— Дай ему, Вовка, дай!

— Дай! — кричали Вовка Миронов, Сашка и другие ребята.

Мерин задыхался, победа уходила от него. Когда он занес очередной кулак, Вовка изловчился, поднырнул и подсек его. Мерин со всей силы грохнулся на спину и ударился затылком. Как кошка, Вовка прыгнул на него, вытянул обе руки и сделал болевой прием на правую. Мерин завопил.

— Сдавайся, — закричал Вовка, — руку сломаю!

— Ладно, — прохрипел Мерин.

— Будешь?.. Будешь издеваться…

— Не буду.

Вовка встал. Ему уже не хотелось бить Князя, который тут же сменил тон.

— Молодец, городской, — сквозь зубы улыбался тот. — Мне такие нужны. Я возьму тебя к себе. Брось ты этих молокососов! Знаешь, как мы время проводим. Хочешь — бери вишню, — и он зачерпнул горсть.

Вовка взял вишню, оценивающе взвесил на ладони и с презрением швырнул в физиономию Князя. Спелые ягоды оставили на бледных щеках бордовые пятна.

— Проваливай и больше сюда не приходи.

Князь оторопело смотрел на Вовку, потом молча вытер лицо рукавом и с ненавистью сказал:

— Врезал бы я тебе, да не хочется о всякую мелюзгу руки пачкать. Скучно здесь, пошли, ребята, на дискотеку в клуб опоздаем.

— А ну тебя, Щегол, надоел. Я домой… — сказал Мерин и пошел в обратную сторону. За ним потянулись остальные.

Вовка, смешно шмыгнув разбитым носом, повернулся к ребятам:

— Ну что, поиграем в футбол, я на воротах постою.

«Так-така-так», — запели колеса, набирая скорость. «Так-така-так», — повторил про себя Вовка, с грустью глядя в окно на ряд деревенских домов и одноэтажную розовую станцию, убегающие зеленые рощицы и пожелтевшие поля. Ему было жаль расставаться с деревней, с новыми друзьями, но впереди был город, друзья, родители, впереди был уже седьмой класс. «Так-така-так», — выстукивал он по серому пластику стола, все-таки радуясь своему возвращению домой.

Рядом с ним в купе сидела старушка. Она положила руки на колени, опустила голову и о чем-то задумалась. Ее седые волосы туго стягивал маленький узелок на затылке. Беленький платочек тихонько сполз с головы и теперь, казалось, заботливо прикрыл ее плечи.

Третьим в купе был мужчина. Время избороздило его темное лицо глубокими морщинами. На правой щеке светлыми рубцами сходились к подбородку два шрама. Он часто потирал руками колени, видно стараясь хоть немного заглушить боль.

— Ревматизм? — осторожно спросила старушка.

— Да, — кивнул сосед.

— И мой тоже больно мучился, а умер от разрыва сердца. Ревматизм он на сплаве получил. А вы, чай, тоже в воде работали?

— Нет. Это память с войны, — невесело улыбнулся сосед.

— Да, помучались наши мужики. Не больно много пожили, — вздохнула старушка.

— Да и нашим невестам некогда и не с кем было веселиться. А как вас величать? — улыбнулся сосед. — Меня Виктором Васильевичем.

— Алевтина Ликсандровна.

— А тебя, парень, как зовут? — спросил сосед.

— Вовка.

— Значит, Владимир, — заключил Виктор Васильевич. — Имя у тетя, «владеющий миром», такое же большое, как ты сам.

Вовка покраснел — впервые его назвали парнем — и, перестав барабанить, поднял голову.

Виктор Васильевич, улыбаясь, смотрел из-под густых бровей.

— Хорошая у тебя мелодия получается. Веселая.

— Не знаю, — пожал плечами Вовка.

— Это хорошо, что для тебя колеса поют. А я, как сажусь в поезд, мне все кажется, что гремит барабан.

— Какой барабан?

— Барабан военного оркестра, — Виктор Васильевич немного помолчал. — Знаешь, когда в июле сорок первого нас на фронт провожали, на станции играл духовой оркестр. Сорок лет прошло. Марш забыл, а барабан до сих пор в ушах гремит. И теперь как в поезд сяду, так колеса для меня, как в барабан, стучат, будто снова на фронт провожают. И так гремят, что сердце начинает колотиться, — поднес он руку к груди.

— Вот и мой мужик сердцем от ревматизма маялся. Уж двадцать лет, как его нет, — тихо сказала старушка.

