— Ты — умрешь! — меня ощутимо стукнули о каменную кладку стены. Так, что я обессилено сползла вниз, и решила там же остаться до дальнейшего прояснения ситуации.

— Я высосу твою жизнь, капля за каплей. Ты — умрешь!

— Вы — повторяетесь! — внесла я в разговор ясность, лежа на земле и торопливо шаря вокруг рукой в поисках камня, деревяшки, ну, хоть чего‑либо, что помогло бы мне спасти себя любимую. В последнее время, в друзьях у меня ходят сплошь лица, не внушающие доверие. Надо бы над этим поразмыслить!

— Дерзкая…человечка! В тебе даже капли магии нет! — к моей шее снова потянулись жуткие когтистые …лапы.

— Зато есть во мне!

Я думала, что уже никогда более не услышу этот голос! С душераздирающим воплем: 'Рихард, берегись, она — твоя бывшая!' — я приподнялась, рванулась к нему и… свалилась за парапет в дурно — пахнущую болотистую жижу, откуда, вместе с двумя недурственными лягухами и каким‑то полуразложившимся трупом, смогла наблюдать за магической битвой. С безопасного расстояния, скажем так.

Битва оказалась непродолжительной и абсолютно не впечатляющей, в отличие от процесса вылавливания меня изо рва. А я так надеялась! Когда еще увидишь боевую магию наяву?

Призрачную даму, которая временами могла быть вовсе не призрачной, вмиг охватил какой‑то сине — серебристый огонь, и от неё не осталось ничего. Ничего памятного и примечательного, кроме горстки пепла.

А вот я, скользкая, вонючая, и оттого жутко недовольная, смогла узреть и даже услыхать, как герцог, стоя у стены, и возвышаясь надо мной на высоте приблизительно в два человеческих роста, размышлял вслух и с явным удовольствием:

— Вот, милая моя мавка, чем тебя вылавливать: сетями али просто удочкой?!

— Добрым молодцем! — буркнула надутая я, ибо труп справа, тот, что полусгнивший, зацепившись за какую‑то корягу, так и продолжал со мной соседствовать. Соседствовать и вонять. Жутко.

— А — а-а, ну тогда я пойду! Я совсем не 'добрый'! — съехидничали мне в ответ. — Особенно с непослушными девочками.

— Да понятно, что не 'добрый', да уже и не 'молодец'! Совсем не молодец! — поддела его я.

Ой, кажется, слышу зубовный скрежет! А зубки‑то беречь надо! Особенно в его возрасте.

— Ладно, молодая и резвая! Глаза закрой. Я тебя пространственной петлёй выловлю. Только не обессудь, сразу в ванну сброшу!

Да, я иногда бываю послушной. Глазки закрыли… и плюхнулись в горячую и такую мыльную водичку. Блаженство.

— Вот и я говорю — 'блаженство'!

— Рихард! Какого демона ты делаешь в ванне?! И почему я голая?! — оглядев себя, забулькала я у самого края воды. — А почему ты голый?!

— Отвечу сразу на два вопроса: мы моемся! А моются — голыми! Да, Кьярочка, видимо ты головкой о бортик всё же ударилась, таких простых вещей не знаешь!

— Так! Я — не сплю! — расставим все точки над 'i'. А то знаете, сны они такие… Коварные.

— А тебе раньше снились такие сны? — вкрадчиво спросили меня, поглаживая мою правую голень в мыльной пене. — С моим участием?

— Нет! — нервно ответила я, пододвигая конечность к себе. — Но всё когда‑то бывает впервые!

— Ммм, Кьяра — а-а, все может быть не просто впервые, а впервые замечательно! Волнующе! — хриплый мужской шепот раздается уже сзади, щекоча мою шею и правое ухо. Как он оказался за моей спиной? Был же напротив. — Тебе понравиться, малыш! Верь мне!

— А — а-а… я вообще мыться люблю! Как вот лето наступало, мы всей гурьбой на речку…Ой! — меня что‑то укусило за плечо. — Ай! Что это вы с моим ухом делаете?!

— Играюсь, малыш! И мы давно с тобой на 'ты'! — этот горячий шепот с хрипотцой, теперь уже слева от меня. — Расслабься! Отпусти себя!

— Какой отпусти себя! Ты еще скажи 'Успокойся!'. Вернее, упокойся! — нервно передергивая плечиками, шипела я. — Как с тобой познакомилась, так меня уже трижды чуть не упокоили! А сегодня я даже не знаю, что это было! Вернее кто!

