Я прихватил из кабинета наверх газету и, после того как, облаченный в пижаму и тапочки, удобно устроился в кресле с сигаретами и пепельницей под рукой, трижды прочел заметку об университетском ректоре. Она была озаглавлена следующим образом:

Статья оказалась довольно длинной: целая колонка на первой полосе и полторы на второй, да еще пространный некролог с откликами множества знаменитостей. Сама же история была весьма короткой – еще один человек скончался, и ничего более. «Таймс» я читаю ежедневно, и этот номер вышел всего два дня назад, но я так и не вспомнил, обратил ли тогда внимание на сообщение. Барстоу, пятидесятивосьмилетний ректор Холландского университета, воскресным днем играл в гольф на площадке клуба «Грин медоу» под Плезентвиллем, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Играли двое на двое, Барстоу и его сын Лоренс против пары их знакомых, Э. Д. Кимболла и Мануэля Кимболла. На подходе к четвертой лунке Барстоу внезапно упал лицом вниз, несколько секунд содрогался в конвульсиях, а потом затих. Мальчик, носивший его клюшки, подскочил к нему и схватил за руку, однако к тому времени, когда подбежали остальные, Барстоу был уже мертв. Среди подоспевших из здания клуба и с поля оказался врач, старый друг ректора, который вместе с сыном умершего доставил тело в личном автомобиле Барстоу в его дом в шести милях от клуба. По заключению этого врача, причиной смерти послужила болезнь сердца.

Остальное было приправой – рассказ о карьере и достижениях Барстоу, его фотография и прочее, а также упоминание о том, что, когда тело привезли домой, жена упала в обморок, сын же и дочь держались стойко. Перечитав заметку в третий раз, я зевнул и признал себя побежденным. Единственной связью, которую я мог провести между смертью Барстоу и Карло Маффеи, был тот факт, что Вульф спрашивал у Анны Фиоре про клюшку для гольфа. Поэтому я отшвырнул газету и поднялся, сказав самому себе вслух: «Мистер Гудвин, полагаю, это дело далеко от завершения». Затем глотнул воды и лег в кровать.

Было почти десять часов, когда я спустился вниз следующим утром, ибо, если выдавалась возможность, я спал по восемь часов. Все равно Вульф не появлялся внизу раньше одиннадцати. Вставал он неизменно в восемь, во сколько бы ни лег накануне, завтракал в своей комнате за парочкой газет и с девяти до одиннадцати пропадал в оранжерее. Иногда, одеваясь или принимая ванну, я слышал, как старый Хорстман, ухаживавший за орхидеями, покрикивает на него. Похоже, Вульф действовал на Хорстмана как судья на бейсболиста Джона Дж. Макгро[5]. Не то чтобы старик недолюбливал Вульфа, нет, конечно. Однако я не удивился бы, узнав, что садовник просто опасается, как бы Вульф, потеряв равновесие, не обрушился всей своей массой на орхидеи. Хорстман дорожил этими растениями не меньше, чем я своим правым глазом. Он даже спал в оранжерее, за загородкой в углу. И кто знает, не присматривал ли старик за орхидеями по ночам?

Позавтракал я порцией почек, вафлями и парой стаканов молока на кухне, ибо настрого запретил Фрицу сервировать обеденный стол ради моего завтрака, который всегда принимал в одиночестве. Потом я вышел на десять минут подышать свежим воздухом, прогулялся до причалов и обратно, а после устроился с учетными книгами за своим столом в углу, предварительно смахнув пыль там и сям, открыв сейф и наполнив чернилами ручку Вульфа. Его почту я положил ему на стол, по обыкновению нераспечатанной, мне же ничего не пришло. Я выписал пару-тройку чеков, подвел баланс в расходной книге – не бог весть какая работенка, последнее время большого движения средств не наблюдалось, – и принялся изучать записи о расходах на оранжерею, дабы убедиться, что Хорстман своевременно отчитался. Посреди этого занятия меня застал раздавшийся на кухне звонок. Минутой позже в дверях возник Фриц и объявил, что с мистером Вульфом желает увидеться некий О’Грэйди. Я изучил визитку посетителя и отметил, что прежде мне такой не попадалось. Я знал многих детективов из убойного отдела, но этого О’Грэйди прежде не встречал. Я велел Фрицу привести его.

