— Прибудет шесть тысяч запасников из Южной Сербии. А также жандармы и пограничные отряды. Правительство посылает нам свои последние резервы. Мы сумеем пополнить наиболее пострадавшие полки. Я ожидаю услышать и прошу вас ознакомить меня со всеми фактами, которые противоречат этому моему убеждению.

— Я, господин генерал, не буду говорить о фактах, которые не в пользу наступления. Поскольку я сам за наступление, не как солдат, но в силу человеческого долга, — произнес Миливое Анджелкович-Кайафа, командир Дунайской дивизии первой очереди.

— Я был бы рад услышать и те военные соображения, которые не в пользу наступления. Если вы можете их высказать, — поддразнил генерал Мишич, обрадованный позицией Кайафы.

— Если следовать логике некоторых достаточно очевидных фактов, господин генерал, то летом нам полагалось бы принять ультиматум Австрии. Однако мы этого не сделали. Поскольку должны были поступить в соответствии со своим, человеческим и национальным, пониманием долга и закона. И сейчас нам так же надобно поступить. И как можно скорее. В противном случае наша гибель близка, даже неизбежна.

— Вы считаете, мы в состоянии послезавтра перейти в наступление?

— Было бы лучше, господин генерал, если бы мы сделали это уже завтра, на рассвете. Время летит. По старым часам его уже нельзя измерять. С Сувобора и Раяца оно на нас обрушивается.

Генерал Мишич ощущал нечто похожее на испуг перед решимостью более страстной, нежели его собственная, перед убежденностью, которую этот смелый человек даже не желал объяснять, всегда, с тех пор, как он его знал, гордость почитавший выше всего.

— Это все, что я могу сказать, — добавил Кайафа, складывая руки на груди; поерзав на стуле, он уселся поудобнее и, словно бы отделившись от всех, устремил взгляд в окно.

Комнату заполнял стук и скрип воловьих упряжек.

— Я тоже, — начал командир Моравской дивизии второй очереди Люба Милич, — полагаю, что нужно как можно скорее перейти в решающее наступление. Противник не воспользовался нашим уходом с Сувоборского гребня. Сейчас он действует без серьезного стратегического плана. Сейчас у него можно перехватить инициативу. — Он говорил медленно, четко произносил каждое слово, глядя прямо перед собой.

— Сколько, по вашему мнению, армии потребуется времени, чтобы подготовиться к наступлению? — Мишичу хотелось поймать взгляд этого своенравного человека.

— Мне думается, что в такие решающие минуты нельзя действовать быстрее, чем необходимо. Нужно сделать все для достижения успеха. Работать быстро. Тяжелее никогда не бывало, — ответил Люба Милич после длительного размышления, бросив мимолетный взгляд на генерала, опять остановил его прямо перед собой.

Генерал Мишич ожидал, что Кайафа возразит Любе Миличу, но тот с отсутствующим видом смотрел в окно без тени волнения на лице, плотно сжав губы.

— А как вы, Крста, считаете? Дринская дивизия понесла большие потери.

— Я утверждаю, господин генерал, что войска преодолели моральный кризис. Достаточно сегодня пройти по частям, увидеть и услышать солдат. Армия вновь готова к самым большим жертвам и подвигам.

Генералу Мишичу пришлись по душе такой ответ и такая позиция; сражение выигрывают с офицерами, для которых подобного рода вера является самой важной опорой для наступления.

— Способна ваша дивизия в течение двух дней подготовиться к наступлению?

— Что касается времени, мне кажется, нужно выбрать среднее, названное Кайафой и Миличем.

— Итак, господа, кубок дошел и до меня, — глухо, по-прежнему с едкой улыбкой начал Милош Васич, командир Дунайской дивизии второй очереди. Он обвел взглядом сидевших за столом. — Я выпью его до дна, — он повысил голос, словно произнося застольную здравницу, улыбка исчезла, лоб избороздили морщины. — Я, к сожалению, не вижу причин для восторгов по поводу наступления, хотя в победе столь же заинтересован, как и вы. Надеюсь, это бесспорно. — Он устремил свои большие, широко открытые глаза на генерала Мишича, который вынужден был подтвердить;

— Разумеется, это бесспорно.

