— Родник оживет? — пытается угадать Галкин. — Теперь оживет?

— Если простит! — говорит с укором и жалостью профессор, приложив ладонь к земле. — Настрадалась мать-земля под свалкой, обиделась…

Галкин молчит. Березка, видать, простила, выбросила клейкий листочек. Осталась одна из всей рощи, чудом выстояла, чем только не швыряли в нее сверху, из вагонов и шлаковозов. Кора побита, ветки в изломах. Едва заметная тропа ведет к камню с родником. Кто по ней ходил, куда? Галкин хочет представить.

— «Фрося плюс Коля, 1932 год. КИМ», — с другой стороны камня. «КИМ», — поясняет профессор, — означает: коммунистический интернационал молодежи…

Любили Фрося и Коля, комсомолята, свидания здесь назначали, планы строили… А жаворонки! Они пели, сменив чаек, и солнце — одно на все времена…

— Вверх по реке в тридцатые годы строили первую в городе ТЭЦ — по знаменитому плану ГОЭЛРО. О нем ты должен знать!

И Галкин вспомнил: Марию Никитишну и план ГОЭЛРО. Кто же знал, что Фрося и Коля — те самые строители великого плана, который наметил Ленин!

— Строили они станцию, а после бежали по этой тропинке в деревню — девчата и парни. На камне садились в кружок отдохнуть, водицы испить, поглядеть на звезды. И пели, наверное, как хорошо тогда пели: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…»

Профессор словно помолодел, вспоминая.

— А вы строили ГОЭЛРО? — спросил Галкин.

— Я строил тракторный…

Профессору о жизни сожалеть не приходилось, в ней было много интересного. После случались открытия. Они потрясали все его существо и часто круто меняли судьбу, поднимали выше, и теперь трудно было бы изменить что-либо в его жизни. Для себя он не хотел больше ничего, и находка новых реликвий истории волновала его в том смысле, что богаче станет город. Как истый ученый, привыкший соизмерять жизненные события аналогиями историческими, Масленников считал великими и богатыми города и селения, чья славная революционная история доказана и подтверждена. Будь то восстание крестьян под руководством Емельяна Пугачева, следы которого профессор надеялся-таки отыскать в окрестностях города, или события октября семнадцатого года… Внешний вид и благополучие проспектов и площадей должны были опираться на события незабываемые, дела героические, имена славные, которые еще не все открыты и ждут…

На старости лет ему повезло, и следовало потрудиться, чтобы находку отстоять, не дать захоронить вторично. Отстоять не в ученых кругах, что было бы привычней и легче для профессора, а в сфере производства, мало посвященного в проблемы краеведения…

Проплутав с грузовиком центровывоза по районам и городам, робот прибыл в кузнечный цех. Электронная память его была полна впечатлений: грузы — сыпучие и твердые, в мешках, рулонах и ящиках из тарной дощечки испытывали робота на смятие, изгиб и удар. На обратном пути в кузове стало пусто, но тряско, шофер гнал, соскучившись по дому, и робот едва не вылетел в кювет на лихих виражах. Поэтому при пробном включении его рабочие органы дрожали, будто в испуге, а в утробе что-то по-бабьи охало, что впрочем почти не отражалось на качестве работы. То был робот третьего поколения, добротно сработанный и рассчитанный на всякие ремонтные программы: отвернуть, снять, заварить, расточить, просверлить, наплавить, поставить и завернуть, посчитав в конце трудозатраты и расход электроэнергии. Систему он имел гибкую и мог налаживаться, если кузнечная техника сделает рывок вперед.

Не был он рассчитан на пустяки — халатность и слабую дисциплину. Если над ним пошутить, включив разом все кнопки и рычажки, или стукнуть его по памяти разводным ключом, испытывая на прочность, то робот обижался и терял память. В этом кое-кому из кузнецов виделась недоработка конструкции, ибо народ в цехе разный и за каждого поручиться нельзя. Охрану к роботу тоже не выставишь, колючей проволокой не обнесешь.

