— Они готовы! — во всю мочь крикнул Гиялорис Престимиону, и этот крик разнесся по всему полю битвы. — Престимион! Престимион! Да здравствует лорд Престимион!

Теперь люди Фархольта уже отступали — нет, бежали — под яростным натиском лучников Престимиона, а пехотинцы с обоих флангов направляли роялистов к центру лагеря. Септах Мелайн уже высадился. Это было совершенно очевидно: очень уж громко трубили моллиторы в отдалении. Престимион, сражавшийся в самой гуще боя, вдруг поймал себя на том, что обдумывает, нельзя ли вот так, с ходу, полностью разгромить роялистскую армию в самом начале боя, если одновременно нажать на нее с двух сторон — он с одной стороны, а Септах Мелайн с другой — и раздавить войско противника, как орех в тисках.

Но это было бы слишком просто. Такие мысли нельзя было допускать, чтобы не впасть в излишнюю эйфорию. Он поскорее выкинул их из головы и сосредоточился на своем луке. Вновь полетели стрелы, и почти каждая нашла свою цель.

Престимион старался не вглядываться в лица поражаемых его стрелами людей, но все же узнавал кое-кого. Он заметил, какое ошеломленное выражение появилось на лицах Хиля Эспледонского и еще одного, очень похожего на Травина Гиноисского, в тот момент, когда смертоносные наконечники вонзались в их тела. Но сейчас было некогда предаваться сожалениям. Он снова прицелился, на сей раз в человека, державшего в руках энергомет. Таких устройств в армии Фархольта было немного, они были очень опасны, но, к счастью для мятежников, находились не в лучшем состоянии. Знания, при помощи которых их некогда создали, были утрачены уже несколько тысяч лет назад, а руки тех, кто недавно восстанавливал это оружие, оказались не слишком искусными. Человек направил свое оружие на Престимиона с расстояния всего лишь около пятидесяти ярдов. Но Престимион успел всадить стрелу ему в горло, пока противник разбирался с кнопками и ручками, которые управляли лучом.

Слева послышались крики. Престимион поглядел туда и увидел, что ход сражения, который до сих пор полностью определяли его воины, начал изменяться. Люди Фархольта пытались если не перехватить инициативу, то, по крайней мере, удержать свои позиции.

Отряду Престимиона уже не удавалось врезаться в глубину лагеря Фархольта с той же легкостью, как горячий нож входит в брусок масла, Слишком уж велика оказалась численность противника. Его людям, зажатым между высадившейся на берегу группой Септаха Мелайна и наступавшим с тылу Престимионом, было некуда отступать, и сейчас они укрепились между лесом и рекой. Внезапность двойного нападения обратила их в толпу, но это была вооруженная и все же сплоченная толпа; к тому же каждый, входивший в нее, боялся за свою жизнь. И поэтому они держались, ожесточенно отбиваясь от нападавших, и отказывались уступить хотя бы дюйм. Противники замерли лицом к лицу, не в силах сдвинуть один другого, как было когда-то — казалось, давным-давно — в Лабиринте, в поединке между Фархольтом и Гиялорисом.

В сложившемся положении от лучников было уже не так много проку. Главная роль перешла к пехотинцам, возглавляемым Гиялорисом, Спалирайсисом и Турмом — им не нужен был простор, они могли сходиться с противником вплотную. Они пронзали врагов своими копьями, а кавалеристы Миоля раз за разом заезжали с флангов и рубили солдат Фархольта мечами и топорами.

Престимион подбежал к Гиялорису.

— Расчистите для меня проход к берегу, — сказал он. — Там от моих лучников будет больше пользы.

Гиялорис, насквозь промокший от дождя и собственного пота, широко усмехнулся, кивнул и взмахом руки отозвал из боя один взвод. Престимион увидел поблизости Тарадата и потянул брата за рукав.

— Для нас есть работа возле реки, — сказал он.

И отряд лучников под прикрытием взвода копейщиков бросился в обход лагеря противника на его левый фланг — пологий глинистый речной берег.

