– Друзья! – произносит, улучив момент. – Еще раз повторяю: отношение наше к войне решительное: никакого сочувствия кровавой власти! Тем более поддержки. Сцепились буржуи двух империй – не поделили Корею и Маньчжурию. Черт с ними – пусть свернут себе шею! Легче будет справиться, когда наступит час решающего штурма ненавистного режима…

Закашлялся, хлебнул остывшего чая из стакана.

– Давайте обсудим текущие дела. Кто-то из присутствующих, по-моему, вы, товарищ, – кивнул в сторону низкорослого мастерового у стены, – просили рассказать о деятельности наших анархистских ячеек. Скажу честно: похвастать особо нечем. Набираемся сил. В нынешнем году провели одно покушение в Белостоке на владельца прядильной фабрики. Когда его рабочие забастовали из-за невыносимых условий труда, он вызвал на подмогу штрейкбрехеров. Произошла кровавая стычка, пострадали десятки пролетариев. В отместку наш товарищ Нисан Фарбер подкараулил директора на ступенях синагоги и нанес ему несколько ударов ножом… К сожалению, это у нас пока единственное на сегодня громкое дело. Занимаемся устной пропагандой, проводим беседы среди рабочих и ремесленников, устраиваем сходки. Беда: нет своей типографии. Выпустили несколько листовок на гектографе с призывом к бедноте и трудящимся к самовооружению, распространяем инструкции по изготовлению простейших бомб. В случаях преследования пролетариев со стороны хозяев расклеиваем на заводах и фабриках прокламации, обещаем суровую расправу над директорами и их лакеями-мастерами. Один, как вы только что слышали, получил по заслугам, остальные, как говорится, на мушке…

– Ваше отношение к экспроприациям, товарищ?

Из-за спин стоящей у окна молодежи выбирается парень в алой косоворотке с щегольским чубом набоку. Смотрит прищурясь, с вызовом.

– С оговорками, товарищ. А ваше?

– Мое без оговорок. – Парень оглядывается на приятелей, подмигивает. – Грабь, как говорится, грабленое. Без сомнений. Не так разве?

– И так и не так. Должен предупредить… как вас величать, простите?

– Виктор Гарский. Можно Шмидман, можно Мика.

– Так вот, Виктор или Мика. Я высказываю только собственное мнение… Не все его разделяют, даже в нашей ячейке. Анархистское движение очень молодо, мы пока нащупываем правильный путь. Изымание средств у буржуазии, толстосумов пока необходимо, согласен. Без финансового обеспечения мы не можем наладить работу лабораторий по изготовлению взрывчатки, выпускать литературу, организовывать побеги наших братьев из царских застенков. Все так. Но не дай нам бог свести нашу деятельность к «скачкам», как выражаются уголовники, к бандитизму. Уподобиться уличным грабителям, забыть об историческом назначении анархизма – разрушении несправедливого государства со всеми его порядками и законами.

– Мудрено выражается, – голос из зала. – Скажите лучше, что делать конкретно? Нынче, завтра…

– Главное, не ждите повода, товарищи. Расширьте, насколько возможно, антибуржуазный террор. Индивидуальные покушения на представителей власти, на фабрикантов, банкиров, капиталистов. Не за какие-либо их провинности или действия, а просто за принадлежность к классу эксплуататоров. Террор безмотивный, всеобъемлющий! Я и мои товарищи, к примеру, ставим целью превратить Белосток во вторую Парижскую коммуну. Чтоб земля горела под ногами паразитов всех мастей… Давайте споем, друзья. – Обходит стол. – Нашу, «Варшавянку», а? – Обнимает за плечи Гарского… – Вихри враждебные веют над нами, – запевает вполголоса. – Темные силы нас злобно гнетут…

– В бой роковой мы вступили с врагами, – подхватило несколько голосов.

– Тише, товарищи! С улицы слышно…

– …Нас еще судьбы безвестные ждут, – звучит слаженно, горячо… – Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело, знамя великой борьбы всех народов за лучший мир, за святую свободу…

– Расходимся! По одному.

Председательствующий машет рукой.

– О новой встрече оповестим. Внимательнее на улице, товарищи…

– Как тебе Стрига?

– Лапидус? Я не слушал, Виктор.

– Что так?

– Настроение не то. Давай зайдем куда-нибудь, посидим.

Члены житомирской боевой ячейки анархистов Кирилл Илларионов и Виктор Гарский идут вдоль сонных домишек окраины.

