Около этого времени Маленький Человек получил письмо от Жака. Он находился в Ницце и подробно описывал свою жизнь… "Какая чудная страна, дорогой мой Даниель, — писал он, — и как вдохновило бы тебя море, развертывающееся под моими окнами! Я не наслаждаюсь всем этим… Я никогда не выхожу… Маркиз диктует весь день. Что за человек! Иногда, между двумя фразами, я поднимаю голову, взгляну на какой-нибудь парус на горизонте и тотчас опять опускаю голову… Мадемуазель де-Гаквиль очень больна. Я слышу, как она, не переставая, кашляет над нами… Я сам тотчас по приезде сюда схватил сильную простуду, от которой не могу отделаться… Дальше, говоря о даме с бельэтажа, Жак писал: "…Послушайся меня, Даниель: не ходи к этой женщине. Она для тебя слишком сложна и — хочешь ли знать мое мнение? — очень походит на искательницу приключений… Вчера я видел в гавани голландский бриг, возвращавшийся из кругосветного плавания, с японскими мачтами и пестрым, как географическая карта, экипажем… Видишь ли, милый мой, я нахожу, что твоя Ирма Борель походит на этот бриг… Остерегайся этой женщины, Даниель, не доверяй ей, а главное, — умоляю тебя об этом, — не заставляй плакать Черные Глаза…"
Эти последние слова тронули Маленького Человека. С каким великодушием Жак продолжал заботиться о счастьи той, которая отвергла его! Нет, Жак, не бойся, я не заставлю плакать их! воскликнул он, твердо решившись не возвращаться к даме с бельэтажа… О, вы можете положиться на твердое решение Маленького Человека!
В этот вечер, когда послышался стук колес возвращавшегося экипажа, он не обратил на него никакого внимания; песнь негритянки также не произвела на него впечатления… Была душная, жаркая сентябрьская ночь. Маленький Человек работал при полуоткрытой двери. И вдруг на маленькой деревянной лестнице, которая вела к нему, послышался шум… легкие шаги, шуршание платья. Кто-то поднимался по лестнице… Но кто?.. Белая Кукушка давно вернулась к себе… Может быть дама с бельэтажа пришла к своей негритянке…
При этой мысли у Маленького Человека сильно забилось сердце, но он остался у столика… Шаги приближались, остановились на площадке… Несколько минут не слышно было ни малейшего звука, затем раздался слабый стук в дверь негритянки, которая не отвечала.
— Это она, — подумал Маленький Человек, не двигаясь с места.
Дверь скрипнула… душистая струя ворвалась в комнату… Кто-то вошел.
Не поворачивая головы, Маленький Человек спросил дрожащим голосом:
— Кто там?
XI. САХАРНОЕ СЕРДЦЕ
Прошло два месяца со времени отъезда Жака, а о возвращении его не было речи. Мадемуазель де-Гаквиль умерла. Маркиз, облачившись в траур, разъезжал по всей Италии, не прерывая ни на один день диктовку своих мемуаров. Жак, переутомленный работой, едва успевал посылать несколько строк из Рима, Неаполя, Пизы, Палермо. Но если штемпеля на его письмах часто менялись, то содержание их оставалось одно и то же. "Работаешь ли ты?.. Как поживают Черные Глаза?.. Появилась ли статья Густава Планша?.. Бываешь ли ты у Ирмы Борель?.."
На все эти вопросы Маленький Человек неизменно отвечал, что он много работает, что продажа книги идет хорошо, что Черные Глаза чувствуют себя превосходно, что он больше не видается с Ирмой Борель и ничего не слышал о Густаве Планше…
Сколько правды было во всем этом?.. Последнее письмо Маленького Человека к Жаку, написанное им в бурную, лихорадочную ночь, выяснит нам это.
"Господину Жаку Эйсет в Пизе.
Воскресенье, 10 часов вечера.