— Но я глубоко убежден в том, что у нас нет ни сил, ни стратегических условий для того, чтобы перейти в общее наступление. Да, господа. Мы с вами не поэты, а солдаты. И наши желания не должны преобладать над нашими возможностями. Неоспорима наша конечная цель — изгнание австрийцев из Сербии. Спорно лишь, когда и как мы это осуществим.

— Этому мы, Васич, научились еще в унтер-офицерских школах, — заметил генерал Мишич; ему была невыносима риторическая самоуверенность Васича.

— Я понимаю, это довольно банальные истины, господин генерал. Но что поделаешь, банальные истины оттого и банальны, что очень долго и очень часто сохраняют свою силу. Сегодня пошел третий день, господа, как под упорнейшим давлением неприятеля нам едва удалось сохранить армию от полного распада. Если третью часть личного состава можно считать армией. По сути дела, называя вещи своими именами, мы попросту бежали с Сувобора, Раяца и Равна-Горы. И скажите мне, пожалуйста, что за эти три дня, помимо доставки снарядов и прибытия нескольких тысяч людей, изменилось в нашей ударной мощи? С чем мы перейдем в наступление, где у нас силы? — Он умолк и забарабанил кончиками пальцев по краю стола, вновь обводя всех взглядом.

Генерал Мишич ждал, что Кайафа возразит Васичу, но тот по-прежнему пристально смотрел в окно, даже чуть повернул голову, словно вслушиваясь в восклицания обозников и скрип телег со снарядами; Крста Смилянич громко хрустел суставами; Люба Милич царапал ногтем стол, глядя в свои колени; Хаджич кашлял, хмурился, ерзал на стуле; начальники отделов штаба армии смотрели на Мишича, испытывая желание заставить замолчать Васича, голос которого, однако, набирал силу:

— Сегодня мы оставили Белград. На всех фронтах противник достигает успеха. Воевода Путник опять требует введения военно-полевых судов и чрезвычайных мер для предотвращения полного развала в войсках. Какие же это, с позволения сказать, общие обстоятельства мы принимаем во внимание, желая перейти в наступление?

— Я перечислил самые важные. Назову другие. Но из вашего блестящего выступления я не вижу, в чем вы сами видите решение и выход?

— Сейчас я выскажу вам свое предложение, господин генерал. Неприятеля следует, как можно лучше подготовившись, встретить на прочных, хорошо укрепленных позициях. Принять бой, разгромить его ударные силы и лишь после этого перейти в наступление, преследуя до полного уничтожения. — Милош Васич умолк, однако и выражение лица, и поведение показывали, что он не все сказал.

Взгляды присутствующих, кроме Кайафы, были устремлены на генерала Мишича, а он раскуривал сигарету, чтобы успокоиться, боясь малейшей интонацией выдать обуревавшие его чувства.

— В ваших суждениях, Васич, неверна исходная оценка общего положения. Вы упускаете самое существенное: изнуренность и тяжелый кризис армии Потиорека. Однако он сумеет преодолеть этот кризис в кратчайшее время, через два-три дня. А пока его силы слабеют, тогда как наши возрастают. Если мы сейчас этим не воспользуемся, другого такого момента у нас не будет никогда. Что касается вашей идеи о том, что мы добьемся успеха, если сумеем отразить еще один мощный удар противника, окрепшего и более сильного, то подобный стратегический замысел, боюсь, привел бы к провалу на экзамене на чин майора.

— Вы требуете от меня, своего подчиненного, формального согласия с принятым вами решением или просите высказать мнение, которое может быть учтено при выработке решения?

— Если вас интересует абсолютная истина, я отвечу: я хочу видеть, в состоянии ли вы, способные и разумные люди, своими суждениями разубедить меня в моей вере. Наше решение будет жизненно важным. Подобное решение принимают не только на основании убежденности и прав одного человека. 

— Но как, господин генерал?

— Подобные решения имеют более глубокую основу, нежели только осознание нами самими причин и обстоятельств создавшегося положения. Для принятия решения в данных условиях мы должны учитывать и нечто унаследованное от предков. И еще кое-что, за что нас не упрекнут потомки.