И все же он не решился. «Не поймут, чертяки, выставят за дверь! Для них бумажка — все! А свежий воздух — дело последнее».

Махиня вышел покурить во двор. В холодке сидели толкачи, хвастали высокими полномочиями:

— У меня резолюция замминистра! Выдать и отпустить… Для моторного цеха!

— Без арматуры и светильников велено не возвращаться! Драмтеатр пускаем…

— Братцы, метлахскую плитку и линолеум не видели? Горю…

Наметанным взглядом Махиня отметил мешки с портландцементом, кровельные листы, профнастил, связки гладкой шпунтовки… На путях стояли вагоны, штук двадцать, под пломбой. Богданова была невестой зажиточной, не зря женихи набежали. В вагонах, небось, все, что нужно: линолеум, светильники, плитка, электронная память… Шофер в машине стягивал сапоги, устраиваясь на ночевку. Ему легче прожить.

Грузчики собрались компанией в сторонке и что-то обсуждали, поглядывая на ворота. «Сейчас в магазин наладят, — понял Махиня, — за горючкой…»

Неувязка вышла с локомотивом, узнал от толкачей Махиня, дизель чихнет как будто, провернется, а на рабочие обороты не выходит. Что-то оборвалось внутри или заклинило, захлебывается соляркой… Вагоны надо к эстакадам подогнать, для выгрузки, да нечем. Руками их не возьмешь. Богданова укатила в спешном порядке на станцию. У них там летучка с дежурными мотористами, должны помочь. Хотя, конечно, ведомство другое, не обязаны. Ну, да Богданова откупится, эвон сколько у ней товара!

Грузчики были кряжисты и сильны. Лихо катали по эстакаде вдоль склада трехтонный автопогрузчик, пробуя завести его мотор с хода. По очереди вращали заводную ручку. Таких мокрых людей Махиня отродясь не видел. Вот где силушка даром пропадает. От разгоряченных тел валил натуральный пар. Ребятки даром хлеб не ели.

— Искра есть? — зычно командовал бригадир.

— Сверкает! — кричал водитель, сунув голову под капот и дрыгая ногами.

— Бензин подкачай!

— За-ажигай!

Выхлопная труба, стрельнув дымом, замолкала. Вертели по очереди рукоятку, остервенясь.

— Шабаш! — бригадир скинул рукавицы. Автопогрузчик, как и тепловоз, отслужил свое и подлежал списанию еще пять лет назад.

И Махиня понял, что у грузчиков есть повод и причина, чтобы «загудеть». Во-первых, тепловоз, во-вторых, погрузчик… А как же сепарация?

— Эй, парень, чего ждешь? — скучая, спросил бригадир грузчиков Махиню. — Бутылку поставишь, отоварим! А нет, так просидишь до ночи, пока не выметут…

Из полномочных толкачей он выделил почему-то Махиню, у которого не было бумаги с резолюцией замминистра, драмтеатра за душой или моторного цеха. Вел себя Махиня скромно и через это быстрее дозревал, то есть осознал, что дело его проиграно.

— Чем расплатишься, парень? Вермут не пьем, — как о решенном заговорил бригадир грузчиков, — не проймет. «Зверя» покрепче…

Бригада оставила погрузчик. Вместо раздражения и безнадежности проклюнулось оживление, в плане взаимной предупредительности: ты — мне, я — тебе. Толкачи с интересом слушали, но раскошеливаться не собирались. Они знали аппетиты грузчиков, а кроме того были при бумагах и резолюциях.

— Скипидар выставлю! — пообещал Махиня, испытывая настрой бригады.

— Не проймет! — будто бы сомневались грузчики.

Махиня им пришелся по душе.

— Надо попробовать, товарищи, чтобы не вышло худа! — испугался толкач с резолюцией замминистра. Он был первый в очереди на отоваривание и боялся не за здоровье грузчиков, а за их дееспособность.

— Вы что, политуру пили? — нагонял страху бригадир. — Цветочный одеколон? Лосьон с огурцами? Денатурат?

— Хо-хо! — веселилась бригада. — За милую душу!

Мужики были споенные. Испитой старичок молча хлопал глазами и делал какие-то знаки бригадиру, словно глухонемой: можно было понять, что трусить нечего, все пили, что льется, и ничего, живы.