Виктор Васильевич вздохнул, опустил голову, как бы разделяя молчанием нахлынувшую из глубины прошлого чужую боль.

В этот момент с шумом отъехала в сторону дверь, и в купе протиснулась маленькая круглая проводница в аккуратно отглаженной форменной блузке. Широко улыбаясь, она записала места в школьную тетрадь, свернула билеты, засунула их в кармашки черного планшета, а потом посмотрела на Виктора Васильевича:

— У вас вторая полка.

— Понимаете, у меня ноги, — виновато сказал он. — У вас нижней полки не найдется? Да мне всего на одну ночь. Утром буду выходить.

— У него ревматизм и сердце, — вступилась старушка.

— Хорошо, занимайте пока это место. Здесь бронь, но, может, что-нибудь придумаем.

— Спасибо, — сказал и тяжело встал со своего места Виктор Васильевич. И как только проводница ушла, стал выкладывать на стол свертки. — Я от сестры, так она мне столько наложила. Приглашаю вас к ужину.

Бабушка тоже принялась освобождать свою сумку от продуктов.

— Так у нас здесь всего, как на Новый год, только чай заказать осталось. Ну что, парень, с заданием справишься?

— Конечно, — ответил Вовка, пулей выскочил из купе и чуть не выбил из рук проводницы поднос со стаканами темно-коричневого чая и горкой сахарных брусочков.

— К нам несите, — заторопил Вовка.

— Сейчас, — опять широко улыбнулась проводница, — но еще чуть-чуть, и нечего было бы нести. Придержи дверь.

— Давайте вместе поужинаем? — отодвинул свертки и пригласил проводницу Виктор Васильевич.

— С таким хорошим человеком всегда с удовольствием, но у меня работа.

— Так сразу и хороший?

— Через вагон много народу проходит. Я каждого вижу, и хорошего, и не очень. А ведь вы на фронте воевали.

— Да, было дело. В разведку ходил.

— В разведку? — переспросил Вовка.

— В разведку, — кивнул головой Виктор Васильевич.

— А вы немцев били?

— А как же не бить, били.

— И вам в разведке не страшно было?

— Страшно. Страшно сначала. А потом ко всему привыкаешь. Да и некогда было, надо было задание выполнять. Не страшней, чем бойцам на передовой, они шли на автоматы и пулеметы. Ладно, давай ужинать. После все расскажу.

После ужина, присев на край полки, Вовка приготовился слушать.

— Первую свою медаль «За отвагу» я за бой на железной дороге получил, — сказал Виктор Васильевич. — Тогда мне девятнадцать было. Нас целый месяц готовили в палаточном городке: обучали с полуслова выполнять строевые приемы, обращаться с оружием, а потом отправили на фронт.

Станция, где остановился мой батальон, была переполнена бойцами, техникой, заводским оборудованием, отправлявшимся в тыл, и беженцами. У тех война отняла все, что могла.

Вдруг на нас обрушились два «юнкерса». Появление бомбардировщиков было полной неожиданностью. Беженцы немецкие самолеты видели уже не в первый раз, подняли панику. Она тут же перекинулась на необстрелянных солдат. Все полезли под вагоны, стали набиваться в здание вокзала, надеясь, что навес над головой спасет их. Разорвались бомбы, закачалась земля, ударная волна врезала по ушам. Так страшно потом никогда не было. Не знаю как, но вспомнил я вдолбленную мне в голову команду командира нашего взвода. И чтоб перебороть страх, закричал во весь голос: «По воздушной пикирующей цели! Прицел три!.. Упреждение один корпус… Огонь…» — и выстрелил. Я видел в стеклянной кабине летящего бомбардировщика фашистского пилота. Казалось, сейчас он врежется в меня, но самолеты развернулись и с воем помчались на эшелоны. Когда они, сделав круг, стали возвращаться, я снова закричал и не сразу услышал, как рядом открыли огонь бойцы, как на платформе вагона затараторил пулемет и как желтый с черными крестами бомбардировщик врезался в землю. Второй тут же повернул к своим. Вот в жизни как случается, — улыбнулся Виктор Васильевич, — я кричал от страха, а мне дали медаль за отвагу.

Налет бомбардировщиков большого вреда станции не причинил, и скоро наш эшелон двинулся на фронт. А я еще долго ничего не слышал. Эхо взрывов, гремевших на станции, заглушало все. И только слабые удары колес на рельсовых стыках как бы отзывались боем барабанов военного оркестра.