— Похоже, лето будет жаркое. Во всяком случае, так пишут в календаре. На будущей неделе обещают грозы.
Иона протер очки, запотевшие от дымящегося кофе, и несколько секунд смотрел на солнце, как сова, моргая розовыми веками. Он редко снимал очки на людях, сам толком не зная почему, — ведь он без очков себя не видел.
Просто у него появлялось ощущение неполноценности, как во сне, когда вдруг оказываешься в толпе голым или в одной рубашке. Джина видела его без очков каждый день и, быть может, поэтому относилась к нему иначе, чем другие. Его очки без оправы играли двойную роль.
Он видел сквозь них мельчайшие детали окружающего мира, а другие видели сквозь них его зрачки, казавшиеся большими, неподвижными и жесткими, какими на самом деле вовсе не были. Однажды, стоя на пороге, он услышал, как проходивший мимо мальчик сказал матери:
— Какие у него большие глаза!
Нет, глаза у него не были большими. Просто очки придавали им выпуклость.
— До скорого, — вздохнул Мильк, отсчитав мелочь и положив ее на стойку.
— До скорого. Приятного вечера.
К пяти Ле Бук закрывал бар — вечером посетителей было мало. Если он иногда и не делал этого, то лишь для удобства соседей. Накануне базарных дней он ложился в восемь, чтобы встать в три.
Завтра, в пятницу, рынок не работал. Через день, точнее, четыре дня из семи площадь под шиферной крышей пустовала и служила стоянкой для машин да местом ребячьих игр.
В течение двух-трех недель дети носились на роликах, создавая назойливый шум, потом, словно сговорившись, меняли забаву и принимались за шарики или волчок. Смена игр подчинялась ритму более таинственному, чем смена времен года: угадать, откуда она приходит, было невозможно, и владельца универсального магазина на Верхней улице дети всякий раз заставали врасплох.
— Дайте мне, пожалуйста, бумажного змея.
За два дня он продавал десяток-другой змеев, заказывал еще, и потом весь год у него их больше не спрашивали.
Доставая из кармана ключи, Иона вспомнил о стальной шкатулке и отъезде Джины. Он признал запах своего дома; внутри было сумрачно, так как солнце уже не светило прямо в окна. Он выкатил две коробки на колесиках и остался стоять посреди магазина, не зная что делать. Но ведь он прожил в одиночестве годы, и это его не мучило, он даже не сознавал, что ему чего-то недостает. Чем он занимался когда-то в эти часы? Иногда, сидя за прилавком, читал. Читал не только романы, но и разнообразную специальную литературу, порой самую неожиданную — от политэкономии до рассказов об археологических раскопках. Его интересовало все. Он брал наудачу книгу, к примеру по механике, полагая, что не одолеет и двух страниц, и прочитывал ее от корки до корки. Так он прочел от первой до последней строки «Историю консульства и империи», равно как и двадцать один разрозненный том «Судебного вестника» прошлого века, прежде чем продал его одному адвокату. Особенно он любил книги по географии, где какая-нибудь страна рассматривалась начиная с геологической формации и кончая экономическим и культурным развитием.
Марки служили ему ориентирами. Названия государств, имена монархов и диктаторов вызывали у него в памяти не яркую картинку или фотографию, а тонкий рисунок под прозрачной бумагой. Именно по маркам, даже больше чем по книгам, он знал Россию, где родился сорок лет назад. Его родители жили в Архангельске, в самой верхней части карты, у Белого моря: там до него родились пять его сестер и брат. Из всей семьи он один не знал России, откуда его увезли, когда ему был всего год. Может быть, именно поэтому он начал в лицее собирать марки? Ему было тринадцать, когда один из приятелей показал ему свой альбом.
— Гляди! — сказал он. — Вот твоя родина.
Это была марка 1905 г., голубовато-розовая, с изображением Кремля, — он помнил ее еще и потому, что такая же была у него самого среди многих других русских марок.
— Знаешь, у меня есть и еще, но на них только лица.
