Катя это знала. Скромные, застенчивые, мало мнящие о себе никогда не становились любимчиками женщин. Те предпочитали сильных, уверенных, самолюбивых, знающих себе цену, а иной раз безбожно ее завышающих. Кому интересны люди, которые не интересны даже самим себе?

Ей было жаль юношу, но жалость вступила в противоречие с презрением. Девушка понимала, что в сущности не его — этого случайно встреченного мальчишку отвергает все ее существо. Еще в первую встречу он напоминал ей Вильяма и сейчас сходство их становилось для нее только очевиднее.

И все-таки что-то в нем ей нравилось. Может, спокойствие, надежность, верность?

Катя потянулась к нему, губы соединились с его горячими губами. Глеб неуверенно приобнял ее за плечи и придвинулся ближе.

В голове как будто щелкнуло во время поцелуя. Она не сразу поняла, что произошло, потом уловила: изменилась музыка, совсем затихла, как будто боясь им помешать. Играл Шуман, она узнала его, композиция «Первая утрата». А чувство, будто кто-то смотрит на нее, следит за ней, возросло стократ. Девушка резко отпрянула от юноши и обернулась. Лишь на какую-то долю секунды она увидела шагах в пяти от скамейки — за елками до прозрачности ледяные глаза — только их. Но они погасли, как огни в вечернем сумраке.

«Мираж, иллюзия, его тут не было», — мысленно шептала она, но все-таки вскочила со скамейки и, выкрикнув: «Лайонел», очутилась возле елки, где ей померещились любимые глаза. Она вновь позвала его по имени и от запаха, заполнившего легкие, сердце дрогнуло. Лайонел вовсе не был иллюзией, он находился секундой ранее в пяти шагах от нее и видел, как она целует другого.

— Что случилось? — незаметно подошел Глеб и тронул ее за плечо.

— Ничего, — с трудом промолвила она и все-таки пояснила: — Мне показалось, я увидела знакомого.

Он понимающе и как-то обреченно закачал головой.

— У тебя есть парень.

Катя схватилась за эту версию как единственную удачную в данном случае.

— Да, есть. Прости. — Она с сожалением улыбнулась ему. — Ты славный, у тебя непременно все будет хорошо.

И не дожидаясь его слов, пошла прочь.

Если Лайонел и следил за ней, видеть ее, говорить с ней, быть с ней он по-прежнему не собирался.

Глеб за ней не побежал, чему она мысленно порадовалась под печальные звуки «Утраты».

Лайонел в солнечных очках, черной шелковой рубашке и черных джинсах шел по Петровскому, а ныне Иоанновскому деревянному мосту в сторону ворот, ведущих в Петропавловскую крепость.

Над мостом, с оградой светло-зеленого цвета ранней листвы парили крикливые чайки, уже зажглись фонари, а насыщенно синяя вода в Неве сверкала в заходящих лучах солнца.

Молодой человек остановился перед триумфальными Петровскими воротами, украшенными деревянным барельефом «Низвержение Симона-волхва апостолом Петром». Злой волшебник Симон отождествлял главного соперника Петра — шведского короля Карла XII. Чуть ниже располагался лепной двуглавый орел. В нишах стен по обе стороны от арки находились аллегорические статуи: справа «Храбрость», слева «Благоразумие».

Лайонел долго вглядывался в глаза статуи, олицетворяющей «Благоразумие», но, видимо, та не показалась убедительной, поскольку он решительно зашагал через ворота. И ощущал себя ничуть не лучше, чем мог себя чувствовать сам царь, ездивший через них пытать своего старшего сына.

Молодой человек миновал дворик с пушками у стен из красного кирпича и устремился по аллее к памятнику Петра. Царь с карикатурно длинным телом, длинными руками и ногами, глазами навыкате, крошечной головой с гордым видом сидел на бронзовом кресле.

Лайонел задумчиво побарабанил по неестественно длинным пальцам Петра, отполированным прикосновениями туристов, и посмотрел по сторонам. Поблизости никого не было, поэтому он вскочил на каменный постамент, зашел за кресло царя и без всяких на то усилий выдвинул скульптуру вперед, открыв люк. Лайонел шагнул в него и, пролетев метра два, приземлился в небольшом квадратном колодце. Поворот единственного рычага на каменной стене заставил постамент встать на место и открыл ход в одной из стен.