"Жак, я обманул тебя. Вот уже два месяца, как я не перестаю лгать. Я писал тебе, что работаю, а между тем в моей чернильнице давно высохли чернила. Я писал, что продажа книги идет хорошо, а между тем за два месяца продан один экземпляр. Я писал, что не видаюсь с Ирмой Борель, а между тем я уже два месяца не расстаюсь с ней. Что же касается Черных Глаз… О, Жак, Жак, если бы я послушался тебя! Если бы я не пошел тогда к этой женщине!
"Ты был прав, она просто авантюристка. Вначале она показалась мне умной. Но я ошибся, она только повторяет слышанное. У нее нет ни ума, ни души. Она цинична, лжива и зла. Я видел, как она в припадке гнева бьет хлыстом свою негритянку, бросает ее на землю, топчет ее ногами. Она не верит ни в бога, ни в чорта, но слепо верит в предсказанья ясновидящих. Что же касается ее драматического таланта, то она может брать сколько угодно уроков у своего горбатого профессора и проводить целые дни с эластическими шарами во рту, я все-таки уверен в том, что ни один директор театра не примет ее. Зато в частной своей жизни она — прекрасная актриса…
"Каким образом я попал в когти этой твари, я, любящий все простое и доброе, — этого я не могу объяснить тебе, мой бедный Жак. Но клянусь тебе в том, что теперь я окончательно освободился от ее чар, что теперь все, все кончено, раз навсегда кончено… Если бы ты знал, как я был низок и что она делала со мной! Я рассказал ей обо всем — о тебе, о нашей матери, о Черных Глазах… Я умираю от стыда при этой мысли… Я раскрыл перед нею всю свою душу, всю свою жизнь, но она ничего не сказала мне о своей жизни. Я не знаю даже, кто она и откуда она. Однажды я спросил у нее, была ли она замужем; она расхохоталась в ответ. Знаешь ли, этот маленький рубец у ее рта сделан ударом ножа — на ее родине, на острове Кубе. Я хотел знать, кто нанес этот удар. "Пахеко, испанец" — спокойно ответила она. И ни слова больше. Ну, не глупый ли ответ? Разве я могу знать, кто этот Пахеко? Не обязана ли она подробно выяснить мне все?.. Удар ножом — не совсем обыкновенная вещь, чорт побери! Но, видишь ли, окружающие ее артисты прозвали ее необыкновенной женщиной, и она дорожит своей репутацией… О, эти художники! Я ненавижу их… Живя в мире статуй и картин, эти господа воображают, что, кроме этого, ничего нет на свете; они постоянно говорят о формах, о линиях, о красках, о греческом искусстве, о Парфеноне, о выпуклостях и мастоидах. Они, не стесняясь, рассматривают ваш нос, ваши руки, ваш подбородок. Они интересуются только тем, типично ли ваше лицо, и к какому типу оно приближается, но им нет дела до того, что бьется в вашей груди, нет дела до страстей наших, до наших печалей… Что касается меня, то эти господа нашли, что у меня очень типичная, оригинальная голова, но что мои стихи совершенно лишены оригинальности.
"В начале нашей связи эта женщина думала, что нашла во мне маленького гения, великого поэта мансард. (И надоела же она мне с этой мансардой!) Затем, когда ее кружок доказал ей, что я глуп, она оставила меня при себе — ради типичности моей головы. Но тип мой, заметь, изменялся, смотря по обстоятельствам. Один из ее художников, находивший, что у меня итальянский тип, рисовал с меня молодого пиффераро, другой — алжирского продавца фиалок, третий… я сам не знаю что! Большею частью я позировал для нее, чтобы угодить ей, и оставался весь день в ее гостиной, наряженный в пестрые тряпки, рядом с ее какаду. Мы провели таким образом много часов, я в костюме турка с длинной трубкой во рту, в углу ее кушетки, она — в другом углу кушетки, декламируя с эластическими шарами во рту и восклицая время от времени: "Какое у вас типичное лицо, милый Дани-Дан!". Когда я был турком, она называла меня Дани-Даном, когда был итальянцем — Даниело, и никогда — просто Даниелем… Впрочем, я скоро буду фигурировать на ближайшей выставке картин, и в каталоге будет значиться: "Молодой пиффераро г-жи Ирмы Борель", или: "Молодой феллах г-жи Ирмы Борель". И это буду я… Какой позор!