На марках, выпущенных в 1913 г, в честь трехсотлетия дома Романовых, были портреты Петра I, Александра II, Алексея Михайловича, Павла I. Позже он собрал всю серию, включая марки с Зимним дворцом и деревянным дворцом бояр Романовых.
Когда он родился, его старшей сестре Елене было шестнадцать, а теперь, если она еще жива, должно быть пятьдесят шесть. Настасье было бы пятьдесят четыре, а Даниилу, его единственному брату, умершему в детстве, — ровно пятьдесят. Трем другим сестрам — Степаниде. Соне и Дусе — было бы сорок восемь, сорок пять и сорок два; чаще всего он вспоминал о Дусе — из-за того, что она была ближе всех к нему по возрасту, и из-за ее имени. Иона никогда не видел их лиц, ничего о них не знал. Вступили они в партию или погибли?
Мать Ионы Наталья увезла его из России на свой манер — на манер Уцовиных, как говаривал его отец:
Удовины всегда слыли оригиналами.
Когда он появился на свет в их доме в Архангельске, где было восемь слуг, его отец, крупный рыбопромышленник, только что уехал интендантом в армию и находился где-то в тылу. Чтобы быть к нему поближе, его мать, настоящая перелетная птица, как любил повторять отец, отправилась со всей семьей на поезде в Москву и остановилась у тети Зины. Ее звали Зинаида Удовина, но Иона всегда знал ее как тетю Зину. По словам его родителей, она была очень богата и жила в таком большом доме, что коридоры казались бесконечными. Находясь у нее, в шестимесячном возрасте Иона заболел.
У него оказалось инфекционное воспаление легких, он никак не мог поправиться, врачи советовали более мягкий южный климат.
В Крыму, в Ялте, у них жили друзья — Шепиловичи; даже не предупредив их, однажды утром мать решила отправиться к ним с младенцем.
— Девочек я оставляю на тебя, Зина, — сказала она тетке. — Мы вернемся через несколько недель, когда мальчик немного оправится.
В разгар войны проехать всю Россию было непросто, но для Ядовитой не было ничего невозможного. По счастью, мать нашла Шепиловичей в Ялте. Она, как и следовало ожидать, задержалась у них; там ее и застала революция. От отца известий не было. Девочки находились все еще у тети Зины в Москве, и Наталья стала поговаривать о том, чтобы оставить малыша в Ялте и ехать на их поиски. Шепиловичи отговаривали ее. Они были пессимистами. Началась массовая эмиграция. Почему бы им не уехать в Константинополь, переждать бурю, а потом, через несколько месяцев, вернуться? Шепиловичи увлекли мать за собой. Там они присоединились к русской колонии, заполнившей турецкие гостиницы; у некоторых были деньги, некоторые перебивались случайными заработками. Шепиловичам удалось забрать с собой золото и драгоценности. У Натальи было несколько бриллиантов.
Почему из Константинополя они отправились в Париж? И как из Парижа попали в маленький городок в Берри? Тайны тут никакой не было. До войны Шепилович часто принимал гостей в своем украинском имении; заезжали к нему и французы, в частности, несколько недель пробыл у него граф де Кубер, владевший замком и фермами в двенадцати километрах от Лувана. Они встретились после эмиграции, которую считали временной, и де Кубер предложил Шепиловичу остановиться у него в замке. С Шепиловичами были Наталья и Иона; малыш воспринимал мир, по которому его возили, еще очень схематично.
Между тем Константин Мильк, попавший в плен к немцам и содержавшийся в Аахене, был освобожден после перемирия. Пленных не обеспечивали ни продовольствием, ни деньгами, ни транспортом, поэтому нечего было и думать попасть в далекую Россию. Мильк вместе с другими оборванцами кое-как добрался до Парижа, и в один прекрасный день граф де Кубер нашел его фамилию В списке только что прибывших русских пленных. Ни о тете Зине, ни о девочках известий не было, скорее всего, они не успели эмигрировать.
Константин Мильк носил очки с толстыми стеклами — такие же, как впоследствии его сын, был коротконог и крепок, как сибирский медведь. Ему быстро наскучила бездеятельная жизнь в замке, и однажды вечером он объявил, что купил на драгоценности Натальи рыбную лавку в городе.
