– Думаю, последним патроном меня бил, – сказал отец. – Да только нашел кого… Будь у него автомат, все равно бы промазал и ту же бы гибель принял… – Он безо всякой брезгливости взял мертвеца за руку, всмотрелся в бледно-синие татуировки на безжизненной коже, обтянувшей кости предплечий. Присвистнул: – Это ж беглый… На него ориентировки к нам слали, точно. С далекой зоны ушел, триста верст отсюда… И с самой весны по тайге бродит… В чем только душа у него держалась?

Отец, прошедший войну, казалось, был вовсе не обескуражен произошедшим, а Кирьяну, впервые увидевшему мертвеца вне гроба, было и гадко, и страшно, и тошно. Истощенное тело убитого, едва прикрытое рваными остатками одежды, притягивало к себе взгляд, как магнит.

– Наш брат охотник для беглого – добыча дорогая, – говорил между тем отец, рывками выволакивая убитого из кустов. – Тут есть чем разжиться: спички, оружие, одежа, обувка да и хлебушек… Вот попался бы ему какой лопух или же неумеха, кончено дело! Распотрошил бы его да и дальше пошел колобродить, шатун проклятый! – Продолжил сокрушенно: – Раньше, кстати, тут банды водились, старателей промышляли… Намоют ребята золотишка, идут с хабаром через чащобы, а на тропах их уже лиходеи поджидают… Золотишко-то мыть – дело тяжкое, а вот чужими трудами воспользоваться – один момент… – Он провел ладонью по стволу ружья. Усмехнулся. – Вот интересно… Железа на земле куда больше, чем золота. Но золото убило людей больше, чем железо. Это я тебе, сынок, ко всему прежде сказанному… К нашему месту пойдешь, как знай: за спиной – враг!

– А с этим что делать будем? – Кирьян покосился на мертвеца.

Отец усмехнулся:

– Как – что? Милицию звать будем, прокурора… Милиция тут – волки, понятые – лисы, прокурор – медведь… Ох и дурак же ты еще, Кирюша! Ну, раззвони я об этом жмуре, чего станется? Люди, даже мать твоя, смотреть на меня станут, как на убивца, хоть и защищался я, да и тебя спасал… А в зоне как зэки мой подвиг воспримут? Я ж их смельчака завалил, блатную масть вылущил! Или мне от начальства медальку надо? Не-ет, плохая это награда, собачья…

Они молча отнесли мертвое тело к болоту, выбрали место и утопили беглого вместе с винтовкой под мхами. Затем, взвалив на спины мешки с опостылевшей дичью, выбрались из гари и побрели к деревне.

Охотничий задор бесследно пропал, возвращались угрюмо и молча. Перед глазами Кирьяна неотступно возникал то образ убитого доходяги, то сноровистые и отважные маневры отца в преддверии выстрела из засады, его спокойная, рассудительная речь, собственные дрожащие руки, ухватившие сухие лодыжки переносимого к топи трупа… Какая неизвестная, несчастная и изломанная судьба оборвалась перед ними? Уже не будет ответа.

А на душе лежал тяжкий, омерзительный груз… Но вот странно: они же ни в чем не согрешили! Они были правы! И бестрепетная логика отца тоже не подлежала сомнению. Но как бы ни было, случившееся мучило Кирьяна неотвязным страданием, будто он оказался причастен к деянию жестокому и грязному, навсегда измаравшему его душу.

И неужели дальнейшая жизнь снова ввергнет его в нечто подобное, и ввергнет не раз? И что же будет тогда? Вернее, каким же он станет? Таким, как отец? Отец, всегда и даже сейчас безоглядно им любимый и неподсудный. Но ему не хотелось быть подобием этого умного и сильного человека, и он с отчаянием сознавал, что всегда, пусть и отдаленно, его коробило от точной, хитро продуманной выверенности слов и поступков того, кто вынянчил и выпестовал его и чьим смыслом он, Кирьян, был.

И тут пришло тяжкое, как гиря, и окончательное, как заслонка печи крематория, понимание: они – одного корня, одной общей судьбы, а значит, таковым, как отец, ему выпало стать.

– Батя!

Отец, шагавший впереди, недоуменно оглянулся.

Кирьян подошел к нему, внезапно для себя обнял, ткнувшись щекой в намокший брезент его плаща, и – расплакался.