Молодой человек двинулся по открывшемуся тоннелю, углубляясь под землю, и через некоторое время достиг железных дверей, охраняемых двумя вампирами. Те поклонились ему и пропустили в круглое помещение, размером не больше десяти метров с четырьмя тоннелями, расположенными крест на крест. В центре пещеры стоял круглый стол, а за ним играли в карты четверо стражников.

Видя, что они собираются подняться, Лайонел махнул рукой и, выбрав один из коридоров, бесшумно двинулся по нему, прислушиваясь к доносящимся стонам, крикам и мольбам.

Один из стражников все-таки пошел следом, на ходу прерывисто докладывая:

— Из сто восьмой камеры вчера пленник пытался бежать. Поймали, пришлось заковать его. — Вампир понизил голос и сообщил: — Весть о том, что, возможно, кто-то будет выпущен, сильно всех взволновала.

— Как ведет себя Павлик?

— Холодно, — захохотал стражник.

— Пленных кормите как приказано? — спросил Лайонел, останавливаясь перед первой камерой с небольшим окошком, закрытым толстыми решетками. В качестве мер от побегов использовались ксеноновые лучи, направленные внутрь камер так, чтобы в коридорах они не мешали передвижению.

— Кормим! — кивнул стражник. — Но, как и говорил, пленники сильно возбуждены, прибавление в рационе делает их сильнее, а смешение... — Он поманил пальцем Лайонела к себе, подальше от камеры. — Смешение их крови делает некоторых слишком опасными. Очередь еще не дошла до поистине сильных, но...

— Хорошо, — улыбнулся Лайонел, — нам нужны — опасные. — И жестом приказал стражнику возвращаться.

Проходя мимо камер, в какие-то он заглядывал и смотрел на пленников. Одни были закованы в кандалы, другие свободны от них, встречались и такие, кого страже пришлось обездвижить и запереть в железные ящики.

Так он прошел несколько километров, не обращая внимания на призывы пленных. Задуманное дело сейчас вдруг показалось ему неосуществимым.

Впереди по коридору показалась темная высокая фигура. Она быстро приблизилась. Георгий кивнул ему и без предисловий сказал:

— Из Тартаруса полчаса назад выступила армия.

— Следовало ожидать. — Лайонел смотрел через решетку камеры, но мыслями он был далек от своих пленных.

— Ты уверен, что... — начал Георгий, но тот его прервал:

— Нет. — Золотистые брови сошлись на переносице. — Я совершаю ошибку. — Лайонел посмотрел в глаза своему когда-то лучшему другу, но не прочел в них ни осуждения, ни желания на правах временного правителя предотвратить ошибку. Георгий был абсолютно спокоен, тогда как Лайонелу казалось, что его медленно и уверенно разделяют на две части.

— Что позволяет тебе оставаться таким спокойным? — поинтересовался молодой человек, неспешно шагая вдоль камер, заложив руки за спину.

Друг пожал плечами.

— Не мне волноваться об этом городе.

Они помолчали, и Лайонел поинтересовался:

— И что же ты все-таки думаешь?

Георгий усмехнулся.

— Я думаю, тебе все равно, кто и о чем думает. Это твой город, и если он больше не будет тебе принадлежать, то и другим тоже. И так во всем, ты не умеешь уступать. Данной тебе властью ты готов отправить на смерть сотни сотен своих подданных, и единственное, что тебя при этом тревожит, — как бы не делать между двумя своими драгоценностями выбора. Между городом и этой девчонкой! Ведь выбрать ты не можешь! Да и зачем, если как всегда можно рискнуть и получить все! — Он говорил таким тоном, как будто ничего естественнее этого просто не существовало.

— Какая любопытная точка зрения, — хмыкнул Лайонел, смерив его ледяным взглядом. — Не помню за тобой такой откровенности.

— Но это не значит, что я питал когда-либо иллюзии относительно тебя.

Их взгляды схлестнулись, Георгий первым опустил глаза, промолвив: — Одни ставят сразу все на карту, а другие осторожничают и тянут из жизни по нитке. Когда кто-то скажет: «Выхода нет», потому что имеющиеся выходы неприемлемы, слишком опасны, ты выбираешь самый невообразимый. И я почти верю, нет на свете такого, чего бы ты не сумел заполучить во имя Великой любви к себе.