Но может ли он быть так близко от своего верного Кернера и не навестить его?! Около месяца Шиллер с семьей гостит у друзей. Снова увитый виноградом домик в Лошвице, где были написаны восторженные строки оды «К радости» и создавался «Карлос», становится пристанищем поэта. Только сырые осенние ночи вынуждают его перебраться в Дрезден… Шиллер, Кернер, Минна, Дора — в сборе почти весь дружеский «пятилистник». До середины сентября остается поэт с дрезденскими друзьями, чтобы расстаться с ними на этот раз навсегда…

В Лейпциг Шиллер приезжает к третьему спектаклю «Орлеанской девы» — 17 сентября.

Маленький «Театр у Ранштедских ворот», где играют «с высочайшего соизволения», как гласит афиша, «привилегированные немецкие актеры Саксонского курфюршества», переполнен. Спектакль по традиции тех лет должен начаться в шесть часов, но не успевает публика заполнить зрительный зал, как разносится весть, что приехал Шиллер. Его встречают трубы и литавры оркестра, аплодисменты. Весь антракт, оглушенный овациями, вынужден он раскланиваться из ложи. После конца спектакля все кидаются к выходу, чтобы еще раз увидеть автора. Площадь у Ранштедских ворот запружена возбужденной, восторженной толпой. И вот из дверей театра появляется длинная фигура поэта. Публика расступается перед ним, замирает в благоговейном молчании. Все обнажают головы… Он идет, чуть сутулясь, по этому живому коридору. Наконец крики: «Да здравствует Шиллер!», «Виват!» — взрывают тишину…

«Только князья удостаивались такой чести», — сообщает дочери Луизе старушка Шиллер, до которой дошли сведения об этом триумфе.

Но сам поэт равнодушен к почестям и шумной славе. А на этот раз восторги зрителей вызывают у него даже некоторое чувство досады. Он не удовлетворен чтением стихов, которым — увы! — не сумели овладеть «привилегированные» бедняки-актеры; судьба не осчастливила их ученичеством в классической школе Гете, Веймарском театре.

Даже лучшие из них, сетует автор, «так отвратительно корежили ямбы», что он всерьез задумывается, не переписать ли всю драму прозой.

К счастью, этот план остался неосуществленным…

Берлинский, Гамбургский, Дрезденский театры уже требовали у поэта рукопись пьесы. Триумфальный успех сопровождал каждый спектакль этой драмы, так много говорившей сердцам патриотов.

Никто не мог бы с большим правом, чем Шиллер, повторить слова Гумбольдта. «Ищите мою жизнь в моих произведениях». Другой жизни, кроме творчества, не было у поэта.

Как бедна его биография, если складывать ее только из событий, происшедших на его жизненном пути, вырвав живую сердцевину ее — творчество! Как неисчерпаемо богата она, если увидеть ее сквозь призму неустанного труда и вдохновенного творчества — огромным, мощным потоком, вобравшим в себя судьбы народов, раздумья и борения героев! Такова именно была она, большая и щедрая жизнь Фридриха Шиллера, прекрасная теми высокими и благородными идеалами, которым на всем своем пути оставался верен поэт, трагическая тем противоречием, которое существовало между этими идеалами — представлениями поэта о свободе личности, справедливом социальном устройстве, мирной жизни народов — и действительностью конца XVIII — начала XIX столетия.

История жизни поэта — пример неустанной борьбы за свою духовную независимость, против «гнетущей узости» немецких условий. Безвестным учеником герцогской школы-казармы начал он эту борьбу, он продолжает ее прославленным поэтом.

Следует ли приглашать «статского советника» Шиллера на официальные празднества ко двору, ведь он все же не дворянин? Веймарские ревнители этикета целых два года всерьез озабочены этим вопросом. Наконец решают: следует!

30 января 1802 года Шиллер, впервые после своего переезда в Веймар, получает приглашение ко двору Карла Августа.

Но ответ поэта разочаровывает светскую чернь: ссылаясь на слабое здоровье, Шиллер отказывается от оказанной ему «чести».

В записке, адресованной Шарлотте фон Штейн, поэт настоятельно просит избавить его от необходимости бывать при дворе.

«Так как я здесь живу уже два года, не будучи ни разу приглашен ко двору… то желал бы, чтобы и на будущее время, по случаю моей болезни, меня исключили из списка приглашенных. Вы хорошо знаете, что для себя лично я не стремлюсь к отличиям…»

В конце 1802 года из Вены прибыл пакет с императорской печатью. Последний император «Священной Римской империи» — Франц жалует Шиллеру дворянскую грамоту.

«Вы, вероятно, смеялись, услышав о возведении нас в более высокое звание, — пишет вскоре Шиллер в Рим своему другу Гумбольдту. — То была затея нашего герцога, а так как все уже свершилось, то я согласился принять это звание из-за Лоло и детей. Лоло сейчас в своей стихии и вертит шлейфом при дворе».

Эти строки приписаны Шиллером к письму. Чрезвычайно незначительным событием представлялось самому поэту столь обрадовавшее Лотту «возведение в более высокое звание».

О нет, его поэзия ничем не обязана покровительству сильных мира сего и не будет обязана впредь! Да и не только его собственная, Фридриха Шиллера, поэзия. Оглядываясь на творчество Лессинга, Гердера, Клопштока, Гете, поэтов «бури и натиска», Шиллер с правом делает вывод, что не покровительству феодальных властителей, поклонников иностранщины, обязана своим расцветом немецкая литература.

С гордостью выражает поэт эту мысль в стихотворении «Немецкая муза»:

Немецкое искусство только выиграло от пренебрежения Фридриха и его бесчисленных подражателей, феодальных тиранов Германии, — Шиллер в этом уверен. Сила и значение немецкой литературы вне зависимости ее от сильных мира сего, в неразрывной связи с жизнью народа, его свободолюбивыми чаяниями, его мечтой о справедливом общественном устройстве.

Разве это Германия Лессинга, Гете и его, Шиллера, терпит сейчас поражение под ударами наполеоновских армий? Это трещит по всем швам отжившая свой век бессильная Германская империя, не сумевшая объединить страну, дать ее народам мирную жизнь. Для Шиллера немецкий народ и Германская империя — различные, более того — антагонистические понятия.

В наброске к стихотворению «Немецкое величие», написанном после поражения Германии 1801 года, Шиллер прямо противопоставляет немецкий народ его правителям.

«Немецкое государство и немецкая нация — разные понятия… Достоинство немцев никогда не покоилось на головах их князей… И если даже империя погибнет, немецкое достоинство сохранится…»

О вере в будущее своего народа, который он всегда мечтал видеть свободным, живущим в справедливом обществе, в мире с другими народами, говорят эти замечательные слова поэта.

Но будущее впереди, а его собственная судьба по-прежнему в плену провинциального бытия саксен-веймарской столицы.

Вскоре после возвращения Шиллера из Дрездена и Лейпцига в городской ратуше должно было состояться официальное празднество в его честь.