Над Житомиром звездная ночь, запах цветущих акаций из палисадников. Они переходят по шаткому мостку через канаву, подходят к шинку под соломенной крышей. Оглядываются, прежде чем шагнуть за порог.

В убогом помещении – духота, коптит на прилавке керосиновая лампа. Посетителей – трое мастеровых за столиком в дальнем углу. Размахивают друг перед дружкой стаканами, шумно о чем-то спорят.

– Милости просим! – Бежит навстречу шинкарь. – Давно не захаживали. Сюда, пожалуйста…

Трет полотенцем столешницу, подвигает табуретки.

– Что пить будем? Медовушку очень рекомендую. Только-только забродила, шампанского не надо.

– Давай медовушку. И сушек соленых.

– Момент!..

– Об чем тоска-кручина? – Гарский иронично смотрит на приятеля. – Случилось что?

– Случилось.

– Втюрился никак? Оставь, Кирилл. Для таких дел заведение мадам Быстровой существует. Барышни на любой вкус. И светленькие и темненькие.

Илларионов угрюм, сосредоточен.

– Давай выпьем. – Разливает в стаканы из глиняного жбана.

Чокнувшись, они пьют сладковато-горький тягучий напиток.

– Хороша, – щурится улыбчиво Гарский. – По жилочкам побежала…

– Я на войну ухожу, Виктор. – Илларионов разламывает сушку. – Добровольцем.

– Вот те на!

На лице Гарского изумление, привстал с табурета.

– Добровольцем? На войну?

– Именно.

– Эй, парень! Ты, случаем, не рехнулся? Что ты говоришь!

– Не рехнулся. Читал, что в газетах пишут?

– На хрена мне твои газеты! Мозги дуракам засерают…

– При чем тут дураки! Порт-Артур в осаде, держится из последних сил, крейсер «Варяг» потоплен. Желтолицые дикари вот-вот на колени Россию поставят.

– И поделом. Пусть поставят. Хотя бы и раком. Наше дело – сторона.

– Понятно. Мы, анархисты, всемирный пожар на планете собираемся разжечь. В нем и цари-кровопийцы, и императоры косоглазые, и прочая эксплуататорская сволочь сгорит…

– Разве не так? Стригу слушал?

– Да слушал, господи! Стрига, Стрига. Мне сейчас не до теорий. Пожар в нашем с тобой доме, понимаешь? Родина в опасности! Тебе это слово что-нибудь говорит?

– Еще как! – зло блеснул глазами Гарский. – У любого еврея оно на лбу написано: «родина-мачеха».

– Родина не может быть мачехой!

– Еще как может… Тебе бы, Кирюша, в Ганчештах моих родиться. За чертой оседлости. Куда Россия отечественных жидов пинком под жопу задвинула. Парочку погромов пережить. Грабежи, поджоги. Увидеть, как у тебя на глазах родную сестру пьяная сволочь насилует. Все это я на собственной шкуре испытал, мне твой Порт-Артур и крейсер «Варяг» до фонаря! Мне хлеб и свободу дай! Свободу и хлеб, понял?

– Табачком не располагаете, господа хорошие?

У столика – взъерошенная личность в замасленной рубахе навыпуск. Покачивается нетвердо на ногах, улыбка до ушей.

– Не курим. Отвали!

– Прощ… щения просим…

Допив медовуху и рассчитавшись с шинкарем, они идут к выходу.

– Хочу спросить у тебя напоследок. – Илларионов нагибается на ходу, срывает ромашку у забора. – Не увидимся, должно быть…

Они доходят до конца улицы, поднимаются по узкой тропинке на косогор.

– Говори, слушаю.

– Ты в самом деле той ночью сумку с деньгами не сумел найти? В крапиве?

– Я же говорил, что нет. Забыл?

– Не забыл.

– Чего спрашиваешь тогда?

– Вспомнилось. Ладно, оставим…

– Нет уж, договаривай! Думаешь, зажилил?

Они остановились, глядят в упор друг на друга.

– Скажи, Виктор… – Илларионов трогает приятеля за плечо. – Откуда у тебя деньги? На девочек мадам Быстровой? На рестораны? На френч этот? Ребята черт знает в чем ходят, подошвы зевают, а ты в новых сапожках щеголяешь. Яловых…

– Понятно. Все-таки думаешь, что зажилил. Коммуну обобрал!