– А ты у меня умница, – впервые именно так похвалил Михаил Тасю, и лицо ее озарилось. Он еще никогда не признавал ее ума и сообразительности, видимо, думая, что молодым женщинам они не свойственны и не обязательны. Другое дело мама – «белая королева».

Статья называлась «На Красном Дону (рассказ нашего сотрудника)». «Вас интересует, как питаются советские подданные. В отношении питания все пользуются равноправием, голодают все, но в разной степени.

– О голоде можно говорить только тогда, – сказал т. Петерс, – только тогда, когда будут очищены голодными помойные ямы.

И это, товарищи, уже было в Москве. А до тех пор ни о каком голоде говорить не приходилось. Тем же, кто вздумал говорить, кроме голода, о холоде, тот же Петерс любезно разъяснил, что нормальной температурой, при которой можно работать в зданиях, являются минус четыре градуса. Единственно, в чем добились рабочие равноправия, – это в смысле ограбления их квартир. Тут уже поистине все равны, и не только в квартирах, но и на улицах – рабочих раздевали наравне с буржуями, руководствуясь не лишенной логики формулировкой: «Тебе не нужно, а мне, товарищ, на фронт идти!..» (Впервые опубликовано в газете «Кавказ» от 29 февраля 1920 года.)

– Теперь мы повязаны с тобою одной тайной, – загадочно произнес Михаил, – теперь ты знаешь, кто скрывается под инициалами М. Б.

– Ну и что, Миша? – удивленно заметила Тася. – Я уже забыла об этой тайне. И кому я могу о ней рассказать? Большевикам, если они придут? Я о тебе?! Никогда, Миша! И никому ни одного плохого слова о тебе не скажу!

– Я не сомневаюсь в этом, Тася. И почему-то вспомнил сегодня, как мы ехали с тобою в Киев за дипломом. Какие были радостные, возбужденные, сколько надежд возлагали на мою новую работу!

– И мы любили тогда друг друга, – грустно заметила Тася, – безоглядно, безумно, как пишут в любовных романах.

– Почему ты говоришь о нашей любви в прошедшем времени? – удивился Михаил.

– Потому что жизнь изменилась. Появились новые заботы. Неизвестно даже, что будет с нами завтра. Но, по-моему, такое чувство, как любовь, не исчезает ни в какие, даже самые страшные времена. В городе небывалое количество беженцев, в основном из военных и театрального мира, теплые дни, на улицах грязь, а в Александровском сквере продавали первые подснежники и фиалки. Цветы продают влюбленным людям. Значит, они есть. А поэт Дмитрий Цензор поместил в вашей газете стихи о любви, как писали в дни нашей юности, когда мы ехали в Киев за твоим дипломом. Я тогда, наверное, расплакалась, читая их, а сейчас только поразилась им, и приятно, что поэт сохранил в своей душе светлое чувство любви, пусть даже отнюдь не счастливой. Послушай, Миша, они забавны, не более, но до прелести наивны: «Я вспомнил в минуты печали встречу в южном порту, женщину в пестрой шали, с розой во рту. Она была капризней прибоя, создана для ласк и измен. Эту женщину звали Зоя – мы называли ее Кармен. Я был молод, силен и строен, а может быть, и красив. Башмаки нам часто обоим омывал вечерний прилив. Я изведал немало страсти, но забыть не могу Кармен и неделю счастья на морском берегу. Не могу… В отчаянии пьяном я плакал навзрыд, когда с морским капитаном она уплыла в Порт-Саид».

– Очень нужные сейчас стихи, Тася. Они возвращают людей к общечеловеческим ценностям. За какое число газета?

– 9 марта 1920 года.

– Дай ее мне. Там должна быть статья Слезкина. Спасибо. Ты пропустила объявление о том, что создан Комитет обороны. Без пропуска хождение по городу разрешается до восьми вечера. Переписываются все граждане от восемнадцати до пятидесяти пяти лет.

