Летом 1968 г. сразу же после окончания Института восточных языков (ныне Институт стран Азии и Африки при МГУ) я был призван в армию и, получив звание лейтенанта, направлен для прохождения службы в Объединенную Арабскую Республику (Египет). Такое распределение для меня как выпускника востоковедного вуза не было неожиданностью. Как известно, в ходе «шестидневной» войны в июне 1967 г. вооруженные силы Египта и ряда других арабских стран были разгромлены, и после поражения (или накса, т. е. «рецидива» как называли его египтяне) Советский Союз приступил к оказанию беспрецедентной по своим масштабам помощи в деле воссоздания египетских вооруженных сил. И, конечно, огромной была потребность в переводчиках, прежде всего в арабистах. Достаточно сказать, что, по некоторым данным, в Египте находилось не менее 10 тысяч советских военнослужащих, в то время как обычный ежегодный выпуск арабистов (включая девушек) в нашем институте составлял примерно 15–20 человек в год. Могу также добавить, что в целом я представлял обстановку в стране, да и характер предстоящей работы, поскольку всего за год до этого возвратился из Египта по завершении стажировки в Каирском университете и даже успел своими глазами увидеть как начиналась и как закончилась «шестидневная» война.

Впервые я попал в Египет осенью 1966 г., чтобы, как было записано в плане стажировки, собирать материал для дипломной работы, слушать лекции в Каирском университете, совершенствовать знания арабского языка, в том числе и египетского диалекта. Кроме того, как требовала в то время Инструкция для выезжающих в зарубежные командировки, мы были обязаны выполнять все распоряжения посольства СССР и, по возможности, оказывать ему необходимую помощь. На следующий день после прибытия в Каир мы, группа стажеров из Москвы и других городов (из Института восточных языков нас было четверо — Виталий Наумкин, Саша Бурмистров, Женя Шикова и я) были приглашены в посольство на инструктаж. Сидя в прохладном холле в ожидании приема, мы наблюдали неспешно текущую под горячими лучами октябрьского солнца жизнь, наполненную, как казалось, спокойствием и безмятежностью. То, что мы услышали на инструктаже, ни в коей мере не противоречило внешним впечатлениям. Мы узнали, что обстановка в стране в целом спокойная, египтяне относятся к советским людям более чем доброжелательно, правительство при полной поддержке народа строит новое, почти социалистическое общество, иными словами, оснований для серьезных беспокойств нет. «Учитесь, общайтесь с местным населением, в первую очередь, разумеется, со студентами и преподавателями, изучайте страну и ее язык, как можно больше путешествуйте, но только сообщайте, если едете в другой город». О спокойной обстановке свидетельствует, пожалуй и тот факт, что нам разрешили записаться на курсы египетского диалекта в Американском университете в Каире, на что поначалу мы не очень надеялись (ибо Инструкция о поведении советских граждан предупреждала о стольких опасностях, что в Каире острословы говорили «Рашен сам себе страшен»). Своего рода символом крепнущих дружественных советско-египетских отношений было и новое, менее чем за год до нашего приезда построенное здание посольства, представлявшее собой стеклянную коробку, сквозь прозрачные стены которой прохожие могли с улицы наблюдать, как в коридорах собираются работники посольства покурить или поделиться новым анекдотом (говорили, что здание спроектировал тот же архитектор, что строил пионерлагерь Артек).

Но, как известно, «Восток — дело тонкое», в мае 1967 г. буквально за считанные дни обстановка в стране резко изменилась. Египтяне блокировали Акабский залив, закрыв тем самым путь в израильский порт Эйлат на Красном море, что неминуемо должно было привести к началу боевых действий; серьезные опасения вызывало и то обстоятельство, что советские военные специалисты фактически были отстранены от дел (придя на работу, они увидели замки на дверях своих кабинетов) и уже не могли влиять на дальнейший ход событий. «Ситуация вышла из-под контроля, — сказал курировавший нас сотрудник посольства, — значительно усложнились условия работы дипломатов, поэтому посол просит вас сообщать обо всем, что происходит в городе».

