Следующим посетителем оказался Романов. Вежливо поздоровавшись с Алиной, он уселся на пороге палатки и просветил Ивана насчет того, что босс категорически отказался выделять бензин на поездку, так что придется идти пешком. Постепенно разговорившись на разные отвлеченные темы, мужчины не заметили, как наступило время обеда. Володя оказался удивительно интересным собеседником и прекрасным рассказчиком. Истории из своей жизни он преподносил с таким юмором, что Алина звонко хохотала, да и Иван тоже, случалось, ржал. Да так, что ребра начинали болеть еще сильнее. Потом на шум притопал вечно хмурый и недовольный Звонарев и отправил юмориста копать глину, а Алину — на кухню. К вечеру в палатку заглянул неимоверно довольный жизнью Юрка-длинный и, захлебываясь в эмоциях, долго и косноязычно благодарил «командира» за «таааакую девчонку». Следом, с круглыми глазами, в палатку вернулась Алина и сообщила, что первая, всеми признанная, красавица и, по совместительству, «первая леди» Оля ходит совершенно подавленная. А все потому, что Юрка, наконец, вернулся и привел с собой Машу. И что на ее фоне Оля выглядит серой уточкой. А Машка увидала живого и здорового Владимира и ударилась в панику со слезами. И еще… И вот… А потом…

На этом долгий день закончился, и Ваня заснул.

А ночью пошел дождь. Мелкий и жутко холодный. Небо разом затянуло свинцово-серой пеленой. Где-то на горизонте полыхали молнии, и едва слышно гремел гром.

Зима была уже близко.

Наступившая зима Ивану понравилась. Ну как «понравилась»… Ну как «зима»… ожидал он, конечно, худшего — метелей, голода, холода и полноценной зимовки с синими носами вокруг печки-буржуйки. А получалось пока что все довольно мило. Две недели легких дождиков, прохладный ветерок и однажды ранним утром — пар изо рта. В остальном это была обычная ранняя осень по меркам средней полосы. Звонарев только довольно крякал, глядя на очччень медленно тающую поленницу, — печку топили раз пять, не больше.

— А я тебе говорю, что лето тут — это самое дерьмовое время года! — Коля, залившийся брагой по случаю своего дня рождения по самое «не могу», размахивал перед носом Ивана грязным указательным пальцем. — Потому как… о!

— Да я что, спорю? — Маляренко снисходительно улыбался. Позади ушедшего в нирвану вождя со страдальческим выражением на лице стояла Ольга. Судя по виду Николая — ждать оставалось недолго. Наконец вождь прикорнул фейсом об тэйбл, и Иван скомандовал: — Забирайте!

Бывшие военнопленные, Макс и Алишер, ныне подсобные рабочие под началом Звонарева, шустро подхватили вождя и потащили к дальнему шалашу — отсыпаться. Заносить в дом эту благоухающую тушку женщины категорически запретили.

Кутаясь в безразмерную брезентовую робу, Маляренко вылез из-под навеса столовой. Дождь едва накрапывал, хотя небо было плотно затянуто свинцовой пеленой туч, отчего казалось, что уже вечер. Решив, что хороший послеобеденный сон ему точно не помешает, Иван подцепил лопатой лежавший в костре булыжник и споро отволок его к своему шалашу.

