Странное это ощущение: вновь очутиться на улице, на солнце, которое стало горячее, чем утром, пройти мимо бара Ле Бука и сказать себе, что еще вернешься сюда. Ему же ничто не мешает вернуться. Люди на площади быстро узнают, что произошло, и вместо того, чтобы иметь на него зуб, начнут жалеть его. Поначалу им будет немного стыдно, что они так быстро отвернулись от него, но через несколько дней все снова станет как прежде; ему снова станут весело бросать: «Привет, господин Иона!»

Не будет ли Анджела злиться, что он плохо смотрел за ее дочкой? А сама-то она хорошо смотрела за Джиной до ее замужества? Один Фредо не изменит своего отношения к нему, но маловероятно, что он вообще когда-либо примирится с человеческим родом. Рано или поздно он уйдет куда-нибудь со Старого Рынка, который ненавидит, и тем не менее останется так же несчастен.

Иона чуть было не зашел к Фернану, словно все уже забыто, но решил, что еще рано, и направился к Верхней улице. Он был уверен, что, как и прежде, Джина вернется; возможно, это наложит на нее более сильный отпечаток, и Иона будет ей нужен. Все опять выглядело очень просто. Он явится в комиссариат, подойдет к черному деревянному барьеру, перегораживающему комнату. «Я хотел бы поговорить с комиссаром Дево». — «Кто вы?»

(Правда, если будет дежурить тот же бригадир, что утром, представляться не понадобится.) — «Иона Мильк».

Здесь ведь его зовут «Мильком». Не важно, если снова придется ждать. Комиссар удивится. Первой его мыслью будет, что Иона решил признаться. «Я знаю, где моя жена», — объявит Иона. Сообщит имя и адрес горничной, посоветует в гостиницу к ней не ходить, отдаст бумажку с адресом представителя химической фирмы. «Можете проверить, но мне хотелось бы, чтобы у них не было неприятностей. Возможно, госпожа Тьерри ничего не знает, и ставить ее в известность ни к чему».

Поймут ли его на этот раз? Будут ли на него смотреть, как на человека с другой планеты? Или согласятся, наконец, считать его таким же, как все?

В этот час Верхняя улица была почти пуста. С площади Мэрии исчезли тележки зеленщиц, и только голуби что-то клевали на мостовой. Издали Иона увидел клетки с птицами перед комиссариатом, но петух замолчал.

Этим утром Мильк впервые в жизни упал в обморок: ощущение не было неприятным, в какую-то секунду ему показалось даже, что тело становится невесомым и бесплотным. Теряя сознание, он думал о Дусе. Иона невольно замедлил шаг. Пройти оставалось не больше двадцати метров; он уже отчетливо различал круглые глаза попугая, сидящего на жердочке. Из комиссариата вышел полицейский и сел на велосипед: может быть, он должен доставить кому-то повестку на грубой бумаге, какую Иона получил вчера.

В самом ли деле это было вчера? Казалось, все происходило в далеком прошлом. Не прожил ли Иона с тех пор столько же, сколько прожил за всю остальную жизнь?

Милые остановился в десяти шагах от двери, над которой висел голубой фонарь; глаза его были широко раскрыты, но он ничего не видел. Пробегавший мимо пятнадцатилетний мальчишка толкнул его, чуть не опрокинул, и он едва успел поймать очки. Что если бы они разбились? Продавец птиц, одетый в темно-серую блузу, какие носят торговцы скобяным товаром, смотрел на него, словно спрашивая себя, не болен ли Мильк; тогда Иона повернулся, вновь пересек площадь, вымощенную плитками, и пошел по Верхней улице.

У Пепито дверь была отворена; он подметал пол и видел, как шел Иона. Ле Бук тоже. Но только маленькая девочка с очень светлыми волосами, в одиночестве игравшая с куклой под шиферной крышей Старого Рынка, заметила, как он закрыл дверь на задвижку.

Было пасмурно и душно. Перед букинистической лавкой, въехав двумя колесами на тротуар, стоял грузовик.

Булочница не обратила внимания, что этим утром Иона не пришел за своими рогаликами. Мальчик, купивший на прошлой неделе книгу о пчелах, принес пятьдесят франков долга, попробовал открыть дверь, заглянул внутрь и ничего не увидел. В четверть одиннадцатого Ансель, сидя у Ле Бука, заметил:

— Слушай-ка! Что-то сегодня не видно Ионы! — И беззлобно добавил:

— Вот паршивец!