Я думаю, что в конце мая уже мало кто сомневался, что кризис должен перерасти в полномасштабную войну, к которой интенсивно готовились обе противоборствующие стороны. Все улицы огромного Каира были увешаны плакатами, призывающими разгромить Израиль, или как его называли в арабской прессе того времени «сионистское образование». К многочисленным полицейским прибавились военные патрули; прекращались занятия в учебных заведениях, студенты покидали общежитие, отправляясь к местам воинского учета. Сейчас трудно поверить, что в этой напряженной обстановке, буквально за день до начала боевых действий, корреспондент «Правды» Евгений Максимович Примаков дал четверым студентам Института восточных языков свой служебный автомобиль, чтобы они смогли совершить увлекательную поездку из Каира в Эль-Аламейн (где во время Второй мировой войны англичане разгромили Африканский корпус германского генерала Роммеля).

Утром 5 июня диктор торжественно объявил по радио, что наконец-то началось решительное (в буквальном переводе — «судьбоносное») сражение. В сводках сообщалось вначале о десятках, затем сотнях сбитых израильских самолетах. Но, не прошло и суток, как сообщения с фронта перестали поступать, и радиостанции ничего не передавали, кроме военных маршей. Стало ясно, что произошла катастрофа. Знакомые египтяне спрашивали нас, почему Советский Союз не вмешивается в войну и не оказывает помощь. Ответа мы не знали, поскольку в первый день войны даже в посольстве не могли сказать, каково отношение советского руководства к этому конфликту. На второй день было опубликовано заявление советского правительства, в котором указывалось, что имеет место акт агрессии со стороны Израиля против арабских государств, и, таким образом, все стало на свои места.

Надо сказать, что по-настоящему война напоминала о себе лишь ночью, когда город погружался в темноту, и наступало время налетов израильской авиации на расположенные в окрестностях Каира аэродромы. В качестве бомбоубежища предлагали помещения под трибунами университетского стадиона, но мы предпочитали забираться на крышу общежития, откуда хорошо были видны разрывы бомб, сопровождавшиеся легким «землетрясением». Самым сильным был, пожалуй, последний налет, имевший, как мне кажется, больше демонстративно-назидательный характер, поскольку в ту ночь израильские войска уже вышли к Суэцкому каналу, и боевые действия на фронте практически не велись. Днем же, в отличие от сложившихся у нас стереотипов о войне, жизнь в городе текла своим чередом — в «мирном» режиме работали магазины, кафе, рестораны и увеселительные учреждения. В последний «военный» вечер мы отправились в кино на вечерний сеанс. Почему-то запомнилось название кинофильма «After the Fox». Было около 6 вечера. В фойе кинотеатра было непривычно многолюдно и весело. Иными словами, определенная часть населения с радостью ожидала предстоящие перемены. Часа через три, выйдя из кинотеатра, мы обнаружили, что город преобразился: не осталось ни одного плаката, которыми были увешаны все каирские улицы последние несколько недель. В тот же вечер в Каире отменили светомаскировку, вся центральная часть города, как в прежние мирные дни была залита огнями, однако у нас в Гизе — на другом берегу Нила — полицейские все еще кричали «Итфи нур» (Выключи свет). Поздно вечером президент Насер обратился к парламенту и народу с речью, в которой он признал свою ответственность за поражение и заявил, что слагает с себя властные полномочия и передает бразды правления одному из своих сподвижников — Закарии Мухиддину, политику проамериканской ориентации. Не успел президент закончить свое выступление, как со стороны прилегающего к общежитию «народного» квартала послышался нарастающий гул. Стало немного страшно — впервые в жизни мы оказались очевидцами безвластия, когда старая власть вроде бы ушла, а новая еще не пришла. Но, к счастью, все обошлось благополучно: толпа прошла мимо общежития, ее путь лежал к президентскому дворцу.