Я посмотрел в бинокль, и мне показалось, что я сплю: в километре отсюда к нам двигалась живая черная стена. Я посмотрел еще раз, чтобы убедиться, что я не сошел с ума. Нет, все осталось, где было: двигаясь фронтом шириной добрых 100 метров — взявшись за руки, — в несколько рядов шли русские, один за другим, точно на нас. Они следовали за несколькими фигурами, растянувшимися поперек всего строя. Эти люди отстояли друг от друга на 30-40 метров и держали автоматы под мышками. Всего там, кажется, было человек 400, но могло быть 600 или 800. Я ничего не понимал. Были это заключенные или освобожденные русские пленные? Кто бы они ни были, людская стена двигалась, и более того, они шли прямо на нас.
Мои солдаты укрылись в снегу и смотрели на это нереальное зрелище.
Что мне было делать? Наше вооружение состояло из одного пулемета, а все остальное было карабинами, несколькими автоматами и оставшимся ручным оружием, пригодным для рукопашной. Кроме того, было несколько пистолетов-08 и несколько гранат.
Представьте, если бы у нас был один из тех легендарных МГ-42, о которых я слышал столько захватывающего! Все было бы ясно — дать им подойти на 200 метров и скомандовать «огонь!».
Однако я решил открыть огонь как можно раньше. Когда мы открыли огонь, до них оставалось еще около 800 метров. Мои 150 солдат стреляли вразнобой. Почти никто не мог передернуть затвора — все примерзло. Пулемет клинило снова и снова. Он был упрям как мул!
Побуждая моих товарищей, я сам схватил карабин — и тоже не смог управиться с затвором. Казалось, все против нас. Ну, наконец-то!
Наш пулемет выдал язык пламени. Бр-бр-бр-бр, всего 15-20 выстрелов, и он снова замолчал. Но очередь все же сработала — потому что живая стена вдруг перестала стоять и залегла. Нас разделяло около 600 метров.
Несколько редких выстрелов с нашей стороны обеспечило нам отсутствие дальнейших событий на несколько часов вперед. Я послал Неметца в тыл в качестве ищейки. Он должен был вынюхать ближайший штаб и доложить там. Ему всегда везло.
После довольно долгого времени рядом с русскими разрядился «Небельверфер» (шестиствольный реактивный миномет. — Прим. пер.). Залп был неприцельным и не вызвал потерь у противника. Но до наступления темноты русские не двигались.
Мои товарищи были полностью измотаны. Снова и снова я подходил к отдельным группам и напоминал солдатам, чтобы они замечали любые следы обморожения. Я свободно двигался тут и там, поскольку по какой-то причине с русской стороны не было сделано ни выстрела.
Несколько товарищей сбились вместе и хотели спать. Это было уже слишком. Я всеми силами пытался сопротивляться натиску сна.
— Парни, продержитесь еще чуть-чуть, пока не стемнеет. Тогда мы двинемся на новые позиции. Там можно поспать.
Я пнул одного, который лег. Он упал и не двигался.
— Посмотрите, что случилось.
Он замерз насмерть. Товарищи посмотрели; несколько человек уже не понимали, что я сказал. На лицах других были видны белые пятна. Увидев это, они схватили по пригоршне снега и стали втирать в кожу.
Наконец стемнело. Я дал приказ отправляться. Упавшего тащили следом. Он мог только бормотать:
— Я так устал... Дайте поспать...
— Ради всего святого, ты замерзнешь, и мы не сможем тебя тащить. Соберись!
— Я устал, дайте поспать...
Мы шли дальше. Два сына нашей страны упали по дороге. Они выполнили свой долг до конца. Холод, наконец, забрал их жизни.
Думая об этих смертях, я понимал, что смерть от холода — милосердная смерть. Ты так невыразимо устал, что хочешь лечь и заснуть, утонуть в вечном сне, где все одинаково.
Мы брели из последних сил несколько сотен метров, пока не дошли до балки Орловка, где двинулись по дну. С огромным облегчением вышли мы на хорошо утоптанную дорогу. Она дала нам заключить, что днем по ней прошли, отступая, наши товарищи из других частей. Однако теперь на ней не было ни души.
