Виктор Васильевич положил таблетку в рот и закрыл глаза. Но боль снова исказила его лицо.

— Врача. Надо найти врача, — сказал кто-то из пассажиров.

— «Врача! Врача! Врача! — забили колеса. — Скорее! Скорее врача!»

В их вагоне врача не оказалось, но колеса, стуча на стыках барабанным боем, били, требовали найти. «Врача! Врача! Врача!»

— Врача! Нет ли врача? — Вовка стучался в двери купе. — Человеку плохо! Нет ли врача?

Только в третьем вагоне Вовка наконец нашел его.

— Пошли! — врач взял «дипломат».

В купе он измерил пульс и попросил Вовку пойти к бригадиру поезда, чтобы тот как можно скорее вызвал скорую помощь на следующую станцию. Потом он открыл «дипломат» и достал металлическую коробочку со шприцем.

Вовка побежал к бригадиру.

«Скорее! Скорее!» — барабанили колеса.

Бригадир выслушал его и заверил:

— Хорошо. Постараемся. Все будет сделано.

Вовка вернулся в купе. Врач сделал Виктору Васильевичу укол и, улыбаясь, уверенно говорил:

— Ничего, сейчас будет лучше. Мы еще поборемся…

Через час поезд прибыл на станцию, где его уже ждала машина скорой помощи. Виктора Васильевича вынесли на носилках.

А поезд, постояв еще немного, помчался дальше. Пассажирка с серьгами куда-то исчезла вместе со своими чемоданами.

Старушка, попричитав, успокоилась, а Вовка лежал на полке и не мог уснуть.

Колеса барабанным боем били о стыки рельсов и пели песню Виктора Васильевича, песню военного оркестра, песню тревоги, песню, зовущую в поход.

Тамара Сергеевна закончила чтение поэмы Пушкина «Полтава», взяла в руки мелок и хотела написать задание на доске. Вдруг дверь решительно распахнулась, и вошел директор. Класс с шумом приподнялся, но Иван Михайлович сделал знак рукой: «Садитесь».

— Завтра вы едете на картошку.

— Ура! Ура! — радостно загорланил класс. — Физику учить не надо! Английский тоже!

— Тихо, — движением руки вновь успокоил класс Иван Михайлович, достал платочек, вытер им лоб и с придыханием продолжал: — Возьмите с собой ведра. Сапоги, куртки надеть не забудьте. И что-нибудь захватите на обед… Работать будете четыре часа и — домой.

— Ура! Ура! — опять взорвался класс, но Иван Михайлович успокаивать не стал. Зазвенел звонок, и вскоре седьмой «б» весело вывалился из класса.

У Вовки было отличное настроение: две четверки в дневнике и вечер, как перед воскресеньем, свободный. Но он хорошо знал, что картошка — это не развлечение. Ведь летом Вовке приходилось ее мотыжить и окучивать. За нее переживали, слушали сводку погоды и, вглядываясь в небо, радовались, когда из «гнилого угла» на западе выдвигались тяжелые синие тучи, ломалась в небе соломенная молния, сухо трещал гром и первые тяжелые капли глубоко рябили пыль. А колорадские жуки, за полосатые рубашки прозванные бабушкой «коворадскими хутболистами»? У Вовки по спине пробегал холодок при виде их мясистых личинок. Два раза за лето он травил их хлорофосом.

Зато как приятно было вычерпывать из земли лопатой крупные розовые клубни скороспелки, просушивать их под навесом в тени, а потом осторожно опускать в заново побеленный погреб, из которого только неделю назад достали последнее ведро прошлогодней, целехонькой, без единого росточка картошки. На Вовкин вопрос, как удается так хорошо сохранить картошку, бабушка отвечала очень серьезно:

— Живая она. Вот глянь-ка сюды. Эта и головку и ручки тянула — пить хотела. А эта гладкая — ей хватало всего. Без уходу ей и заболеть не ровен час, — она вздыхала, опускала на колени сухие руки. — Спасибо ей. Она в войну и меня, и папку твоего спасла…

Сентябрь выдался на редкость теплым. Дождей не было, и осень чуть подрумянила деревья. К автобусам никто не опоздал, девчонки всю дорогу пели.