Там творилось чистое безумие. Септах Мелайн, как ему было приказано, высадился на берег с одними лишь пехотинцами; кавалерия в его отряде была предназначена только для того, чтобы ввести Фархольта в заблуждение. Но десант, уставший после форсирования бурной разлившейся реки, столкнулся с непреодолимым заграждением — ревущими моллиторами. Могучие боевые животные были рассредоточены по всему берегу и кусали, давили, рвали атакующих. Люди Септаха Мелайна отбивались от чудовищ копьями и дротиками, целясь вверх в надежде попасть в какое-нибудь более или менее уязвимое место на бронированных телах. Но им мешала глина, ставшая еще более скользкой от крови, и бивший в глаза дождь. Престимион повсюду видел тела своих погибших солдат.

— Цельтесь в погонщиков моллиторов, — крикнул он своим людям.

На спине у каждого из бронированных чудовищ в седле — естественном изгибе хребта — сидел погонщик, который ударами специального молотка на длинной ручке указывал своему страшному зверю направление движения. Те, как правило, слушались этих сигналов. И теперь лучники Престимиона начали сбивать погонщиков, и они один за другим посыпались в грязь, под когтистые копыта своих собственных животных. Без погонщиков моллиторы начали сталкиваться друг с другом, пугаться, их раздражало ограниченное пространство, на котором им приходилось толпиться, и они принялись метаться из стороны в сторону, топча тех, кого должны были защищать. Не способные без погонщика отличать друга от врага, они ринулись прочь от берега, прямо на кавалерию Фархольта, которая скакала к реке, стремясь скинуть десант в воду.

А Престимион прорывался все дальше и дальше к реке, пока не оказался рядом с Септахом Мелайном. Длинноногий фехтовальщик сражался с ужасающим воодушевлением; его шпага мелькала с той же неуловимой скоростью, как и молнии, и поражала с той же убийственной неотвратимостью.

— Я и не ожидал, что все пойдет так хорошо, — крикнул он, смеясь — С ними покончено, Престимион! Покончено!

Да. Сражение было выиграно. Настала пора для решающего удара. Зимроэльские полки все это время оставались в резерве. Теперь же они в бесчисленных лодках переправлялись через реку и поднимались на берег, уже не охранявшийся моллиторами. Их вели Гавиад и Гавиундар. С горящими глазами, с пылающими от жажды боя уродливыми лицами два ужасных брата, командовавшие высадкой, казалось, были переполнены счастьем.

На этом битва закончилась и началась бойня.

После появления в самой середине своих позиций нового и неожиданного врага роялистская армия пустилась в неудержимое беспорядочное бегство. Поле битвы превратилось в кашу из убитых скакунов, раненых людей, беснующихся неуправляемых моллиторов, а воины мятежников со всех сторон стискивали этот ужасный котел. Солдаты Фархольта бешено метались в нем, пытаясь вырваться на простор, а враги вновь и вновь сгоняли их в кучу и стискивали все сильнее.

Война оказалась жестокой, никто из роялистов не ожидал такой свирепости и не был готов стойко защищаться против отчаянного натиска готового на все противника. Когда же на востоке в кольце окружения появился разрыв, побежденная армия ринулась в него; сначала по десять и двадцать человек, а затем и сотнями она ринулась прочь из окружения и рассеялась в спасительной дождливой тьме.

Престимион заметил и самого Фархольта: гигантскую фигуру, яростно размахивавшую огромным мечом. Гиялорис тоже увидел его и бросился к своему врагу. Его глаза зажглись жаждой убийства. Престимион окликнул друга, желая остановить его, но безуспешно, поскольку уже почти полностью сорвал голос, и Гиялорис не мог его услышать.

Но в тот же миг Фархольт канул в водоворот общей паники. Престимион увидел, что Гиялорис стоит один, озираясь в поисках своего единственного личного смертельного врага, и не может его найти.

В небе показались проблески рассвета. Первые лучи солнца озарили грязное поле, покрасневшее от крови, заваленное телами павших, и гордую армию Фархольта, беспорядочной толпой бегущую на восток, бросив своих скакунов, моллиторов и оружие.

— Дело сделано, — хрипло проговорил Престимион. — И сделано отлично.