Я пришел к нему на выручку:

– Пошли, Фред. Мы поедем на родстере, и я подброшу тебя по пути.

Припарковав большой черный и блестящий родстер перед домом на Салливан-стрит, номер которого назвала Мария Маффеи, я испытал опасения, что могу уже никогда не увидеть его, то есть родстер, полным жизни и довольства. Улочка была завалена мусором и кишела итальянскими сорванцами, с воплями носившимися туда-сюда подобно черноглазым бесенятам. Однако мне доводилось оказываться с этой машиной и в местах похуже. Например, в ту ночь, когда я преследовал двухместный «пирс-арроу» молодого Грейвса. Он удирал от меня с зажатым между колен портфелем изумрудов через весь округ Пайк, от самого Нью-Милфорда. Вверх-вниз по горам, в грязи по колено, в самый скверный дождь, какой я только видывал. Вульф требовал отгонять машину в ремонт при появлении малейшей царапины, дабы родстер всегда выглядел как новенький. И в этом я, естественно, полностью его поддерживал.

Перед нами был обычный пансион, каких много. По той или иной причине все они одинаковы, будь то заведение с претензией на Пятидесятых улицах либо в возведенных из бурого песчаника кварталах к западу от Центрального парка, где селятся благонравные художницы, или же итальянский притон вроде этого, на Салливан-стрит. С некоторыми мелкими различиями, конечно. Такими, как запах чеснока, например. Сперва Мария Маффеи отвела меня к домовладелице, славной толстухе с влажными ладонями, приплюснутым носом и множеством колец на пальцах, а затем проводила вверх по лестнице в комнату брата. Я немного осмотрелся, пока Мария ходила за служанкой, подслушавшей тот телефонный разговор. Комната приличных размеров, с двумя окнами располагалась на третьем этаже. Ковер был потертый, мебель старая и кое-где поломанная. Однако жилище содержалось в чистоте и в целом производило бы неплохое впечатление, если бы не крики уличной шпаны, ворвавшиеся внутрь, едва я открыл окно, чтобы проверить, остались ли еще у родстера колеса. В углу один на другом лежали два больших саквояжа, один хлипкий, старый и уже совершенно негодный, другой тоже старый, но все еще крепкий, в весьма хорошем состоянии. Оба не были заперты. Хлипкий оказался пуст, пригодный же содержал множество небольших инструментов различной формы и величины, частью с бирками ломбарда, а также куски дерева, металла и запчасти вроде пружин. В шкафу обнаружились мужской костюм, два рабочих комбинезона, пальто, две пары туфель и фетровая шляпа. Ящики комода с зеркалом, стоявшего между окнами, заключали в себе набор (не такой уж и скудный для человека, около года жившего за счет сестры) рубашек, галстуков, носовых платков, носков и разнообразнейшего хлама вроде шнурков, карандашей, фотокарточек и пустых жестянок из-под трубочного табака. В верхнем ящике нашлась скрепленная резинкой пачка из семнадцати писем в конвертах, сплошь с итальянскими марками. Там же беспорядочно валялись чеки, оплаченные счета, упаковка писчей бумаги, несколько вырезок из газет и журналов да собачий ошейник. На крышке перед зеркалом помимо расчески, щеток и прочих причиндалов, как называл это Вульф, лежал пяток книг (на итальянском, кроме одной) с множеством рисунков и схем и груда журналов, трехлетняя подборка ежемесячных выпусков одного и того же издания – «Художественная обработка металла». В углу подле правого окна стоял простой верстак из необработанного дерева, с изрезанной и исцарапанной столешницей, на которой располагались небольшие тиски, точильный камень и полировальный станок с электрическим шнуром, достаточно длинным, чтобы дотягиваться до лампового патрона, плюс еще кое-какие инструменты вроде тех, что хранились в саквояже. Я осматривал точило, чтобы определить, как давно им пользовались, когда появилась Мария Маффеи со служанкой.

– Это Анна Фиоре, – представила ее Мария.

Я подошел и пожал руку горничной, невзрачной девчушке лет двадцати с кожей цвета высохшего теста. Вид у нее был такой, словно ее напугали в младенчестве и она до сих пор не оправилась от потрясения. Я назвался и сказал, что узнал от мисс Маффеи, будто Анна слышала разговор мистера Маффеи по телефону перед его уходом в понедельник вечером. Служанка кивнула.

Я обратился к Марии:

– Полагаю, мисс Маффеи, вы хотели бы вернуться к себе на Парк-авеню. Мы с Анной поладим.