В знак протеста я выдернула свою ступню из его рук. Нечего меня отвлекать.

— Успоко… То есть, не волнуйся! Я всё тебе объясню, но позже… В конце концов ты жива и здорова. Более чем! — и на меня так посмотрели. В общем, если на вас ТАК не смотрели никогда, то и объяснять не стоит. А у меня внизу живота от его взгляда что‑то как скрутило, а потом так жарко сразу стало.

— Когда позже? — мы ж не сдаемся. Мы — сильные. Волевые. Мы?! Ну, я — Кьяра, разумная и логичная, и еще та деревенская деваха! Что глаза выпучила, будто мужика голого никогда не видела? Ладно, такого не видела.

— Малыш, завтра! Я расскажу всё, что тебе нужно будет знать, чтобы, живя здесь, ты более не подвергалась опасности! — и мою ступню снова заграбастали мужские ручищи. А потом где‑то там надавили, где‑то потерли, и опять надавили…

— А я хочу…сейча…

— Да?! — и снова на что‑то нажали эти волшебные пальцы.

— О — о-о, еще чуть — чуть!

— Конечно! Сколько захочешь…но чуть позже.

И я чувствую, как он уже рядом со мной. Совсем близко. Мою голову плавно опустили на горячее твердое мужское плечо. Из меня как будто разом выпустили весь воздух. Руки плетьми повисли вдоль тела. Неужели, я настолько была слаба?! Так, Кьяра, соберись, вернее, разберись, в смысле расслабься, ты ж сама недавно думала о нем, вернее о его теле… И взрослеть собиралась, так или нет?! Так! Ну, вот тебе и тело! Взрослей!

Влажные теплые губы скользили по моей шее: вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз… А его руки?! О, что творили его руки!

Усадив меня на свое бедро, Рихард, намылив ладони, медленно массировал мои плечи, локти, кисти, каждый пальчик. И шептал. Шептал, что я — самая красивая. Что я — удивительная. Что — я невероятно вкусная. Что мой запах сводит его с ума.

Я с замиранием сердца ждала, когда же он прикоснется к груди, ведь в тот раз… Так, стоп! Не было ничего тогда. Первый раз. Это — мой первый раз!

Но нет, его ладони стали массировать мои ноги. Надавливая и отпуская, и снова, надавливая и отпуская. О, богиня, как же приятно взрослеть!

Его сильные руки, поглаживая вдоль, двигались от колена до ступни, и назад, медленно, по внутренней стороне бедра, на миг замирая, и снова — в путь, вниз. Слегка касаясь ягодиц, чуть сжав, чтобы перейти к ноющей пояснице и согреть её удивительным теплом. Пробежаться по позвонку и, массируя плечи, вновь вернуться к моим кистям.

Казалось, это длилось вечно. Но даже вечности есть предел. Вернее, предел моему терпению:

— Я больше не могу! — я стонала в его губы, что ласкали мои неспешно, неторопливо.

— Еще рано! — его нога прошлась вдоль моей. Медленно, щекоча своими жесткими даже в воде волосками.

— Но я хочу! Я не знаю, чего… — извернувшись, я куснула его в плечо. Не больно, но чувствительно.

— Хорошо, малыш… Я дам тебе это! — в его голосе я расслышала звериный рык. В таком властном голосе… и в таком желанном. — Только смотри на меня, родная. Смотри в мои глаза!

В тот же мгновение его язык проник в мой рот, а пальцы… его волшебные пальцы тоже, но ниже, гораздо ниже. Горячая мужская ладонь, наконец, накрыла мою левую грудь, омывая её, оглаживая. Нежно. Неторопливо, слегка потирая большим и указательным пальцами затвердевшую вершину. Затем, я смотрела в синеву его глаз, до последнего осознавая, что и кто делал со мной невероятное. Он творил, творил музыку.

Он играл, словно умелый скрипач, задевая струны моего удовольствия, скрытые во мне так глубоко, что я и сама не верила в их существование.

И я 'пела' для него. Только для него. Единственного, кто раскрыл меня для меня же самой. Он пил мои вздохи, пока благословенная тьма не накрыла мое бесстыжее сознание.

Утро. Как я это поняла?! Потому, что мне кто‑то (и я даже знаю кто) прямо в ухо прошептал:

— Доброе утро, моя нежная!

— Ошибаешься! — буркнула я, старательно наматывая простынь вокруг себя.

А простынь, она такая, знаете, нормальная оказалась. Я мотаю, а с него не сползает. А я всё мотаю, а она… гадина, всё не сползает!