Получим пропуска. А переписывать к нам придут, если успеют. Меня волнует статья Юрия Слезкина. Талантливейший, смелый писатель, а пишет сейчас обтекаемо: «Из хаоса создан мир, из хаоса вырастет и обновленная свободная Россия. Каждый человек более реально осознает свою индивидуальность. Осознавший себя многоликий русский народ впервые сознательно крикнул: «Мир и труд!» Россия не потеряла себя, а впервые осознала…» По-моему, он боится прихода большевиков больше, чем мы с тобою. Он – знаменитый писатель, у него жена в положении. Поэтому играет в местном театре. Слезкин и приехал сюда, чтобы быть рядом с женою. Даже, видимо, хотел отправиться с нею за рубеж, но не решился пускаться в неизвестность с беременной супругой. За такую статью большевики его хотя и не погладят по головке, поскольку в статье отсутствуют лозунги революции, но и не арестуют. Осторожный человек Юрий Львович. Я его не осуждаю. У него есть прекрасные повести. Помнишь «Ольгу Орг»?

– Конечно, – сказала Тася, – ее читала вся Россия. А сейчас ему впору позаботиться о жене и будущем ребенке.

– Ты права, Тася, хотя наша газета борется со всякими паническими слухами и утверждает, что «положение фронта вполне устойчивое и твердое». Требует принять решительные меры для прекращения слухов и даже поместила маленький фельетон о паникерах. – Михаил разворачивает другой номер газеты: – «Некоторые господа, прибывшие к нам из дальних городов, передают всякие небылицы. Паникер – это человек, страдающий ожирением стыда и совести, атрофией мысли и самолюбия и гипертрофией страха…»

– Нет ли под этим фельетоном инициалов М. Б.? – таинственно спрашивает Тася.

– То, что написано… Какое это теперь имеет значение, дорогая? Жизнь продолжается! «На вечере актеров театра, – читает Михаил газету, – выступила актриса Л. Башкина. Перед четвертым действием г-жа Башкина, Юльский, Маргаритов, выйдя на рампу, с американского аукциона разыгрывали альбом с портретами и автографами персонажей труппы. Не прошло и четверти часа, как ставка от 20 р. возросла до 18 тыс. Особым успехом пользовалась пародия на любительские спектакли, где лица из великосветского общества, дилетанты в театральном деле, задумали поставить драму Л. Толстого «Власть тьмы». Особенно интересен был Маргаритов в роли великосветского пшюта, собирающегося сыграть Акима, но не знающего, что такое «крестьянские опорки».

– Представляю, как это было смешно! – засмеялась Тася.

Михаил вдруг посерьезнел:

– Смех во время чумы. Я рад, что есть люди, разделяющие мои мысли насчет прекращения Гражданской войны, но вражда между большевиками и Белой армией зашла слишком далеко. Я тебе прочитаю заметку из нашей газеты: «…В связи с военными неудачами Добровольческой армии со всех сторон начались ожесточенные нападки на цели, к которым стремится Добровольческая армия: Единая и неделимая Россия и примирение всех классов русского общества, в том числе и землевладельцев с земледельцами. Даже такое лицо, как генерал Мамонтов, на заседании Верховного круга объединенных казачьих войск Дона, Кубани и Терека выступил с осуждением этих целей. Но рано или поздно, изнемогая от борьбы и чувствуя, что скоро некому будет пользоваться богатствами, из-за которых идет борьба, люди захотят прекращения Гражданской войны». Люди… Кто думает о них?!. А ты почему улыбаешься, Тася? Ты не согласна со мною? Ведь ты знаешь мое отношение к войнам?!

– Знаю, – прильнула она к мужу, – я полностью согласна с тобою, а радуюсь, потому что ты мне рассказываешь об этом, делишься со мною своими мыслями. Мне кажется, что мы любим друг друга, как прежде. Поэтому я улыбаюсь, хотя и в неподходящий момент, пусть жизнь сейчас голоднее и вообще хуже, чем тогда, но я счастлива… Понимаешь? – тихо, но страстно прошептала она, и Михаил ощутил на своей щеке теплую Тасину слезу.

– Я боюсь, Тася, за нас с тобой, когда думаю о ближайшем будущем. Гражданская война не закончится миром. Из Советской России сообщают, что большевики стараются заключить союз с умеренными революционерами. Обсуждается вопрос о расчистке чрезвычаек и предложение мира Колчаку и Деникину. Все это дикий вымысел. Цель его одна – ввести в заблуждение союзные державы. Я допускаю, что во враждующих сторонах есть здравомыслящие люди, не желающие видеть страну в крови междоусобицы, но они единичны, не они решат судьбу страны.

Михаил был прав. События развивались согласно непреклонной логике войны до победного конца.