Махиня сунул руку в карман и нащупал двадцатипятирублевку, оставшуюся с аванса. На «шкипидар» хватит, а там поглядим…

— Выписывай накладные, парень! — бригадир, словно рентген, видел Махиню насквозь, признав в нем своего в доску, в лоск. Впрочем для Махини он тоже загадкой не был, просвечивался до донышка. И лишь толкач с моторного цеха суетился и протестовал, чувствуя, что его обходят, сговорившись за спиной, на непонятном «шкипидаре»…

— Мне вне очереди! Выдать и отпустить… Я буду жаловаться!

— Если приказано — выдадим! — говорил бригадир, подмигивая. — Уважим!

По совету бригадира Махиня сделал второй заход в контору. Вел он себя намного уверенней. Заводить с девчатами в отделе стройматериалов разговор про «шкипидар» было глупо, и Махиня начал с главного, с того, что у него сегодня праздник на душе, в кои-то века на сепарацию бросили силы строителей и внимание. Даже их начальник Богданова лично позвонила, пригласив за материалами. Надо думать, догадалась она не сама, кто-то свыше указал…

— Давайте товарные сертификаты и доверенность, — пропустив все мимо ушей, сказали товароведы.

Махиня молчал. На исключительность он не претендовал, но нельзя же не верить живому человеку, если у него праздник на душе и он готов поделиться этим праздником со всеми.

— Без документов нельзя!

В практике отдела то был первый случай, чтобы со стройки пришел человек без полномочий и брал за горло.

— Не дадите, значит? — Махиня спросил так, будто прощался с жизнью. — Бумажка вам дороже человека? Бюрократы! А там люди ждут, надеются! Им надо строить цех. Не для себя, для вас-с! После спасибо скажете…

Он налил из графина воды, отпил и сморщился, сплюнул в горшок с кактусом, дескать, дрянь-вода, потому как нет очистки на заводе, промсток, а не речка… Речка должна быть светлой, как слеза.

Уходя и на этот раз с пустыми руками, Махиня ничего страшного не ощутил, лишь почувствовал в голове легкий шум от обиды на человеческую глупость и веру в бумажку, а после к нему пришло вдруг жгучее желание осчастливить грузчиков, не бросивших его в западне бюрократии. Все складывалось не так уж плохо. Он откроет заглушку…

Испитой старичок смотался в магазин и вернулся с потрясающей расторопностью. Взял вне очереди, у знакомой продавщицы.

Махиня сидел на бочке из-под олифы, покачиваясь, на правах распорядителя работ и давал указания. Первым делом вытащили из вагона электронную память для свинокомплекса и загрузили в кузов грузовика. Память была словно игрушка и все оставшееся место шофер на радостях позволил использовать Махине под стройматериалы для сепарации.

— Видал, начальник? — спросил грузчик, взвалив на плечи мешок шпатлёвки.

— Сто грамм ему! — распорядился, Махиня, одобряя.

— А такое видал? — второй грузчик, покрепче, тащил два мешка с известкой.

— Ему тоже налить, — сказал Махиня.

Грузили шпунтовку, санфаянс, трубы, метлахскую плитку и линолеум, все, что сказала по телефону Богданова. Память у Махини на этот счет была цепкая. Ошибки быть не могло. А после сговорятся Пал Палыч с базой, еще спасибо скажут…

— Готовь угощение, начальник, елки-моталки, обмыть надо твою сепарацию, чтобы не заржавела!

Бригадир грузчиков старался услужить техническому прогрессу, не отступая от вчерашних правил и привычек.

— Золотой ты человек, Махиня! Понимаешь рабочую душу…

Шофер прогревал мотор, готовясь в путь:

— Приезжайте в гости, свининкой угощу!

С электронной памятью он чувствовал себя уверенно и солидно.

Махиня сел в кабину грузовика, груженного под завязку, хозяйски оглядел склады и отбыл… Он ничего не боялся и смело глядел вперед. Как там сепарация? Глаза, наверно, проглядели на дорогу, его ожидаючи с товаром… Теперь дело пойдет! Шофер оглядывался, не веря в удачу, словно бы за ним кто гнался, грозя отнять память. Но опасность была впереди.

На выезде с базы они попались на глаза Богдановой, вернувшейся со станции с ремонтной летучкой. Мысли ее были устремлены к приболевшему локомотиву, а также к своим высоким обязанностям. Их она исполняла с рвением, прямо от ворот, наводя порядок и дисциплину. Махиня с грузовичком ей сразу не понравился.