Она покачала головой:

– Если я вернусь к ужину, ничего страшного не случится.

Это меня немного разозлило. Положа руку на сердце, я был согласен с Даркином, что дело безнадежное и мы понапрасну тратим на него время. Поэтому я заявил Марии Маффеи, что с легкостью справлюсь без нее и ей лучше уйти. Если что появится, Вульф даст ей знать. Она бросила взгляд на служанку, показала мне зубки и ушла.

Я поставил пару стульев друг перед другом, усадил девушку на один из них и выудил свой блокнот.

– Тебе нечего бояться, – успокоил я ее. – Ты окажешь услугу мисс Маффеи, а также ее брату. А быть может, получишь кое-какие деньжата. Только и всего. Тебе нравится мисс Маффеи?

Анна как будто насторожилась, удивившись, что кто-то счел необходимым озаботиться ее симпатиями и антипатиями, однако ответ ее был вполне ожидаем:

– Да, нравится. Она милая.

– А мистер Маффеи?

– Да, конечно. Он всем нравится. Если только не пьяный. Вот тогда девушкам стоит держаться от него подальше.

– Как получилось, что ты услышала звонок в понедельник вечером? Ты его ждала?

– Да как же я могла ждать его?

– Не знаю. Это ты взяла трубку?

– Нет, сэр. Миссис Риччи. Она велела мне позвать мистера Маффеи, и я поднялась наверх. Потом я убирала в столовой, а дверь была открыта, и потому я услышала его разговор.

– Ты слышала, что́ он отвечал?

– Ну конечно. – В ее голосе прозвучала насмешка. – Мы всегда слышим каждое слово из того, что жильцы говорят по телефону. Миссис Риччи тоже слышала. Причем то же самое, что и я.

– И что он говорил?

– Сначала он сказал: «Алло». Потом: «Да, это Карло Маффеи. Чего вы хотите?» А после: «Про свое дело я скажу вам при встрече». Дальше он спросил: «А почему не здесь, в моей комнате?» И заявил: «Нет, я не боюсь. Это не я должен бояться». Миссис Риччи говорит, будто он ответил: «Испугался вовсе не я», но она путает. А затем он сказал: «Конечно, мне нужны деньги, и намного больше». Потом: «Договорились, полвосьмого на углу», и еще: «Вас не касается, что́ меня беспокоит». И наконец: «Да, полвосьмого, я помню машину». – Она умолкла.

Я спросил:

– С кем он разговаривал?

Я, понятное дело, ожидал услышать, что она не в курсе, коли этого не знала Мария Маффеи, однако Анна ответила:

– С человеком, который звонил ему и раньше.

– Раньше? Когда?

– Всего несколько раз. В мае. Однажды два раза за день. Миссис Риччи говорит, до понедельника всего девять раз.

– Ты когда-нибудь слышала его голос?

– Нет, сэр. Трубку всегда берет миссис Риччи.

– А ты когда-нибудь слышала, как его зовут?

– Нет, сэр. Миссис Риччи стало любопытно, и она спрашивала, но он всегда отвечал: «Неважно, скажите ему, что его просят подойти к телефону».

Я начал склоняться к мысли, что, пожалуй, из этого может выйти кое-что занятное, а возможно, нам даже перепадут кой-какие деньги. Не то чтобы они меня особо интересовали – это по части Вульфа. Развлечение – вот чего я искал. Как бы то ни было, дело могло обернуться не обычным ограблением и трупом в Ист-Ривер. Я решил посмотреть, что́ можно выведать, и взялся за девчонку как следует. Я неоднократно был свидетелем того, как это проделывает Вульф. Конечно, я знал, что по большей части успех ему приносит какое-то шестое чувство, мне несвойственное. Однако многого он все же добивался за счет терпения и удачи. Так что я взялся за Анну. Я угробил на нее два часа и собрал уйму фактов, но ни один из них ничего мне не давал. Раз я было решил, что напал на след. Выяснилось, что Карло Маффеи водил шашни с двумя женщинами, с которыми время от времени появлялся открыто, и что одна из них замужем. Но, убедившись, что дамочек никак не связать с телефонным звонком, я оставил эту нить. Маффеи упоминал о возвращении в Италию, но в подробности не входил. Своему делу он отдавался со всей душой. Ему никто не звонил, за исключением сестры да сохранившегося со времен былого процветания приятеля, с которым он иногда ужинал. В общем, я выкачивал сведения битых два часа, но лучик так и не блеснул. Однако нечто не давало мне объявить дело беспросветным и взяться за шляпу. Наконец я сказал служанке: