Смешно учить и наставлять Глыбовского, напоминать о пустяках вроде того, что всякий новый перенос срока удорожает строительство наполовину, замораживает сотни миллионов, в том числе валюты, затраченной на закупку оборудования и станков. Глыбовский был вхож в любые кабинеты и никто лучше него не мог оголять стройки жилья и соцкультбыта, забирая людей авральным порядком на моторный. Бригады работали у него, а зарплату получали в своих конторах, выправляя липовые счета по монтажу железобетона и кирпичной кладке якобы в жилых микрорайонах. Не всех это устраивало…

— Лодыри! — шумел на совещаниях Глыбовский, подняв с мест всегда одних и тех же и заставляя краснеть. Сохраняли цвет лица представители генподрядного треста. Не все знали, что Глыбовский сидит на двух стульях, в генподрядном тресте он — зам. управляющего, там его законный кабинет, пустует до конца строительства моторного. А управляющий — его прямой начальник, хотя и сидит на оперативках по правую руку Глыбовского тихо, мирно, не одергивает и не поправляет. Ждет. После совещания идет в кабинет Глыбовского, тут все и решается. Посторонних нет, элита.

Пал Палыч в элиту не попал, но знал приблизительно, о чем там говорится, догадывался. Поэтому давно перестал шуметь на оперативке, как другие, горячиться и стучать по столу.

— Ха-ха, — шептал он с усмешкой таким же как он, — зарплату-то Глыбовский где получает?

Моторный цех раскинулся на ста гектарах и строили его пятьдесят организаций. Упряжка! Глыбовский рад бы на всех надеть узду и держать вожжи крепко. Но только не Пал Палыча. Приказы Глыбовского он принимал к сведению. Не больше. И не мог себя заставить поверить до конца, что на моторном свет клином сошелся. Старается Глыбовский для победного рапорта. Кураторы тоже занимали очередь у кассы в генподрядном тресте и получали премии. Для этого от них не так уж много требовалось, обеспечить успех бригаде Куделенского — выделить фронт поболе, обеспечить с лихвой, за счет других, материалами, обрекая пришлые бригады на вечное отставание. Премии кураторам набегали не за конечный результат, а за рекорды элиты — бетонщиков, каменщиков, отделочников треста.

Знали о том многие и время от времени пытались покуситься на пирог Глыбовского. Обращались к заказчикам — руководству завода. Но заводчане сердились, не желая вникать:

— Причем тут Глыбовский, премии и ваши склоки! Цех пускайте… После разберемся.

После никто разбираться не станет. Пал Палыч это знал. Его люди были обречены и поневоле выглядели заморышами в сравнении с бетонщиками Куделенского, робко жались, не помышляя о рекордах, а мечтая о том, что придет час, люди опомнятся и поймут, что цех сепарации и газоочистки — не хвост стройки, а голова!

Пал Палыч подталкивал Галкина в спину, навстречу Глыбовскому, подсказывая шепотом: «Отдайте наших людей! Нам нужен цех сепарации! Свалки больше нет, некуда девать отходы…»

Галкин ни в чем не успел провиниться перед Глыбовским, и хотя дело шло к тому, не пугался.

— Отдайте наших людей, товарищ начальник! — твердо сказал он, не вдаваясь в подробности, заставив кураторов вздрогнуть. Глыбовский славился умением наводить дисциплину и осаживать непокорных. — Они будут работать на цехе сепарации!

Цеха переработки шлаков в титульном списке не значилось. То был не пусковой объект, и требовать на его строительство людей мог только человек несведущий. Дилетантов Глыбовский не переносил.

— Кто этот парень, откуда? — Глыбовский сдвинул богатые брови, ожидая отчета от Пал Палыча, Галкина он игнорировал. Пал Палычу пришлось выступить вперед. Вышел он неохотно, зябко поеживаясь. Кураторы тоже слушали, вытянув шеи.

Глыбовский неприязненно глянул на Галкина. Вид у него стал такой, будто Галкин от имени завода предложил ему свернуть стройку.

— Вы отдаете себе отчет? Каждая пара рук сейчас — на вес золота!

