Мы снова решили посвятить день пешей прогулке. С одним обязательным «лирическим отступлением»: нам нужно было зайти в контору «Трафальгар», чтобы заявить о себе и уточнить завтрашний расклад. Потому что мы даже толком не знали, откуда и в котором часу отходит наш автобус. Агентство, судя по карте, располагалось на противоположном берегу Темзы, если перейти её по Вестминстерскому мосту, в шаге от вокзала Ватерлоо.
Кстати, вас никогда не смущало это двойное «оо» на конце? А должно было смутить. Хотя, как вы знаете, название это пришло из Бельгии, на месте англичан я бы его как-нибудь переиначил.
Англичане вообще довольно странно относятся к топонимам. Разумеется, по уровню отсутствия воображения им никогда не сравниться с американцами, которые все названия понадёргали «с миру по нитке» (кроме разных Йорков и Брайтонов, вы там у них найдёте не одну Москву, Одессу и Санкт-Петербург и т.п.). И всё-таки. Ну зачем, скажите на милость, в Лондоне 21 улица носит гордое имя Глостер-роуд, 32 – Мейнсфилд, 35 – Кавендиш, 66 – Орчард, 74 – Виктория и т. д. и т. п. Не верите? Откройте справочник «Лондон от А до Я». Но это ещё полбеды. Настоящая беда начинается, когда вы не просто читаете названия улиц, а ещё и вдумываетесь в их смысл. Чтобы не отвлекаться от главной темы, перечислю лишь несколько первых попавшихся на глаза: Лишайный переулок (Shingles Lane), авеню Обожженной ноги (Burnfoot Avenue), Терапия-роуд (Therapy road), переулок Жестокого удара (Cold Blow Lane), Сутулая улица (Droop street), Сточный переулок (Gutter Lane), площадь Холодной ванны (Coldbath square), Мимолётная лужайка (Glimpsing Green).
Что же такого нехорошего с топонимом Ватерлоо? Ну, просто дело в том, что пишется он по-английски так – Waterloo. «Water» – это со школьной скамьи всем известная вода. А вот «loo» – это то, чем англичане предпочитают заменять не очень любимое им слово «туалет». Комментарии, не к столу будет сказано, излишни.
Собственно стол с остатками завтрака мы уже покинули, вернулись в номер, Алина взяла сумку, обречённо положила в неё зонт (мой, потому что своего у неё нет принципиально), мы ещё раз бросили взгляд на радостно-голубое небо и отправились… в Гайд-парк.
Сегодня мы пошли другим маршрутом и безжалостно пересекли его по диагонали, любуясь невозмутимостью природы, понедельничной суетой людей в одинаковых офисных нарядах, обтянутыми ногами сосредоточенных бегуний и никуда не спешащими бомжами. В одном месте дорогу преградил подозрительный бугорок конского навоза. В десяти шагах от него застыл, делая вид, что ничего не замечает, всадник на железной лошади – очередной мемориал жертвам войны.
Чуть дальше, слева, на белом постаменте стояла чёрная статуя обнаженного воина с мечом и щитом. Зовут воина Ахиллес. На постаменте надпись, сообщающая, буквально следующая: «Артуру, герцогу Веллингтону, и его отважным собратьям по оружию эта статуя Ахиллеса, отлитая из пушек, завоёванных при Сальманака, Виттории, Тулузе и Ватерлоо, посвящается их согражданами». Стоит она тут с 1822 года как дань памяти Артуру Уэллсли, 1-му герцогу Веллингтону (я бы всё-таки сказал Веллингтонскому, но, увы, традиция сильна), который, родившись в ирландском Дублине, стал английским фельдмаршалом, был участником наполеоновских войн, победителем при Ватерлоо и двукратным премьер-министром Великобритании (при Георге IV и Вильгельме IV). Известно, что этот памятник ему поставили восторженные «женщины Англии». Памятник железный, вероятно, потому, что таково было прозвище Веллингтона. Пикантная подробность заключается в том, что это был первая статуя обнаженного мужчины, выставленная в Лондоне для всеобщего обозрения. Поначалу он был безупречно выверен анатомически, но потом общественность заставила прикрыть некую выдающуюся часть фиговым листком, тоже железным. Остаётся добавить, что листок этот дважды срывали: в 1870 и 1961 годах.
Ещё правее, на решётчатых воротах парка белый единорог обнимался с красным львом с золотой гривой.
