Вавиловские публичные доклады за рубежом более всего говорят о двойственности ученого. Нередко их организовывали советские посольства, но чаще академик сам находил заинтересованную и, как правило, высокопоставленную аудиторию. Доклады о достижениях советской агрономической науки читались в присутствии министров, членов кабинета, крупных чиновников, их широко комментировала пресса. Несомненно, что они оказывали благотворное влияние на отношение Запада к Советскому Союзу. После каждого такого выступления в Москву из соответствующих посольств поступали докладные записки о политическом звучании речей члена ЦИК Вавилова. Часть этих докладов вошла потом в следственное дело, и я имел возможность читать их. Посольские работники хвалили Вавилова. После 1930 года, когда положение в советском сельском хозяйстве резко ухудшилось, а мировая пресса писала о голоде в СССР, ученый умело обходил острые углы и в своих речах напирал в основном на победы отечественной генетики и физиологии растений. Биологи наши действительно имели в те годы немалые успехи. Но Вавилов знал и о том, что в деревне люди мрут от голода, а на колхозных полях, как он сам заметил, объезжая страну летом 1932 года, "культивируют не пшеницу и ячмень, а сорняки". И тем не менее речи президента ВАСХНИЛ в США и Канаде осенью 1932 года по-прежнему повествуют лишь о победах. Кесарь Сталин получает то, что хочет получить. А Бог? Николай Иванович, очевидно, очень удивился бы, если в те дни кто-нибудь стал бы уличать его в политиканстве. Лично для себя он ничего не искал. А дело, наука российская в результате его докладов только выгадывали. Что же касается зарубежных слушателей, то в докладах Николая Ивановича они получали много интересной и правдивой информации, хотя по обстоятельствам места и времени не в полном, так сказать, объеме. Нет, к политике он, академик Вавилов, никак не причастен…

Добродушная и чуть лукавая улыбка играла на лице Вавилова, когда весной 1930 года в вагоне поезда Москва — Ленинград он рассказывал генетику А. И. Купцову очередную кремлевскую историю: "А Максимыч (академик Н. М. Тулайков) вчера осрамился. Были мы с ним у Сталина. И он вздумал свою политическую грамотность показать. Выучил "Исторический материализм" Бухарина, да при случае все цитаты из него и ввертывает. А Сталин на него с недоумением смотрит — Бухарин-то не в фаворе" [102]. Мог ли думать президент ВАСХНИЛ, с детской непосредственностью вспоминающий дворцовый анекдот, что через пять лет недовольный взгляд вождя обернется гибелью для талантливого земледела Тулайкова, а через десять — сведет в раннюю могилу и его, Вавилова?

Ах, эта вечная наивность тех, кто надеется лишь чуть-чуть, только самую малость поиграть с нечистой силой. Всегда кажется, что хватит осторожности и здравого смысла не слишком приближаться к краю пропасти. А дьявол, он играет наверняка…

Времена менялись. Еще в 1930–1931 годах Вавилов не понимал, отчего так быстро бюрократизируется ВАСХНИЛ, почему к руководству сельскохозяйственной наукой приходят не серьезные ученые, а какие-то малограмотные и крикливые субъекты. Следующие три-четыре года, очевидно, многому его научили. Начали выявлять себя трагические последствия коллективизации, и прошла волна арестов среди биологов, агрономов, ветеринаров. Специалистам предстояло держать ответ за развал в сельском хозяйстве. В ВИРе арестовали восемнадцать ведущих сотрудников. Эпоха мрачнела на глазах. Те невинные шалости, которые сходили Николаю Ивановичу с рук во время его заграничных командировок в 20-е годы, берутся на заметку в начале 30-х. Возвращаясь из Америки в феврале 1933 года, он, как всегда, встретился в Париже со старыми друзьями из Пастеровского института, профессором Метальниковым и Безредкой. Друзья пришли на вокзал проводить его. И тотчас в Москву помчался донос: "Вавилов встретился с белоэмигрантами". Да еще интервью дал "не той газете" и сказал корреспонденту, что до революции "был царским приват-доцентом". Нехорошо… Вавилов и сам чувствует, что нехорошо. Обняв на вокзале старого друга Метальникова, подумал — быть беде [103].