Выражения были крепкие, способные хоть кого убедить. Глыбовский был вне себя от раздражения. Его словно бы публично заподозрили в неумении руководить:

— Значит, вы считаете, Пал Палыч, что ваши люди сидят без дела?

Он поглядел на кураторов, приглашая их в свидетели. Те достали планы, графики, наряды на производство работ. Искали, чем заняты на данный момент люди Пал Палыча. Получалось, что доверена им главная работа — бетонирование фундаментов под машины, то есть там, где трудится комплексная бригада Куделенского, а ей второстепенную работу никогда не дают, только на острие атаки, на злобе дня.

Глыбовский улыбнулся и поглядел на Галкина. Дескать, нелепо думать, что кто-то из строителей согласится уйти от живого дела черт знает куда, к копеечному. Нет, не захотят люди идти от начальника Глыбовского к «манной каше» в лице Пал Палыча. Нет у него за душой ничего и не будет: ни материалов, ни техники, ни средств.

— Сепарацию замыслил? — спросил он с усмешкой. Походило на анекдот. Кампании в защиту окружающей среды время от времени заставляли строителей возвращаться к забытым очистным сооружениям на том или ином заводе. Глыбовский и сам не прочь выступить в газете на эту тему. Он был членом райсовета общества охраны природы и безотказно платил взносы. Впрочем, членами общества охраны природы были все директора, включая директора металлического завода. А металлический завод… Да что там говорить, разговоров и без того много. Еще больше шлаков, газа, пыли. И с каждым годом прибывает. Что может изменить Пал Палыч с десятком своих людей, если только на металлическом заводе вывозится в отвалы почти семьсот тысяч тонн отходов в год! Да на литейном чуть меньше. Короче, если не изменяет память, шлаковые отвалы увеличиваются в городе на 1,85 миллиона тонн в год. Память у Глыбовского была цепкая, она позволяла ему быть в курсе главного и не ударяться в авантюры, на манер Пал Палыча.

— Главное — моторный! Не пустим в срок — голову снимут! — сказал он Пал Палычу.

— Что я осел, по-вашему, и не понимаю? — Пал Палыч потирал щеку, болезненно морщась. — Но поймите и вы нас: завод остался без отвала! — он сделал паузу, давая Глыбовскому осмыслить до конца необычную ситуацию. — Положение критическое. Завод, можно сказать, на грани остановки… Да, да, не верите, позвоните в литейку — они свой шлак с кашей готовы съесть!

Галкин слушал и только теперь начинал понимать, сколь неосторожно обошелся он с отвалом и чем это может обернуться для завода.

— Нет отвала? — недоумевал Глыбовский. — Ну так за чем дело стало: заведите новый! Места много.

— Да не позволяют! — почти выкрикнул Пал Палыч. — Не велят!..

Глыбовский, кажется, начал догадываться, откуда ветер дует и насколько непрост этот парень, вкатившийся в кабинет без приглашения. На общественность, значит, рассчитывает… Глыбовский глядел на Галкина с интересом. С общественностью не принято спорить, она всегда права.

— Смело, товарищи, я бы сказал — дерзко! В духе перестройки, — примиряюще сказал Глыбовский. — Во всяком случае, ничего подобного я не встречал… Может, вы слышали и читали? — он обернулся к кураторам, заранее зная их ответ. Они не посмеют перечить начальнику, а мнение общественности для них дело десятое. Кураторы промолчали, дескать, написать можно всякое, и дело не в отвале, а в принципе. Они бы лично никогда не взяли на себя ответственность, а если Галкин такой смелый, заварил кашу, то пусть и расхлебывает. Серьезные люди так не делают. Надо было сначала заручиться поддержкой, составить план, собрать подписи в главке или министерстве, не говоря уже о местных органах. Сложить ответственность на больших людей и развязать себе руки. А Галкин, видно, настолько глуп, что сковырнул отвал, не взяв даже обязательства и не приурочив к дате. Будто не знает, что в будущем году городу исполнится 300 лет, коллективы разрабатывают мероприятия по благоустройству, и убрать свалку с отвалом — лучший подарок юбиляру! О нем бы говорили на торжественных заседаниях, отмечали в печати… Нет, Галкин не стратег и не годился даже в кураторы.