Через одну из трёх каменных арок, образующих южные ворота, мы вышли к началу улицы Пиккадилли, миновали конного Веллингтона, прошли под Аркой Веллингтона и пошли по длинной аллее, неизвестно почему названной Холмом Конституции (Constitution Hill). Никакого холма и даже слабенького наклона нет и в помине. Зато в самом начале аллеи с 2002 года здесь стоят четыре довольно грубого вида квадратные колонны, а между ними – такого же песочного цвета гробики. Зрелище довольно неприятное, тем более что и на колоннах и на гробиках значатся имена не людей, а целых стран. Официально это место называется Мемориальными Вратами и призвано символизировать объединенные силы Британской империи – Индии, Пакистана, Бангладеш, Непала, Шри-Ланки, Африки и Карибских островов – которые сражались в обоих мировых воинах. Хорошо видна надпись, принадлежащая перу одного нигерийского поэта: Our Future is Greater Than Our Past (которую я бы с листа перевёл как «наше будущее офигеннее нашего прошлого»). Не знаю, у меня эти каменные гробницы родили впечатление противоположное тому, которого, наверное, хотели добиться авторы, и мне снова вспомнилась фраза мужа королевы насчёт реинкарнации и смертельного вируса.
Справа, за невысокой, но явно хорошо охраняемой стеной тянулся сад Букингемского дворца. Слева между вековыми деревьями просматривался Грин-парк. От остальных королевских парков Лондона его отличает отсутствие прудов (сорри, озёр), каких-либо построек и засилья памятников. Не так давно, веке в 17-м, когда эти места были лондонскими окраинами, здесь хозяйничали бандиты и воры. Век спустя их сменила мирная публика, приезжавшая на гулянья и фейерверки. Специально в преддверье одного из них в 1749 году Гендель написал свою «Музыку для королевского фейерверка». Здесь же храбрые аристократы стрелялись на дуэлях.
Преодолев «холм», которого здесь никогда не было, мы, наконец, увидели справа угол Букингемского дворца и решётку забора перед ним.
Что первое приходило на ум среднестатистическому советскому человеку при упоминании слова «Букингемский»? Ну, разумеется, герцог Букингемский, к которому с такой завидной стойкостью стремились за подвесками четыре мушкетёра Дюма-отца. Современного читателя «поколения некст» это упоминание вряд ли выведет из спячки, но я вовсе не для него стараюсь. Итак, если в вас жива ассоциация с Д’Артаньяном, вы молодец, но знайте: нынешнего дворца он не видел. И не потому, что не было Д’Артаньяна – потому что в то время не было дворца. А был так называемый Букингемский дом, в котором и проживал Джон Шеффилд, он же 1-й герцог Букингема и Норманби. Потомок того Букингема, сэр Чарльз Шеффилд, продал в 1761 году поместье Георгу III за 21 000 фунтов, что на сегодняшний день соответствует 3 000 000 их же. Думаю, сегодня у королевы за такие деньги купишь разве что право поносить одну из её шляпок. Как бы то ни было, имя Букингема осталось, но отныне оно принадлежало королевской обители.
Поначалу дом мыслился как место уединения. Георг продолжал жить во дворце Сент-Джеймс. Сюда же он переселил свою жёнушку, королеву Шарлоту, и здесь она родила ему 14 из их 15 детей.
Когда на троне удобно устроился Георг IV, наш незабвенный Джон Нэш, придворный архитектор, нашептал ему, что, мол, стоило бы из маленького и уютного домика сделать что-нибудь поприличнее. Как и всё, чего касалась загребущая рука Нэша, строительство дворца к 1829 году было приостановлено, а сам мастер удалён с глаз долой. Тут как раз умер Георг IV, и его наследник, Вильгельм (под тем же номером), велел заканчивать «стройку века» некоему Эдварду Блору. Одно время Вильгельм даже подумывал разместить здесь Парламент, поскольку оригинальный Парламент погорел в 1834 году. Не успел – умер. Ему на смену пришла легендарная королева Виктория, которая в 1837 году стала первым монархом, поселившимся в Букингемском дворце в качестве постоянного жильца. Увы, поначалу ей тоже не повезло, потому что вентиляция работала так плохо, а слуги оказались такими ленивыми, что дворец начал быстро превращаться в клоаку. Спас положение принц Альберт, за которого королева вышла замуж тремя годами позже. Он резко поменял персонал и нагнал рабочих, что почти на десять лет выправило ситуацию. Потом рабочих пришлось приглашать снова, правда, на этот раз для более приятной работы – расширения дворца, поскольку семья росла и хотела веселиться по-человечески – шумно, отчаянно и на просторе.