Мы были измучены, но приходилось спешить к городу, пока мы не дойдем до места назначения у Мокрой Мечетки. Там была наша цель. Прошло добрых два часа, пока мы не добрались туда, хотя каждого подгоняла мысль, что вскоре мы вползем в блиндажи с теплыми печками.
И вот мы здесь. Мы уперлись в часового, который показал мне дорогу на командный пункт его командира роты. Я отдал указания лейтенанту Аугсту и фельдфебелю Купалу согреть людей в ближайших землянках перед тем, как делать что-либо еще.
Это можно было назвать чудом: мы маршировали целый день, ночь и еще день до поздней ночи, пройдя расстояние, которое в обычных условиях заняло бы один день. И все это без возможности согреться и практически без еды. При этом у нас было «всего» два умерших от холода.
Взяв группу управления, я пошел на указанный часовым командный пункт. Он находился на полпути вверх по восточному склону балки. Хотя блиндаж был плохо протоплен, мы почувствовали, что неожиданно попали из Арктики в тропический климат.
Глава 9 ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
24 января 1943 г.
У командира роты обер-лей-тенанта Йенсена была такая же «дружная шайка», как и у меня. Он относился к 60-й моторизованной дивизии и ждал нас, чтобы перейти на другую позицию в городе. Он сказал, что в секторе пока не было контакта с противником, однако он ожидался на следующий день,
25 января.
Еще он рассказал мне и показал, что позиции раньше были летними квартирами частей снабжения и не могут выдержать тяжелого артобстрела. Поскольку все лето мы вели бои в восточном направлении, эти убежища были грамотно встроены в обратные скаты, но теперь, когда нам приходится обороняться на запад и север, они оказались на переднем скате — как на тарелке. Каждый вход открывался в сторону противника так, что, если он атаковал днем, мы сидели бы, как в мышеловках. Если днем топить печи, это выдаст наше расположение и приведет к уничтожению землянок.
Обер-лейтенант Йенсен также сообщил, что с соседом справа не было связи два дня, поскольку его солдаты отступили в город. В любом случае это была разношерстная толпа солдат, одетых в самые разные униформы.
Я попросил Йенсена подождать выдвигаться до утра, потому что нам всем отчаянно нужно было поспать. Он согласился. Вскоре после этого мы все заснули глубоким — почти мертвым — сном.
25 января 1943 г.
06.00 утра.
Обер-лейтенант Йенсен со своими людьми ушел с позиции. Снаружи было тихо. С Павеллеком, Аугстом и Купалом мы тщательно изучили сектор. На правом фланге мы нашли большую низину, в которой была выкопана большая землянка. Она не годилась для обороны: оттуда не было никакого обзора поля боя. Туда отнесли наших товарищей, непригодных для боя. О них заботились санитатс-унтер-офицер Пауль и два медика.
Другие сооружения находились непосредственно на линии обороны, некоторые на пол пути вверх по склону, чуть выше дна долины, остальные ниже, у самого ручья.
Аугст и Купал получили по сектору. Аугст расположился справа от меня, а Купал — слева. Я решил, что мой командный пункт будет там, где линия обороны поворачивала на юг почти под прямым углом. Это была открытая позиция. Но оттуда я мог видеть весь сектор, что было для нас очень важно. Большинство солдат в моей теперешней роте не имели боевого опыта и пришли в роту всего несколькими днями раньше. Мы все были в очень плохой физической форме. Те немногие солдаты, на кого я мог положиться, были 12-15 товарищей из старой части — силезцы и несколько судетских немцев. Я держал их в непосредственной близости в двух землянках справа и слева от командного пункта.
Если русские появятся в ближайшие несколько часов, мы не сможем позволить себе быть обнаруженными, а будем вести наблюдение из землянок. Но, когда стемнеет, нужно будет распределить часовых по всему сектору, чтобы не оставить незамеченным просачивание противника и объявить тревогу. Лишь тогда я пущу в ход свою «пожарную команду». Эти люди были в постоянной готовности, но освобождены от патрульной службы. У солдат справа от меня был наш единственный пулемет.
