Что меня хотят использовать в каких-то своих целях, я не сомневался. А пока решил отправиться в больницу и разузнать о судьбе незадачливого шантажиста Коли.

Я не дошел до автобусной остановки, когда мое внимание привлекло занимательное зрелище. У обочины остановилась патрульная «Волга», два долговязых сержанта пытались затолкать в салон какого-то человека.

– Лапы убрали, щенки! Куда вы меня тащите?! Я полковник ВДВ! Я Афганистан прошел, мать вашу!

Упирающимся вопящим мужчиной оказался начальник службы безопасности «Миллениума» Владимир Михайлович Фирсов. Упившийся до потери реальности, меня он не узнавал.

– Куда вы его? – спросил я у патрульных.

– Куда? Ясное дело, в вытрезвитель, – ответили они, отпыхиваясь.

– Может, решим все миром? – предложил я. – Это мой знакомый.

– И что с того? Он нам еще за оскорбление при исполнении ответит. И под статью пойдет. Вон, погон оторвал! Нападение на сотрудника…

– Сколько? – остановил я.

Сержанты отпустили сопротивляющегося. Чтобы не упасть, Фирсов вцепился в распахнутую дверцу. Он дышал тяжело, раздувая ноздри.

– Откуда нам знать, что ты не подставной, – сказал один из сержантов.

– Ваше право. – Я помахал у него перед носом свернутой в трубочку купюрой. – Ну, мне идти дальше или договоримся?

Забыв о Фирсове, парни отошли в сторону, пошептались между собой.

– Платят мизер, и то задерживают, – пробормотал все тот же патрульный. – Ты знаешь что, швырни бумажку под сиденье, будто случайно обронил. И можешь забирать своего десантника.

Что я и сделал незамедлительно.

Но управиться с освобожденным полковником оказалось не так-то просто. Машина уехала, а он повис на моей руке, едва не касаясь земли головой. Короткие ноги завязли в мокром липком снегу, подгибались, не желали ступать ни шагу.

– Дайте выпить, – без конца повторял Фирсов, схаркивая тягучую длинную слюну.

Пришлось посадить его в сугроб, отойти на несколько метров и поймать частника. Прежде чем мой знакомый полностью отключился, он успел назвать адрес. И мы тронулись в путь.

Начальник службы безопасности жил в обычном многоквартирном доме, и не где-нибудь в центре, а за рекой, где начинались рабочие районы. Лифт по закону подлости не работал, подъезд был изрядно загаженный, не иначе как молодежь присмотрела его для своих невинных шалостей: я приметил использованный презерватив и одноразовый шприц, брошенные под лестницей. Последний пролет оказался самым сложным – мне пришлось тащить Фирсова волоком.

Железную дверь открыла маленькая пожилая женщина изможденного вида. На ней был потрепанный домашний халат, опухшие ноги обмотаны шерстяными платками. Большие круглые очки с толстыми линзами придавали ей сходство с нахохлившейся совой.

– Господи, Володя, зачем же ты так? – слезно запричитала женщина-сова, суетясь вокруг нас.

Вместе мы пронесли отставного полковника в комнату и прямо в одежде уложили на разложенный диван. Фирсов оглушительно храпел, разинув рот.

– Спасибо вам, – смущенно проговорила маленькая женщина. – Я уже не знала, что и думать. Сестра позвонила и сказала, что муж в очень плохом состоянии, а ведь раньше он и капли в рот не брал. Сорвался, как только…

И она начала всхлипывать.

– Сестра? – машинально спросил я.

Сняв очки, женщина принялась промокать близорукие глаза несвежим носовым платком.

– Да, Алевтина Семеновна. А что, разве не она попросила вас доставить Володю? Я думала…

– Стало быть, вы Наталья Семеновна? – Я даже опешил от неожиданного открытия.

Получается, у них тут целый семейный подряд. Одна сестра – владелица, другая – главный бухгалтер, ее муж – начальник службы безопасности. И лишь Виктор Евгеньевич Ланенский – человек посторонний, вроде как с улицы. Хотя нет. Друзина говорила что-то о том, будто знает его много лет.

– А кто в таком случае вы? – опомнилась женщина-сова.

– Знакомый вашего мужа, встретил его случайно, – соврал я.

