Вдовец сидел на своем месте; казалось, он раздумывает, поздороваться или нет с Ионой движением век, которое когда-то заменяло им приветствие. Он никогда не сказал Ионе ни слова. Долгие годы они сидели за столиками у окна друг против друга; в ресторан оба приходили почти одновременно. От Пепито Иона знал, как зовут соседа. Это был г-н Метра, начальник канцелярии в мэрии, но мысленно Мильк всегда называл его Вдовцом.
Г-жу Метра он никогда не видел: она умерла пятнадцать лет назад. Детей у них не было, и муж, оставшись один, стал обедать и ужинать у Пепито. Мужчина лет пятидесяти пяти с небольшим, он отличался высоким ростом, широкими плечами, полнотой и суровостью; волосы у него были стального цвета, брови щетинистые, из ноздрей и ушей торчали черные волосы. Лицо его имело сероватый оттенок; Иона никогда не видел, чтобы он улыбался.
За едой он не читал газету, как большинство обедавших в одиночестве, не вступал ни с кем в разговоры, а просто тщательно жевал, глядя в пространство. Прошли месяцы, прежде чем они стали здороваться движением век; Иона был единственный, кому Метра сделал эту уступку. Под столом Вдовца сидела маленькая собачонка, жирная и еле двигавшаяся; ей было, наверно, под двадцать лет: когда-то она принадлежала г-же Метра. Каждый день, выходя из канцелярии, Вдовец забирал ее из дома и приводил с собой в ресторан, где для нее готовили специальную похлебку. Потом медленно шел с ней домой и возвращался в мэрию; вечером повторялось то же самое.
Почему сегодня, пока Иона ел, Вдовец смотрел на него внимательнее обычного? Вряд ли он уже знал. И все же создавалось впечатление, что он, подавляя в себе желание ухмыльнуться, думает: «Вот вы и вернулись!»
Оба они казались членами одного братства, временно изменив которому Иона наконец вернулся с повинной.
Конечно, все это существовало лишь у него в воображении, однако ужас его при мысли, что ему теперь снова придется каждый день сидеть напротив начальника канцелярии, был отнюдь не воображаемым.
— Что возьмете на десерт, господин Иона? Есть эклеры и яблочный пирог.
Мильк всегда любил десерт, в особенности яблочный пирог, который взял и на этот раз, злясь на себя, что не может отказаться от лакомства даже в такой момент.
— Что новенького, господин Иона?
Пепито, как и Палестри, был высок, поджар, вынослив, но, в отличие от земляка, всегда приветлив и улыбчив. Он все делал с такой радостью, что казалось: содержать ресторан для него — забава. Мария, его жена, вечно сидя в шестиметровой кухне, очень растолстела, что не мешало ей оставаться моложавой и аппетитной. Нрав у нее тоже был веселый: она разражалась смехом по любому пустячному поводу. Своих детей у них не было, поэтому они выписали с родины племянника и усыновили его; вечерами он сидел за одним из столиков и делал уроки.
— Как Джина?
— Хорошо.
— На днях жена встретила ее на рынке, и, не знаю уж почему, ей показалось, что Джина ждет ребенка. Это правда?
Иона ответил отрицательно и почти со стыдом: он был убежден, что Джина не беременеет по его вине.
Марию же обмануло вот что: в последнее время Джина ела больше обычного, прямо-таки неистово, и если раньше была пухленькой, то теперь располнела до такой степени, что ей даже пришлось расставлять платья. Сначала Мильк радовался ее аппетиту, потому что после женитьбы она ела очень мало. Он всячески ободрял ее, когда она принималась за еду, так как видел в этом знак удовлетворенности, знак того, что она привыкает к новой жизни и, возможно, начинает чувствовать себя счастливой. Он как-то сказал ей об этом, и у нее на губах все чаще стала появляться неприметная, немного покровительственная улыбка. Джина не отличалась властным характером, как ее мать; напротив, никогда не интересовалась ни торговлей, ни деньгами, не принимала никаких решений по хозяйству. Тем не менее, несмотря на разницу в возрасте, у нее проскальзывала порой снисходительность по отношению к Ионе. Он был ее мужем — так она к нему и относилась. Но, может быть, на ее взгляд, ему не хватало мужественности, он не был настоящим мужчиной, и она смотрела на него как на задержавшегося в развитии ребенка. Может, он напрасно не вел себя с ней более жестко? Может, ей было нужно, чтобы он держал ее в руках? Изменилось бы тогда что-нибудь или нет? Он не очень-то хотел думать об этом.
Вдовец пристально смотрел на него, и Иона поскорее доел яблочный пирог — только бы уйти от этого взгляда.
— Уже? — удивился Пепито, когда он попросил у него счет. — А кофе пить не будете?