Разок попытавшись переночевать вместе со всеми в общем доме, чета Маляренко дружно отказалась от своего угла и переселилась обратно в палатку. Алина, правда, со страхом ожидала зимы, когда ей придется вернуться в коммуналку, но Иван, почесав репу, заявил, мол, война план покажет — когда будет зима, тогда и будем думать. После чего из вязанок камыша он соорудил довольно толстую основу, на которую и водрузил свой капроновый домик. Алина прошлась по теплому и слегка пружинящему полу и, в общем, осталась довольна. О чем не замедлила сообщить мужу. Сообщала она — благо отдельная жилплощадь позволяла — с использованием всех своих умений и возможностей. Окрыленный такой оценкой своего труда, Иван насыпал по периметру глиняную отмостку, чтобы камышовые маты не отмокали, и соорудил из более-менее ровных веток каркас вокруг палатки. А затем, используя все тот же камыш и гибкие прутья кустарника, нарастил на каркас, так сказать, «мясо». Внешне смотрелось это сооружение совершенно кошмарно — бесформенный стог сена с торчащими там и сям ветками и камышинами. Зато внутри было тепло и уютно. Никакие дожди и ветер не проникали сквозь это сооружение. А про палатку и говорить нечего — сплошная красота! Гордая Алина привела на экскурсию всех подружек. Подружки работу Маляренко оценили, отчего тот еще больше выпятил грудь и расправил плечи. Апофеозом творческой мысли Ивана Андреевича была толстенная глиняная лепешка возле входа. Туда, в небольшое углубление в центре, по вечерам клался разогретый в костре десятикилограммовый булыжник. Тепла, которое он давал, вполне хватало на ночь. Так что спать в куртках, чего опасалась Алина, не пришлось. Частенько ночью становилось настолько жарко, что матерящийся Маляренко расстегивал и откидывал полог палатки.

«Включив калорифер», сытый и «слегка» пьяный Ваня скинул верхнюю одежду, растянулся на лежаке и моментально заснул.

Ножик опять соскочил с деревяшки. Звонарев чертыхнулся — складешок, сделанный из паршивого железа, приходилось подтачивать чуть ли не каждые пять минут.

«Эдак его надолго не хватит. Сточу на хрен».

Серый мрачно осмотрел заготовку половника и отложил ее на потом. Вечерело, снова подул пронизывающий ветер, и пошел дождь. Почти все сидели в доме, только он ковырялся по хозяйству под навесом в столовой, да один из новеньких, Макс, пытался подремонтировать крышу своего шалашика.

«Видать, заливает. А как себя пяткой в грудь бил — не буду, мол, обузой! Сам. Все сам. Ну-ну…» — Геннадьич усмехнулся. В целом бывшие военнопленные ему нравились, ребята они были живучие и за последнее время ко всему привыкшие. Так что от работы не отлынивали, а честно впахивали «от и до». В свое время и он, Звонарев, и вождь всецело поддержали идею Ивана о карантине «доходяг». За пару недель, проведенных у моря, ребята отъелись и перестали быть похожими на ходячие скелеты. Да и из поселка им регулярно подбрасывали то вареного мясца, то жареной печени. Парни ожили и соорудили возле устья ручья неплохой временный лагерь, защищенный кустарником и с довольно солидным навесом. Теперь этим лагерем временами пользовалась команда охотников.

Из резиденции Маляренко раздался богатырский всхрап. От дальнего шалаша ему вторил укрытый шкурами вождь, которого злая на весь мир Ольга велела отнести от нее подальше.

Звонарев подложил в едва теплящийся в очаге огонь толстый чурбачок и посмотрел в темнеющее небо. Юрка Длинный и Димка до сих пор не вернулись от водопоя.

«Может, у ручья решили заночевать? Хотя вроде как не договаривались об этом», — Геннадьич поморщился. Прошлая охота оказалась неудачной. Стадо к водопою так и не пришло, и ребята решили перекантоваться под навесом. Вернувшись на следующий день, да еще с пустыми руками, молодняк получил серьезную выволочку от Николая и клятвенно пообещал предупреждать заранее, если они соберутся уйти больше чем на сутки. И вот опять. Звонарев с досады сплюнул.

«Уррроды! Обещали же сегодня не задерживаться».

К столу подошел, кутаясь в самодельное пончо из шкур, Володя. Серый почесал репу — будь его воля, он бы этого урода давно б кончил, но Маляренко как-то сумел убедить вождя оставить Романову жизнь, и Звонареву ничего не оставалось, как смириться с фактом его пребывания в поселке. Справедливости ради надо сказать, что «урод» вел себя тише воды ниже травы. В сторону Машки даже не смотрел и старательно обходил по большой дуге бывших «бомжей», которые сверлили его очень многообещающими взглядами. Романов их явно не боялся, но конфликта старательно избегал, прочно поселившись возле шалаша Ивана и активно набиваясь к нему в приятели. Звонарев нутром чуял — что-то этот парень затевает.