А тот, дрожа от ответной взволнованности, гладил дрожащей рукой его волосы и приговаривал незнакомым ласковым и ломким голосом:

– Сыночек, родной, вот же жизнь наша какая, а? Как увечит-то нас нещадно, как испытывает… И не видно тому конца…

Атлантик-Сити встретил их сырым ветром, устремлявшимся с океана, висевшей в воздухе моросью, неуютом пустынных улиц и мокрой дощатой набережной. Поэтому, словно воротами в иной мир – извечно праздничный и сияющий, оказались стеклянные двери совмещенного с отелем огромного казино с его мраморными лестницами, хрустальными хороводами огромных люстр, лакированными стойками баров, ухоженными ковровыми настилами.

Свое гениальное открытие по игре в рулетку Джон подтвердил Олегу самым убедительным образом, предложив сотню раз подбросить, подловив на ладонь, серебряный доллар, который он носил на груди подобно нательному кресту. Попеременно выпадали то «орел», то «решка». Однако Джон утверждал, что, если поставить на аверс или реверс и постоянно удваивать ставку, то после череды проигрышей все равно рано или поздно выпадет выигрыш, покрывающий все предыдущие неудачи и приносящий прибыль. Многократно проверив эту гипотезу на примере монетки, Серегин убедился в правоте друга. Данный принцип в теории соответствовал и рулетке с ее ставками на «черное-красное» либо на «чет-нечет».

Играли на разных столах, но одинаково удачно, выиграв за день по двадцать тысяч долларов,

– Нам везет так, будто мы нашли подкову от слона! – возбужденно шептал в ухо Олегу Джон.

Вскоре возле них появился молодой человек с отменными манерами, представившийся совладельцем казино и пригласивший их на ужин в собственный ресторан, непосредственно в игорном заведении и располагавшийся. Ужин прошел мирно и весело, хозяин пожелал им дальнейшей удачной игры и удалился, отчего-то ничуть не расстроенный нанесенным ему уроном. Позже задним умом они уяснили, что трапеза с хозяином была предлогом для проработки клиентов, и ушлый заправила казино, убедившись, что перед ним не профессионалы, а залетная шушера, счастливо сорвавшая небольшой куш, принял к ней привычные контрмеры. Игрокам тут же предоставили по бесплатному роскошному номеру в отеле, выдали талоны на питание в ресторане и предложили выпивку за счет заведения: только играйте! А вот с дальнейшей игрой отчего-то не заладилось. Шарик неизменно попадал не в ту ячейку, и, даже когда, заподозрив неладное, они делали ставку в последний момент, надеясь перехитрить или крупье с каким-либо секретным пультом, либо отвернувшуюся от них удачу, дело не клеилось. Удваивать же ставки до бесконечности не позволяли правила. Деньги буквально уплывали из рук. Наконец Олег поставил на кон все до единого доллара и – о, чудо! – вернул все потерянное под восхищенный вздох собравшейся вокруг толпы, рисковавшей по мелочи и приехавшей в казино не столько играть, сколько развеяться, поглазев на разнообразные шоу.

К Серегину, в чьи ботинки, казалось, стекал адреналин, подошла стройная эффектная брюнетка. Спросила восторженно:

– Вы из России?! – Голос ее был глубок, низок и чувственен.

– Да…

– Только русские могут делать такие сумасшедшие ставки, – пояснила она, восхищенно глядя на Олега. – Вы просто меня поразили… Я слышала, в России были самые отважные офицеры, их звали гусары! Я читала Толстого… Вы его знаете? У него есть потрясающая новелла «Анна Каренина» про женщину, которая не нашла в жизни настоящего мужчину и поэтому легла под поезд…

Вирджиния, как представилась брюнетка, жила в Аризоне и на Восточном побережье очутилась, будучи в деловой поездке от торговой компании, где служила менеджером. Ее имя означало девственность, и хотя в этом смысле заблуждаться не приходилось, влюбленность постигла Серегина стремительно и неотвратимо, как падение в яму. Он не мог отвести взора от нежной шеи, высокой груди, чистых голубых глаз собеседницы и ее крутых бедер, обтянутых изысканной атласной юбочкой. Его бил легкий озноб. Напряжение прошедшей игры притупил выпитый алкоголь, но неожиданное сердечное увлечение вновь лихорадило его своей чарующей непредсказуемостью.