Мильк хотел выпить кофе у Ле Бука, втайне надеясь, что услышит там новости. Прежде он ел так же медленно, как г-н Метра, как большинство одиноких мужчин, обедающих в ресторане и часто затевающих после еды разговор с хозяином.
— Джулия, счет господину Ионе! — крикнул Пепито и добавил, обращаясь к нему:
— Вечером придете?
— Возможно.
— Она надолго уехала?
— Пока не знаю.
Все началось сначала. Он путался, не зная, как отвечать на вопросы, сознавая, что с каждым днем положение будет становиться все хуже. Что, к примеру, произойдет, если Лут приедет навестить родителей и скажет, что Джины в Бурже нет? Такое вряд ли случится, но Иона старался предвидеть все. На самом деле подругу Джины звали не Лут, а Луиза Арьель; ее родители торговали на рынке семенами, их лавка была как раз напротив лавки Ионы, но по другую сторону большой крыши. Когда ей не было десяти, он часто встречал ее, как и Джину, видел, как она бегает между прилавками. Круглолицая, голубоглазая, с длинными ресницами, кудрявая, она в то время напоминала куклу. Это казалось довольно странным: отец ее был человек тщедушный, тусклый; мать на сумрачном фоне лавки, выходившей на север и лишенной солнца, выглядела, как увядшая старая дева. Супруги Арьель носили одинаковые серые халаты и, постоянно находясь вместе, каждый за своим прилавком, постоянно повторяя одни и те же движения, стали в конце концов похожи друг на друга. Лут, единственная из девочек Старого Рынка, воспитывалась до семнадцати лет в монастыре. Ее одевали лучше всех, и в своих платьях она выглядела, как настоящая барышня. Когда она шла с родителями к воскресной службе, все оборачивались ей вслед, а матери ставили ее манеры в пример своим дочерям.
Около двух лет Лут работала секретаршей в типографии Прива, фирме, существовавшей уже три поколения, а потом вдруг разнеслась весть, что она отыскала в Бурже место получше. Родители об этом помалкивали. На Старом Рынке они слыли очень несговорчивыми, и многие даже предпочитали покупать семена в магазине у вокзала.
Луг и Джина были подругами. Вместе с Клеманс, дочерью мясника, они долгое время составляли неразлучную троицу.
Говорили, что в Бурже Лут работала сначала у архитектора, потом у врача, холостяка, с которым жила как с мужем. Кое-кто встречал ее там и рассказывал о ее туалетах, о меховом манто. По последним сведениям, у нее был «Рено» — его видели однажды вечером у дверей ее родителей. Тогда Лут не осталась у них на ночь.
Соседи говорили, что слышали громкие возгласы; это было странно, поскольку Арьели многословием не отличались, а кто-то даже прозвал их «рыбами».
— Лут живет как может, а это непросто, — сказала однажды Джина мужу, вернувшись из Буржа. Потом, подумав, добавила:
— Бедная девочка. Она слишком добрая.
Почему слишком добрая? Иона не спросил. Он понимал, что это их дела — дела женщин, даже девушек, что такие подруги, как Клеманс, Лут и Джина, встречаясь, вновь становятся девчонками и имеют право на свои тайны.
— Бывают же такие, у которых все просто! — сказала В другой раз Джина.
Быть может, она намекала на Клеманс: у той был молодой симпатичный муж, да и брак ее считался удачным на Старом Рынке. Иона не был ни молод, ни симпатичен; благополучие — вот и все, что он мог ей предложить. Но действительно ли Джина стремилась к благополучию, спокойствию, как сказала в первый день?
Где она теперь с его марками, которые рассчитывала без труда продать? Денег с собой у нее почти не было, разве только она откладывала на всякий случай без ведома Ионы. Брат тоже не мог ей ничего дать — наоборот, она сама время от времени снабжала его деньгами. Увидев цены в каталоге, она решила, что достаточно ей явиться к любому торговцу марками — в Париже или в другом месте — и у нее сразу их купят. Это было верно в отношении некоторых не особенно ценных марок, но с действительно ценными, такими, как «Церера» 1849 г., дело обстояло иначе. Торговцы марками всего мира, так же как ювелиры, образуют своего рода братство и более или менее знают друг друга. В большинстве случаев им известно, в чьих руках находится та или иная редкая марка, и они выжидают случая купить ее для своих клиентов. По меньшей мере штук пять из тех, что она взяла, были именно такими редкостями. Стоит ей предложить их любой более или менее солидной фирме, как владелец, скорее всего под каким-нибудь предлогом, задержит ее и позвонит в полицию. Она не рисковала попасть в тюрьму, поскольку была женой Ионы, а кража среди супругов преступлением не считается. Даже следствия не начнут — просто полиция свяжется с ним.