Робот должен был высвободить десять-двенадцать слесарей, но ему пока что предстояло заменить трех. Перевязьев, узнав об этом, сразу сел писать жалобу в суд насчет ущемления прав. А Хахин побежал в управленческий буфет советоваться с женой. Она должна была оградить своего супруга от нашествия роботехники и выдать документ через технический отдел о том, что заменить Хахина никем нельзя — он хотел навечно остаться в списках ремонтной бригады.

Робот заменил пока что сверхурочного, который сам сбежал, сея нехорошие слухи насчет технического прогресса, с которым не заработаешь на хлеб с маслом.

Управлял роботом оператор (паренек из ПТУ) в очках, похожий на студента, он готовился в институт и был задумчивый до беспамятства. Часами глядел в схемы и программы, а не в телевизор и на девчат, как большинство его сверстников, на вопросы любопытных не отвечал и сердился.

— Перевоспитается! — уверял Перевязьев. — И будет как все! Вмазать хочешь, малый? — спрашивал он оператора. — Помогает в учении…

Робот мигал индикаторами и перегревался, будто оператору предлагали не водку, а скипидар.

— Для чего тогда жить, если не веселиться? — недоумевал Перевязьев.

— Закурить хочешь? — совался с пачкой сигарет Хахин, набиваясь в дружки.

В ход вступил манипулятор, без лишних слов смял железной клешней «Приму» и бросил в урну. «Курить — здоровью вредить, своему и потомству!» — скрипел металлический голос в животе у робота. То была лекция блестящего оппонента курения, профессора медицины, размноженная магнитной записью. Была и такая попутная программа в мозгах машины.

Робот приводил кошмарные факты смертности курильщиков от рака легких. Рак — не насморк. Чтобы не помереть, впечатлительный Хахин бросил сигареты и сидел скучный, как на приеме к онкологу.

С роботом надо было кончать. У машин первого поколения имелись на этот случай плавкие предохранители, которые можно пережечь на худой конец. Но третье поколение от предохранителей избавилось и слабых мест не имело. Перевязьев тяпнул для храбрости стаканчик, глядя как оператор засовывает программу в агрегат, а манипулятор на резиновом ходу накатывает к прессу, обесточенному для капитального ремонта.

Улучив момент, Перевязьев подкрался к раздатке и включил рубильник. Железные клешни манипулятора заискрились, притянутые к обмотке соленоидов.

— Попался, профессор?! — злорадствовал Хахин. Беспомощного робота можно было сплющить в блин и сдать в утиль как неспособного к трудностям реальной жизни. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Но оператор, поиграв кнопками, изменил магнитную полярность на противоположную и манипулятор отскочил от пресса, словно мячик. После этого, осердившись, согласно ручному управлению оператора взял Перевязьева за ворот, как котенка, и затолкнул в бендежку с запчастями, для протрезвления, Хахина он сунул туда же.

Хахин не возражал, лег на скамью и запел про счастливые денечки: «Когда имел зла-атые го-оры и реки по-олные ви-ина, и-эх!» Было что вспомнить. Он знал, что руководящая его супруга, хватившись мужа, прибежит в кузню и сделает из манипулятора окрошку с луком.

Перевязьев, разом протрезвев, подглядывал в щелочку за оператором, собирая улики. Заводить судебное дело за оскорбление при исполнении ему не приходилось, но он верил в правосудие. Там разберутся! Таскать за шиворот нельзя, тем более живого человека.

Робот шевелил мозгами, выбирая варианты ремонта пресса, стоявшего без движения уже третий год. Запчастей не было. Инструмента тоже. Растащили, разукомплектовав машину. На это дело тут мастеров хватало. Получалась задачка с пятью неизвестными, и робот пыхтел, решая. Вариант за номером шестьдесят четыре оператор одобрил: согласно ему, можно было бы попытаться обойтись без запасных частей и украденного — наплавить, наварить, выточить, восстановить изношенное… Возродить пресс предстояло за тридцать пять часов сорок шесть минут рабочего времени. Сверили часы…

Робот на третьей скорости отворачивал приржавевшие крепежные гайки и болты, хруст стоял и стон. Оператор подключился к дисплею заводского диспетчера и погнал информацию для отдела снабжения: «Прошу доставить на участок ремонта в кузнечный цех заготовку стальную и чугунную, инструмент, бухту медного кабеля…»