Наконец он остался совершенно обнаженным.

— Ты бринз? Деджак?

Молчание.

— Барамбарас? Фитаурари?

— Он грязный шпион, — отрезал майор Фаустино. — А может, Негус затеял очередную провокацию.

— Но с какой целью? — спросил дон Грациоли.

— С целью посеять еще большее смятение в уже и так измученных душах солдат. С целью заставить нас поверить в призраки или, вернее, в то, что у этой страны есть тайна, которой на самом деле у нее нет. Мое предложение: повесить обоих, и этого парня, и тайну вместе с ним.

Дон Грациоли заставил туземца открыть рот и осмотрел его зубы, потом — руки и маленькую татуировку на правом боку.

— Это просто мародер, без роду и племени. По какой-то причине свои же приговорили его к смерти. Его прислали именно для того, чтобы мы его казнили. Все, что на нем надето, он снял с убитых и ограбленных им людей.

— Вы уверены в том, что говорите?

Дон Грациоли покачал головой:

— Сейчас, в такой момент и в таком месте, господин майор, ни в чем нельзя быть уверенным. Здесь мы сражаемся с самой неуверенностью человечества.

На следующее утро раздетого догола туземца бросили в пустыне. Когда отряд отправился в путь, Дзелия увидела, что он сидит на корточках на верхушке бархана. Она помахала ему рукой, он поднялся, медленно и величественно, и приложил правую руку к сердцу. Так он и стоял до тех пор, пока Дзелия не перестала оглядываться.

— В Хаманлее! — каждый день обещал полковник Аммирата. — Или в Макалле! Там-то уж обязательно.

Но по-прежнему они видели только горящие деревни в зеленых котловинах и вереницы верблюдов, застывших в каменистых долинах в ожидании своих убитых хозяев. Девушек сажали на мулов и ехали дальше через оливковые рощи, по тропинкам вдоль склонов оврагов, по участкам, покрытым красным песком, из которого торчали безымянные кресты.

— В следующей деревне… — уверяли их. — Так что готовьтесь!

Они надели шляпки с широкими полями, которые должны были скрыть улыбки, пышные газовые платья с бантами, сверкающие ожерелья и подвески.

Полковник Аммирата подъехал к капитану Мерли.

— Я вижу виллу, деревья, поля! — воскликнул он. Затем пришпорил коня, но через несколько метров остановился и подождал, пока его догонят: — Где-то вдалеке, в ясном прозрачном зимнем дне, в нежном свете сумерек, я вижу предвестие другого времени года. Для меня счастье — этот образ.

Капитан ничего не понял и, как всегда, задумался, не шутит ли полковник. Он вынужден был признать, что полковник Аммирата обладает поразительным даром заронять сомнения в душу человеческую.

— А насколько сильно счастье, насколько оно ослепительно, подтверждается тем, что его образ не покидает меня даже здесь, в этом аду, представляющем полную ему противоположность.

Он резко вырвался во главу колонны, смеясь во весь голос и яростно нахлестывая коня, отчего все изящество его слов немедленно пропало. Девушки слезли с мулов и обнаружили, что находятся на ничем не примечательном сторожевом посту. Их встречал только один солдат: прислонясь к высокому штабелю мешков, он задумчиво подпирал рукой впалую щеку.

Аммирата направил коня прямо на него.

— Нас должен был ждать торжественный прием.

Вместо ответа солдат показал рукой на лежащие у подножия выщербленной пулями стены букеты диких роз, которые ветер засыпал песком. Полковник непонимающе уставился на них. И тогда этот единственный оставшийся в живых объяснил, что солдаты, которые должны были эти букеты вручать, погибли в утреннем бою. Из всего взвода уцелел только он один.

— Это невозможно! — воскликнул Аммирата. — Где Геби?

— Примерно в километре отсюда, господин полковник.

— Вперед! — приказал Аммирата.

Все двинулись за ним; девушки несли букеты посеревших от песка роз. И опять безымянные кресты вперемешку с легионерами в больших солнцезащитных очках, завтракающими перед своими палатками.

— Они смотрят на нас, но не видят, — сказал Дзелии дон Грациоли. — От солнца зрение слабеет. В определенное время дня они становятся практически слепыми.