Но это ее не успокоило.

– Вроде бы я всех знаю, а вас вижу впервые.

– Так уж и всех? – вырвалось у меня язвительно.

– Что вы себе позволяете? – процедила Наталья Семеновна, не выглядевшая более ни слабой, ни смущенной, как в первые минуты знакомства. – Попрошу немедленно покинуть мой дом.

Я кивнул, обведя напоследок взглядом просторную переоборудованную квартиру. После гадкого подъезда она выглядела настоящими хоромами. Храпящий на диване человек заплатил слишком большую цену за это внешнее благополучие.

– До свидания, – сказал я и ушел, оставив женщину в еще большем недоумении и тревоге.

Когда я наконец добрался до больницы, приемные часы уже закончились, пришлось довольно долго дергать запертые стеклянные двери, а потом с не меньшим усердием объяснять сварливой, тугой на ухо санитарке, кого именно я хочу увидеть. Сложность состояла в том, что я не знал фамилии Николая.

– Завтра. Все завтра, – не слушая меня, повторяла она.

Я обошел больничный корпус и приметил небольшую дверцу, к счастью оказавшуюся незапертой. Я юркнул внутрь, оставив дверь приоткрытой: худо-бедно серый свет умирающего дня проникал сюда, и я смог двигаться в глубь коридора, не рискуя, что споткнусь и сверну себе шею. Попетляв по бетонным лабиринтам, спустившись куда-то вниз по лестнице, я очутился в новом коридоре, более широком, где пол и стены были выложены белой и голубой плиткой, а свет лился уже из-под потолка. По обе стороны тянулся длинный ряд массивных железных дверей. Мне стало зябко, и не только от холода; кажется, я догадался, куда попал.

Я не особо удивился, когда увидел на лавке в конце коридора маленькую сгорбленную фигурку. Густые русые волосы растрепались и едва не подметали плиточный пол. Я присел рядом с девочкой и убрал шелковистые пряди с ее лица. Настя не пошевелилась. Нос ее распух, глаза были красные от слез.

– Коля теперь здесь, – проговорила она и вдруг ткнулась мне в плечо, разрыдалась.

Я чувствовал, как вздрагивали ее худенькие лопатки и маленькие неразвившиеся груди. Ничуть не стесняясь, она льнула ко мне, ища защиты и поддержки. Сейчас я был для нее и отцом, и старшим братом, и другом в одном лице. Но я не питал иллюзий. Окажись поблизости другой человек, и она так же доверчиво потянулась бы к нему.

– Ты давно находишься здесь? – спросил я.

– Не помню, – всхлипнула Настя. – У меня все смешалось. Приемный покой, операционная, реанимация и вот… морг… А потом будет кладбище…

И она опять заплакала.

– Вы не представляете, как много он значил для меня, – продолжала она, пряча залитое слезами лицо у меня на груди. – Единственный родной человек на всем свете. А узнала я о его существовании только в детдоме. Он с мамкой семь лет прожил, прежде чем она от него отказалась. Гулять ей мешал. Отца к тому времени уже посадили. Потом он вернулся, меня заделал и опять на нары. Мать со мной резину уже не тянула, прямо в роддоме отказалась. Сначала дом малютки, потом, дело ясное, детдом. Там и встретились братик с сестричкой, по фамилии Николины, по отчеству Николаевичи. Отца при побеге менты застрелили, мать денатуратом отравилась, бабки да дедки… о них мы вообще ничего не знаем. Если бы не Коля, я бы умерла там… Другим девчонкам с десяти лет со старшими парнями спать приходилось, и ни с одним за раз, а групповухой, а меня не трогали, потому что мой Коля… шишку держал… Потом он из детдома ушел, комнату в коммуналке получил, на завод токарем устроился и меня из этого ада забрал. Строгий был, сказал, если с кем спать буду – убьет. Какой там спать, дурачок! Я в детдоме такого насмотрелась, что от одного вида мужика противно делается. – Девочка отстраняется от меня. – Вы… вам же не нужно этого?.. В смысле со мной… малолеткой…

Я покачал головой:

– Нет, не нужно, Настя. А кто такой Клоун?

Девочка вся дрожала, в доверчивых глазах застыл непередаваемый страх.