Ле Бук не ответил. В одиннадцать женщина, хотевшая зайти в магазин купить книгу, спросила у Анджелы:

— Ваш зять болен?

— А хоть бы и вовсе помер! — огрызнулась Анджела, которая, выпятив зад, наклонилась над корзиной со шпинатом. Это не помешало ей тут же поинтересоваться:

— А почему вы спрашиваете?

— У него закрыто.

— Его уже арестовали?

Немного позже, в перерыве между покупателями, она пошла посмотреть сама и приникла лицом к витрине: в доме все было в порядке, только шляпа Ионы лежала на соломенном стуле.

— Ты не видела Иону, Мелани? — спросила Анджела, проходя мимо лавки Шенов.

— Сегодня нет.

— Говорят, Иону арестовали, — объявила она, когда в полдень вернулся Луиджи и поставил свой велосипед.

— Тем лучше.

— Засов задвинут, и внутри все тихо.

— Иону арестовали, — сказал Луиджи, зайдя к Ле Буку пропустить стаканчик.

— Кто? — осведомился полицейский Бенеш, пивший белое вино.

— Ясное дело, полиция.

— Странно, — отозвался Бенеш, пожав плечами и хмурясь. Допив вино, он добавил:

— В комиссариате я ничего такого не слышал.

Ле Бук забеспокоился. Он ничего не сказал, несколько минут думал, потом прошел в заднее помещение, где около туалетов висел телефон.

— Комиссариат полиции, пожалуйста.

— Даю.

— Комиссариат слушает.

— Это вы, Жув? — Ле Бук узнал голос бригадира.

— Кто у телефона?

— Ле Бук. Скажите, это правда, что Иона арестован?

— Букинист?

— Да.

— Утром я ничего о нем не слышал. Но я этим не занимаюсь. Подождите немного.

Через минуту Ле Бук услышал:

— У нас никто ничего не знает. Комиссар ушел завтракать, но Баскен здесь. Он был бы в курсе.

— Дверь у него закрыта.

— И что же?

— Не знаю. Сегодня его никто не видел.

— Поговорите-ка лучше с инспектором. Не вешайте трубку.

— Жув говорит, что сегодня Иона не показывался? — раздался голос Баскена.

— Да. Лавка закрыта. Внутри все тихо.

— Вы думаете, он уехал?

В голове у Фернана было другое, но он предпочел не высказывать свое мнение.

— Не знаю. Мне это кажется странным. Он чудак.

— Сейчас приду.

Когда через десять минут Баскен появился, многие вышли из бара и подошли к лавке. Инспектор постучал в дверь — сперва как обычно, потом все громче и громче и, наконец, закричал, задрав голову и глядя на открытое окно второго этажа:

— Господин Иона!

Подошедшая Анджела на этот раз не язвила. Луиджи выпил у Ле Бука один за другим два стаканчика граппы, бормоча:

— Ручаюсь, он отсиживается в каком-нибудь углу.

Луиджи не верил, хорохорился, но в его покрасневших глазах читалось беспокойство.

— Есть поблизости слесарь? — спросил Баскен, тщетно тряся дверь.

— Старик Дельтур. Он живет…

— Ломать дверь незачем, — прервала говорившего г-жа Шен, — нужно только встать на стул и перелезть через стену во дворе. Пойдемте, господин инспектор.

Они прошли через магазин, через кухню, где жарилось мясо с овощами, и вышли во двор, заваленный бочками и ящиками.

— Это насчет Ионы! — проходя, крикнула она мужу, который был туговат на ухо. Потом добавила:

— Стойте!

Бочка еще лучше, чем стул.

Она стояла в белом фартуке, подбоченясь, и смотрела, как инспектор взбирается на стену.

— Можете спуститься с той стороны?

Инспектор ответил не сразу: он увидел, что маленький человек из Архангельска висит на ветке, наклонившейся над двором. Кухня была открыта; на столе, застеленном клеенкой, стояла чашка с кофейной гущей. Из двери дома выпорхнул дрозд и взлетел на верхушку липы, где у него было гнездо.