О’Грэйди оказался молодым и весьма спортивным, судя по телосложению и походке. У него был недобрый взгляд, оценивающий и вызывающий. На меня он посмотрел так, будто заподозрил, что я прячу похищенного ребенка Линдбергов[6].

– Мистер Ниро Вульф? – спросил он.

Я махнул рукой на кресло:

– Присаживайтесь, – и, взглянув на ручные часы, сообщил: – Мистер Вульф спустится через девятнадцать минут.

Он нахмурился:

– Я по важному делу. Не могли бы вы его позвать? Вам вручили мою визитку? Я из убойного отдела.

– Да, конечно. Я знаю. Все в порядке. Присаживайтесь. Если я его позову, он в меня чем-нибудь запустит.

Он уселся, а я вернулся к оранжерейным отчетам. За время ожидания я пару раз прикидывал, не попытаться ли, просто потехи ради, вытянуть из него что-нибудь, однако передумал при одном лишь взгляде на его физиономию: он был слишком молод и благонадежен, чтобы тратить усилия. Эти девятнадцать минут он отсидел как церковную службу, не проронив ни слова.

Когда Вульф вошел в кабинет, О’Грэйди поднялся из кресла. Вульф, неспешно продвигаясь от дверей к столу, пожелал нам доброго утра, попросил открыть еще одно окно и мельком взглянул на посетителя. Усевшись, он посмотрел на визитку, которую я положил на стол, а затем принялся за почту, быстро перебрав уголки конвертов, прямо как банковский кассир просматривает чеки при разборе вклада. Наконец он отодвинул почту и обратился к детективу:

– Мистер О’Грэйди?

Тот шагнул вперед:

– Мистер Ниро Вульф?

Вульф кивнул.

– Что ж, мистер Вульф, мне нужны бумаги и прочие вещи, которые вы вчера взяли в комнате Карло Маффеи.

– Не может быть. – Вульф поднял голову, чтобы рассмотреть его получше. – Вот оно как? Это интересно, мистер О’Грэйди. Присаживайтесь. Подвинь ему кресло, Арчи.

– Благодарю, не стоит. У меня много работы. Я просто заберу бумаги и… вещи.

– Какие вещи?

– Которые вы взяли.

– Перечислите.

Детектив выпятил подбородок:

– Бросьте эти ваши шуточки. Давайте их сюда. Я спешу.

Вульф ткнул в него пальцем:

– Полегче, мистер О’Грэйди. – Это было сказано тихо, но отчетливо, с интонацией, к которой он прибегал не так уж часто. В разговоре со мной такое случилось лишь единожды – в нашу первую встречу, и я никогда не забывал, как она звучала. У меня тогда возникло ощущение, что, возымей он такое желание, изничтожил бы меня, не шевельнув пальцем. Он продолжил в том же духе: – Полегче. Садитесь. Садитесь, говорю вам!

Я толкнул детективу под колени кресло, и он медленно опустился в него.

– Сейчас вы получите бесплатный, но весьма ценный урок, – объявил Вульф. – Вы молоды, и вам он пойдет на пользу. Со времени моего появления в этой комнате вы только и делали, что совершали ошибки. Вы не проявили вежливости, а это оскорбительно. Вы выступили с заявлением, не соответствующим действительности, и это было глупо. Вы спутали догадку с фактом, и это было лицемерно. Хотите объясню, как вам следовало вести себя? Мною движут исключительно дружеские мотивы.

О’Грэйди заморгал:

– Я не ставлю под сомнение ваши мотивы…

– Чудесно. Конечно же, вы понятия не имели, сколь неразумно предполагать, будто я посещал комнату Карло Маффеи. Будучи незнакомы с моими привычками, вы не знали, что я не возьмусь за подобное предприятие даже ради золотисто-желтой каттлеи Доу. И уж тем более ради каких-то бумаг и, как вы выразились, вещей. Арчи Гудвина, – его палец описал дугу в мою сторону, – это не затрудняет, так что он съездил туда. А сделать вы должны были следующее. Во-первых, ответить на мое пожелание доброго утра. Во-вторых, изложить свою просьбу вежливо, обстоятельно и в согласии с фактами. В-третьих, хотя это уже не так важно, в качестве любезности вы могли бы уведомить меня, что обнаружено и опознано тело убитого Карло Маффеи и что его бумаги необходимы для изобличения убийцы. Не кажется ли вам, мистер О’Грэйди, что так было бы намного лучше?