Вовка сидел с Вадиком. Оба молчали. Позади них Жорка хихикал и что-то рассказывал Петьке. А Петька молча слушал, смотрел в окно и лишь изредка кивал головой. Летом они отдыхали в пионерском лагере, сдружились и теперь ходили не разлей вода. Петька, длинный, худой, с вечно сердитым лицом, смотрел свысока. Толстощекий Жорка всегда улыбался. «А нас в лагере называли Дон Кихот и Санчо Панса», — хвалился он и заискивающе вглядывался в Петькины глаза. «Дон Кихот» в ответ качал головой. Новый Санчо Панса кидался выполнять любое желание своего друга, и в благодарность за это Петька всегда готов был защищать его.

— Ох и побалдеем на картошке, — повторял Жорка. Потом наклонился к Вовке и что есть силы крикнул: — Будем на картошке балдеть с тобой?

У Вовки зазвенело в ухе, а Жорка захихикал.

— Ты что, дурак? — резко повернулся Вовка, но Жорка трясся от смеха, запрокинув голову назад. — Дурак! Я балдеть не собираюсь.

— Ну и паши, — мгновенно прекратил свой смех Жорка. — А я и не подумаю. Пусть трактор пашет, он железный. Правда, Петь?

— Конечно, — усмехнулся Петька.

Жорка, чувствуя поддержку, захихикал вновь.

— Куда эта картошка пойдет? В магазин. А моя мамка в магазине картошку никогда не покупает. Она говорит, что на базаре дороже, зато отходов нет. А в магазине все равно почернеет и сгниет. Так что работать? Побалдеем. Вот только зря удочки не захватили, там, наверно, речка есть.

Вовка вспомнил бабушкины слова и, повернувшись, сказал:

— Она гниет, потому что болеет, а болеет, потому что живая.

— Живая? Ха-ха-ха, — загоготал Жорка. — Живая? Ты что, сдвинулся? — Он забуравил пальцем у виска и закричал на весь автобус: — Вовка рехнулся. Он говорит, что картошка живая. Да какая она живая? Она картошка, — и, откинувшись на спинку сиденья, Жорка просто надрывался от смеха.

— Да, живая! — повернулся к нему Вовка. — Живая! И я знаю, зачем ты меня уговариваешь. Одному балдеть не хочется. Попадет. А если все вместе — то ничего. Потому и картошка чернеет, что такие, как ты, убирают ее.

— Ну и паши, — зло крикнул Жорка и до конца дороги к Вовке больше не обращался.

Скоро автобус остановился у правления колхоза, потом колонну возглавил деревенский потрепанный «уазик» и повел их на картофельное поле.

Тамара Сергеевна поручила Коле Макарову и трем девочкам готовить обед. Всех остальных она разбила на пары; мальчик — девочка, мальчик — девочка. Но мальчишек было больше, и Вовка стал напарником Вадика. Каждой паре предстояло пройти три взъерошенных комбайном рядка и собрать картофель в бурты.

Начали весело. Картошки было много, и ребята энергично пошли вперед. Но всех опередили Петька с Жоркой. Они бок о бок двигались с Вовкой и Вадиком и тайком перекидывали картошку на их рядок. Когда Вовка это заметил, он закричал:

— Хватит картошку подбрасывать.

— А ты видел? — огрызнулся Жорка.

— Не видел бы, не говорил.

— А видел, так убирай. Ты же этого хотел. Пожалей ее, она у тебя живая, — наглел Жорка, чувствуя свою безопасность под защитой Петькиных кулаков. У Вовки накалились уши, и он часто задышал. — Ну что, работать не хочешь? А еще выставлялся. «Живая она! Надо ее убирать!»

Эти слова взорвали Вовку, и, уже не понимая, что делает, он схватил крупную картофелину и швырнул ее в Жорку. Жорка увернулся, и картофелина врезалась Петьке в плечо. Петька мгновенно сжал кулаки, бросился вперед, но громкий голос Тамары Сергеевны остановил его.

— Это что за безобразие? Чем вы занимаетесь здесь? — Тамара Сергеевна подошла к Вовке: — Булкин, как тебе не стыдно! Люди столько труда вложили, чтобы вырастить этот урожай, а ты бросаешься картошкой. Ведь, по сути дела, хлебом бросаешься. Мало того, что отстаешь, позади всех плетешься, так еще и хулиганишь.

Вовкино лицо покраснело, веснушек не стало видно, руки опустились. Он не мог поднять глаза. Ему было горько и стыдно.

— Ладно, работай, — махнула рукой Тамара Сергеевна.

Вовка присел на корточки и стал медленно, по одной, класть картошку в ведро.

— Вов, ты не переживай, — пожалел его Вадик.

— А что же она… — начал было Вовка, но твердый комок мешал ему говорить.