций отказаться от щедрого подарка.
Делать было нечего. Я расширил шалаш и стал жить с Джоном и его служанкой. Мой напарник был вполне безобиден, в долину он спускался только по ночам вместе со мной, чтобы украсть что-нибудь в садах. «Поживу несколько лет тут, – говорил он, – потом спущусь вниз, найду какую-нибудь вдову, у которой забрали мужа. Скелеты долго не заглядывают в те семьи, где уже были».
Поначалу я просто бесился. Скелеты, шулу… И я! Какого черта? Что за сила забросила меня в этот одноэтажный бордель, попахивающий мертвечиной? Ну, хорошо. Неважно какая. Как мне отсюда выбраться?
Путь на свободу лежал через лестницу. Не приставную, а лестницу со ступеньками. Хотя бы один лестничный пролет! Но к нему нужен дом высотой минимум в два этажа. В местном Скелетлэнде (Скелетистане? Скелетии?) таковых не имелось. Я попытался получить у Джона урок географии. Но узнал немного, а полезного – еще меньше. За границами цивилизованного мира, если можно было так назвать территорию контролируемую скелетами, жили кочевники. Никто не складывал песен об этих свободных людях и никто не пытался к ним убежать. Кочевники были отменными воинами и безгранично жестокими грабителями. Насколько Джон помнил местную историю, скелеты появились как последнее средство борьбы со страшным врагом. Как из искусственных воинов скелеты превратились во властителей, и были ли они в самом деле сами себе хозяевами, история умалчивает. Суть в том, что искать спасения у кочевников было невозможно. В лучшем случае они могли сделать меня рабом. Но не имея гарантий, что на землях кочевников мне удастся найти хотя бы двухэтажное здание, отдаваться в беспросветное рабство не хотелось. Что делать? Построить лестницу, даже отдельно от дома, я не мог. Ни топора, ни пилы у меня не было, а если бы я их и украл, то плотник из меня мог получиться только лет этак через… много.
Даже такой радикальный (это всего лишь для постройки высокого дома) шаг, как организация восстания против скелетов, не годился. Ну, подниму, ну, одержу верх. Как? Неважно. Но в избавленные от скелетов края тут же ворвутся кочевники. Мне будет не до лестниц. Тьфу, черт! Джон был абсолютно уверен, что никто не будет восставать против скелетов. Да, есть отдельные недовольные. Но их меньшинство. Да, людей забирают. Но раньше от войн и набегов гибло намного больше. А тут, под надежной защитой – живи, плодись, размножайся. Ах, у тебя нет детей? Ну, считай, что ты смертельно болен.
Такая вот идеология. И я на ее фоне. Прожив месяц жизнью дикаря я нашел выход. Хотя, даже сейчас, сидя на камне и греясь на солнце, я не был уверен в его стопроцентной надежности. А ведь какую работу предстояло выполнить год назад!
Я нашел подходящий склон: угол чуть меньше сорока пяти градусов, сравнительно толстый слой земли, камень, выглядящий не слишком твердым. И начал вырубать ступеньки. Один. Ворованной крестьянской мотыгой. Сколько я их сломал и сколько еще украл!
Было тяжело. Я тысячу раз поблагодарил себя за стремление к физическому совершенству, заставившее меня приобрести телосложение атлета. Если бы не мои мышцы… Не знаю, что бы сделал тот хлюпик, которым я был после возвращения из армии. Но даже мышцы не могли спасти мои руки от мозолей.
Особенно мешали дожди. Земляная составляющая ступенек смывалась очень сильно. Но делать лестницу чисто каменной тоже было невозможно. Даже моя мускулатура не справилась бы с работой всего за год.
Сорок ступенек. Я посмотрел вниз. Выглядят достаточно ровно. Вот перила… М-да, перил нет. Мне их вряд ли осилить. Остается надеяться, что это не самое главное.
Я оглянулся. Наверху, в четверти часа ходьбы, в тени гигантских елей скрывался наш шалаш. Шулу, конечно, не заметит моего исчезновения, а Джон… Перепугается. Решит, что скелеты меня схватили или еще что-то вроде. Может быть, даже построит шалаш в другом месте. Его проблемы. Не тащить же этого отставного живодера в Ленинград? Каждому свое. Каким бы безумным кошмаром ни выглядел этот мир, в нем жили миллионы людей. Может быть, он прекратит свое существование после моего ухода, но…
К черту философию! Я поднялся. И остановился. Желательно было вернуться с первой попытки. Неудачная попытка может вызвать недоверие к собственным силам, а не веря в себя, далеко не уйдешь. Что из того? Сорок ступенек – маловато. Спускаясь, я проскочу их за несколько секунд. Могу не успеть настроиться. Надо… Надо подниматься! Не ахти как мудро, но двигаться я буду медленнее. Глядишь, мои шансы возрастут… на сотую процента. Хе-хе.
Спускаясь по лестнице (без намерения куда-нибудь переместиться), я размышлял. Мои мысли отнюдь не прибавляли уверенности в себе. Я мог, используя Дом и Лестницу, выходить в любой город. Я мог выходить в любой вариант истории, хоть это и не соответствовало моему третьему этажу. Но фантастический мир скелетов… Его могли создать только обитатели седьмого этажа. Или мансард. И мог ли я, третьеэтажник, уйти отсюда, используя всего лишь жалкий суррогат лестницы?
К сожалению, выбор был небогат. Я не собирался кончить жизнь в шалаше или, достигнув спасительного сорокалетнего возраста, в доме какой-нибудь вдовы. И чтобы кто-то из моих детей стал ходячим скелетом или шулу? Не-ет. Я буду ходить по этому убожеству пока не выберусь. Или пока стопчу ее «назад», до состояния склона холма, каким он был не так давно.
Решимость, желание вырваться из хитроумной ловушки переполняли меня. Да я готов пообещать кому угодно и что угодно, лишь бы мой план удался! Что? Кому? Какой святой обет годился для моего… для моего… трусливого побега?
«Обещаю, – сказал я сам себе, – если я выберусь из этого проклятого места, то обязательно сюда вернусь. Добровольно. И кое с кем разберусь. Как минимум – со скелетами. А там – посмотрим» Я остановился перед самой первой ступенькой. Бросил взгляд наверх, прикрыл глаза. Представил серый гранит ступенек с закругленными углами. Представил серый полумрак родного подъезда и влажный ленинградский воздух. Шаг. Шаг. Еще шаг. Перила с собачьими головами должны быть слева. Впереди – лестничная площадка, над ней окно. Серый рассеянный ленинградский свет. Тут бы это считали сумерками. Не тут! Там! Я же должен быть в Ленинграде. Сейчас открою глаза, встану на лестничную площадку, в окне увижу темно-желтую сплошную стену со странным одиноким окном примерно на уровне пятого этажа.