"Я должен прервать свое письмо, Жак. Я хочу открыть окно и подышать свежим воздухом. Я просто задыхаюсь… Я точно в тумане.
"11 часов.
"Свежий воздух благотворно подействовал на меня. Я буду продолжать письмо при открытом окне. Темно, идет дождь, колокола звонят. Как тоскливо в этой комнате!.. Милая комнатка, которую я так любил!.. Теперь я тоскую в ней. "Она" испортила мне ее, она слишком часто бывала в ней. Ты понимаешь, я был тут же, под рукой, это было очень удобно. О, это совсем не моя прежняя рабочая комнатка!
"Был ли я дома или не был, она бесцеремонно входила ко мне во всякое время, рылась во всех углах. Однажды вечером я застал ее у себя обыскивающей ящик, в котором я храню все, что у меня есть дорогого, — письма матери, твои, Черных Глаз… последние в ящичке с позолотой, который ты хорошо знаешь. Когда я вошел, Ирма Борель держала этот ящичек в руках и старалась открыть его. Я бросился к ней и едва успел вырвать его из ее рук.
"- Что вы тут делаете? — воскликнул я, возмущенный.
"Она приняла торжественный вид.
"- Я не тронула писем вашей матери, но эти письма принадлежат мне, я требую их… Отдайте мне ящик!
"- Что вы будете делать с ним?
"- Я хочу прочитать письма, находящиеся в нем.
"- Никогда! — воскликнул я. — Я ничего не знаю о вашей жизни, между тем как вы знаете мою до малейших подробностей.
"- О, Дани-Дан! (в этот день я изображал турка), о, Дани-Дан! Можете ли вы упрекать меня в этом? Разве вы не входите ко мне во всякое время? Разве вы не знаете всех, кто бывает у меня?..
"Говоря это самым мягким, вкрадчивым голосом, она старалась взять у меня из рук шкатулку.
"- Хорошо, — сказал я, — я дам вам ящик, но с условием…
"- С каким?
"- Вы скажете мне, где вы бываете каждое утро между восемью и десятью часами?
"Она побледнела и пристально взглянула на меня… Я никогда не заговаривал с ней об этом. Но эти ежедневные утренние выезды смущали и беспокоили меня так же, как и рубец на ее лице, как испанец Пахеко, как вся ее странная жизнь. Мне хотелось узнать все, и вместе с тем я боялся узнать… Я чувствовал, что под этим кроется какая-то постыдная тайна, которая заставит меня бежать… В этот день, однако, у меня хватило мужества заговорить об этом. Пораженная моим требованием, она с минуту колебалась, потом проговорила глухим голосом, точно с усилием:
"- Дайте мне ящик. Вы узнаете все.
"Жак, я отдал ей ящичек! Это низко, не правда ли? Она открыла его дрожащими от радости руками и принялась читать письма — их было около двадцати — медленно, тихим голосом, не пропуская ни одной строчки. Эта история чистой, целомудренной любви, повидимому, заинтересовала ее. Я уже раньше рассказывал ей об этой любви, выдавая Черные Глаза за молодую девушку из аристократической семьи, родители которой не хотели выдать ее замуж за ничтожного плебея, Даниеля Эйсета. Ты узнаешь в этом мое глупое тщеславие!..
"Чтение писем изредка прерывалось восклицанием: "Как это мило!" или: "Ого!" По прочтении письма, она подносила его к пламени свечи и с злорадством смотрела, как оно превращалось в пепел. Я не останавливал ее: мне во что бы то ни стало хотелось знать, куда она отправляется ежедневно между восемью и десятью часами утра.