Они добрались до Геби после того, как пересекли море всевозможных останков, от скелетов мулов до машин, увязших в песке по самые ступицы. Во дворе стояла машина скорой помощи, и группа абиссинцев с озабоченным видом наблюдала за тем, как военный врач пытается вернуть к жизни цветную женщину, которая вся в крови лежала на носилках.

— Великолепный бордель, — заметил Аммирата и двинулся к зданию.

На фасаде он, к своему изумлению, обнаружил роспись, изображающую какой-то бал. Красные и золотые тона, босоногие женщины в коротких туниках. Он проехал вдоль фасада и увидел другие изображения женщин, в изумрудных тонах, и мужчин, полностью захваченным каким-то ритмом: это показалось ему неким предзнаменованием, подарком судьбы. Он увидел еще и группу музыкантов, которые, словно птицы, сидели на фризах.

— Говорите!

Майор Фаустино сообщил, что возникли трудности.

— Какого рода, майор?

— Все шлюхи черные и больные, господин полковник. Они забаррикадировались в Геби и отказываются выходить.

— Сколько их?

— Примерно двадцать.

— Наденьте на них наручники, свяжите, только уберите оттуда!

— Мы уже пробовали, войти невозможно.

— Так придумайте что-нибудь другое. Мы не можем терять время. Необходимо провести дезинфекцию и подготовить все для праздника. Сегодня ночью, пусть хоть все провалится в тартарары, мы повеселимся.

— Единственный выход, господин полковник, стрелять через окна.

— Сообщите им, — в отчаянии пригрозил Аммирата, — что я лично заставлю моего коня топтать их трупы.

— Они это знают, господин полковник.

Женщины в здании запели.

— Огонь! — приказал Аммирата.

Они стреляли через окна до тех пор, пока в промежутках между залпами еще можно было расслышать пение. Потом наступила тишина и первые, кто вошел внутрь, вернулись нагруженные вышитыми халатами, драгоценными чашками и вазами.

Полковник Аммирата тоже зашел. Но почти сразу же вышел. Сапоги у него были в крови, а лицо бледное, как у покойника. Он обвел взглядом солдат и девушек.

— Здесь ничего не выйдет… — признал он. — Нечего даже и думать.

Он с трудом забрался в седло.

— В Абби-Идди, может быть. Или в Тембьене.

В сумерках пламя абиссинских костров на возвышенностях дрожало, и приглушенный расстоянием бой барабанов казался Дзелии звуком, с которым тучи обрушиваются в океаны песка.

Как только они замечали эти огни, генерал Серени приказывал остановиться. Он вместе с денщиком размещался на ночлег в опустевшем Геби у какого-нибудь местного начальника, остальные офицеры находили приют в каменных хижинах или в палатках; затем генерал высылал дозорных, они в полной тишине уходили из лагеря и, углубившись в пустыню на расстояние, определить которое было невозможно, передавали сообщения с помощью разноцветных сигнальных фонарей.

Сообщения всегда были одни и те же: ничего, никого.

Иногда они не возвращались, и тогда это ничто, о котором они так настойчиво предупреждали товарищей, превращалось в загадку их невидимой смерти над барханами.

Все это были мелочи, на которые генерал Серени не обращал внимания: в ничто он не верил; не потому, что верил в какого-нибудь бога, а потому, что до сих пор ему сопутствовала удача, с великолепной наглостью воплощавшая в реальность все его ожидания. Он врывался в усадьбы, носившие на себе следы грабежей и пожаров, осматривал анфилады комнат в Геби, абсолютно уверенный, что обнаружит какого-нибудь фитаурари, деджака или, может быть, даже раса, повешенного на своей усыпанной наградами шамме; или комнату, в которой все будет из золота; или невообразимо роскошную кровать; или целую толпу рабынь.

В таких случаях он приказывал дать торжественный залп холостыми и просил полковника Аммирату выступить с краткой речью.

Дон Грациоли и капитан Мерли выходили из своих хижин, пытаясь понять, что означают горящие в ночи абиссинские костры. Но все попытки кончались тем, что взгляды их устремлялись выше, туда, где звезды в небе пустыни сияли ярче, чем где бы то ни было; и словно небесная истина нуждалась перед обсуждением в строгой геометрической проверке, они чертили на песке странные знаки, которые первый называл логическими символами веры, а второй — просто логическими символами.