Быть беде… Глубокой ночью на московскую квартиру Николая Ивановича прибежала Лидия Петровна Бреславец. Шла весна 1933 года. Давняя, со студенческих лет приятельница была не на шутку встревожена. Ей удалось узнать, что назавтра Вавилова вызывают в ЦК. Ученого ожидает серьезная головомойка. В верхах недовольны зарубежными поездками директора ВИРа, считают, что пользы от этих поездок — никакой, а денег тратится много. Эту точку зрения передал Лидии Петровне ее знакомый член ЦИК Георгий Ипполитович Ломов, саратовский большевик-подпольщик с дореволюционным стажем. Но академик Вавилов, который только что с опасностью для жизни добыл в Южной Америке столь необходимые Советскому Союзу семена хинного дерева и несколько тысяч образцов других ценных растений, принял известие с недоверчивой улыбкой: "Пустяки все это. В ЦК неглупые люди сидят, разберутся". И хотя мы не знаем, какой разговор произошел на следующий день в Центральном Комитете ВКП(б), но зато доподлинно известно, что путь за границу великому путешественнику с той поры был заказан навсегда.

По натуре Вавилов — неисправимый оптимист. Но эпоха исправляла и неисправимых. Вскоре после неприятного разговора в ЦК "Правда" резко выступала против ВИРа и его директора. Главное обвинение заключалось в том, что Институт растениеводства якобы не занимается практически полезным делом, не дает стране новых сортов. Мысль о том, что микроскоп вполне пригоден, чтобы им забивали гвозди, была высказана в центральном органе партии еще до того, как Лысенко начал свой победоносный поход на теоретическую науку. Николай Иванович кинулся было отстаивать свое детище, но вскоре разыгрались события еще более серьезные.

С лета 1934 года в ВИРе шла подготовка к торжественному празднованию к десятилетию института, к сорокалетию той лаборатории, на базе которой ВИР возник. Одновременно предполагалось отметить четвертьвековой юбилей научной деятельности директора. Вавилов, как всегда, полон энтузиазма. Может быть, ему кажется, что торжества укрепят в глазах начальства пошатнувшийся авторитет его дела. Он призывает сотрудников к самым энергичным действиям. "Мы подытоживаем в основном то, что проделано советской страной за советское время в растениеводстве. Много сделано, есть что показать… Я просил бы работников отдела растительных ресурсов считать, что они в особенности держат экзамен. Эта часть самая оригинальная… Мы в этом отношении перегнали все страны — это выявить нужно. Отдел пшениц показать от цитологии, от хромосом, до производства, до колхозного элеватора" [104].

В Ленинграде ждут гостей, в том числе много иностранцев. В ВИР потоком идут приветственные телеграммы от ведущих биологов мира, пришли поздравления от председателя совета министров Турции, от министров земледелия США, Болгарии, Финляндии, Польши. И вдруг за четыре дня до срока торжество без всякого объяснения отменено. Вавилов потрясен. Он пишет письмо Я. А. Яковлеву, бывшему Наркомзему, занимающему пост заведующего отделом сельского хозяйства в ЦК. Ходит слух, что Яковлев, невзлюбивший с некоторых пор Николая Ивановича, запретил юбилей. В Наркомземе новое лицо Чернов. Перечеркнув имя, отчество Яковлева, Вавилов вписывает новое обращение: "Уважаемый Матвей Александрович" и сам везет письмо для личного вручения наркому. Письмо — крик изумления и негодования: "Внезапная отмена юбилея, когда весь институт принял праздничный вид, произвела на большой коллектив… удручающее впечатление, как выражение вотума недоверия… У руководящего персонала института этот факт, естественно, вызывает сомнение в том, пригоден ли он для руководства" [105]. Ответа на письмо получить так и не удается. Чернов уходит вслед за Яковлевым в тюрьму, в могилу. На короткое время в Наркомземе возникает Эйхе, но и его век недолог…