"Среди всех этих писем было одно, написанное на бланке торгового дома Пьерота с изображением трех зеленых тарелок и надписью: "Фарфор и хрусталь. Пьерот, бывший Лалуэт". Бедные Черные Глаза! Вероятно, у них в один прекрасный день явилось желание написать мне письмо, и они воспользовались первыми подвернувшимися листами бумаги… Можешь себе представить, как обрадовалась актриса этому открытию! До сих пор она верила моему рассказу об аристократке, влюбленной в меня, но, когда она увидела это письмо, она поняла все и громко расхохоталась.
"- Так вот кто она, эта аристократка, этот перл аристократического квартала! Ее зовут Пьерота, и она продает посуду в Сомонском пассаже… О, теперь я понимаю, почему вы не хотели дать мне этот ящик! — И она заливалась громким смехом.
"Не знаю, что сделалось со мною! Жак — стыд, злоба, бешенство овладели мной… Я совершенно обезумел. Я бросился к ней, чтобы вырвать у нее письма. Она отступила к дверям, но, запутавшись в шлейфе, с страшным криком упала на пол. Услышав ее крик, ужасная негритянка прибежала из своей конуры — полунагая, черная, растрепанная, отвратительная… Я хотел вытолкать ее, но она прижала меня к стене и стала между мной и своей госпожой.
"Последняя между тем встала, продолжая плакать и рыться в ящике.
"- Знаешь ли ты, — обратилась она к негритянке, — за что он хотел побить меня? Я открыла, что его аристократка продает тарелки в Сомонском пассаже… Вот, посмотри, какие доказательства любви преподносила ему эта лавочница… Черные волосы из ее шиньона и букет фиалок в одно су… Подай сюда свою лампу, Белая Кукушка.
"Негритянка подошла с лампой… Волосы вспыхнули с легким треском… Я не двигался с места. Я был совершенно ошеломлен.
"- Ах, а это что? — воскликнула актриса, развертывая шелковистую бумагу: — Зуб?.. Нет, это похоже на сахар… А-а, вот как! Сахарная аллегория… сахарное сердце!
"Это было маленькое сахарное сердце, купленное однажды Черными Глазами в Сен-Жермен де-Пре для меня.
"- Я даю вам свое сердце, — сказали Черные Глаза.
"Негритянка жадно смотрела на него.
"- Тебе хочется, Куку? — спросила ее госпожа. — Лови!..
"И она бросила ей сердечко в рот, точно собаке…
"Может быть это покажется тебе странным, Жак, но когда я услышал, как захрустел сахар в зубах негритянки, дрожь пробежала по моему телу. Мне казалось, что это черное чудовище пожирает сердце Черных Глаз.
"Ты, конечно, думаешь, Жак, что после этого все было порвано между нами? Но если бы ты заглянул на следующий день в гостиную Ирмы Борель, ты застал бы ее разучивающей под руководством горбатого профессора роль Гермионы, а в углу, на ковре, рядом с ее какаду, ты увидел бы молодого турка, который сидел, поджавши ноги, с чубуком во рту… Да, у вас весьма характерная голова, Дани-Дан!
"Но, спросишь ты, узнал ли ты, по крайней мере, ценою своей низости то, что тебе хотелось знать, узнал ли ты, где она бывает ежедневно от восьми до десяти часов утра? Да, Жак, я узнал это, но только сегодня утром, после страшной сцены, — последней, клянусь тебе! — сцены, которую я собираюсь рассказать тебе… Но, тсс!.. Кто-то взбирается по лестнице… О, если это она! Если она опять овладеет мною!.. Да, она способна на это, несмотря на все, что произошло между нами. Погоди!.. я запру дверь на ключ… Теперь она не войдет, не бойся…
"Она не должна войти…
