Отнесите мое письмо

Тому – кому оно не придет само.

Да, одной из моих мечт

Было сделать одну из почт

Такой – чтоб была там бессильна речь.

И, возможно, всесильна ночь.

Отвезите мое письмо

Туда – куда оно не придет само.

Мне самой уже все равно

Ямщиком служить не дано.

Давно. Давно. Давно.

Сто двадцать лет тому.

Оно. Оно. Оно.

Ей страшно. И ему.

Дымится полоса.

Страна мужей и жен —

Где всяк на полчаса

Разъят, разоружен,

…Невыносимо гол,

Неприхотлив, как галл.

Умел бы – не ушел.

Умел бы лгать – солгал…

В те прежние года

Никто не думал лгать.

Мы верили тогда,

Что надо избегать —

Позорной левизны,

Тяжелой правоты.

Ни мужа, ни жены.

Теперь скажу – понты.

Без воздуха, во мгле

Сто двадцать лет живу.

Не знаю, кто во мне

Колеблет тетиву…

Бывает, что стрела

Перечеркнет строку,

Сама я не смогла.

И больше не смогу.

Мой бедный.

Тяжелы твои дела.

…а было дело – я тебя взяла,

Малюсенького, месяцев пяти,

Чтобы скорей на дачу отвезти…

Чтоб радовались дети,

Мой отец —

Тебе, мой толстолапый молодец.

…Давно когда-то, догадал же черт,

Меня попасть в один аэропорт.

Расхристанной, зареванной, во сне…

Такой в тот год любовь явилась мне.

Явилась – и изгрызла мне лицо.

И ела на глазах мое мясцо.

Как темный зверь, как небольшой шакал,

Который в темноте меня искал.

И вот, в далеком аэропорту,

Когда я заступила за черту,

Такого я увидела щенка,

Что онемели сердце и щека…

Такой был медвежонок тот щенок,

Так славно ковылял у самых ног…

И села я на пол еще в слезах,

А встала – было олово в глазах.

Да, олово. Я с ним живу давно.

Готовлю с ним обед. Иду в кино.

Особенно кино… но тот щенок —

Он был отец, и муж, да и сынок.

Прошла эпоха. Он на небесах.

И, как овчарка, умер на часах.

И я взяла второго, не смогла

Без этого овчинного тепла.

Теперь и он… уже почти что там.

У нас кардиограмма – не фонтан.

У нас одышка, тяжкий, вялый ход.

Над нами оловянный небосвод.

…живут же как то…

Научусь еще.

Последнее пушистое плечо.

Все подросли. Все выросли в семье.

Какой-то ужас – все, одновременно.

И что ж теперя, что ли, о себе

Подумать, что ль, коленопреклоненно?..

Все справились с задачей.

Только я…

Все хлюпаю, не выучив уроки…

Они успели. Даже колотья

В боку – не наступили сроки.

А я была такою в их года…

Я в тридцать лет —

О, я была такою…

Мужчине объяснялась без стыда.

Без страха статься дурой городскою.

А песенки! А песенки пучком!

Ну, кто там был – тот песни эти помнит.

…Сынок, не бойся. Будешь дурачком —

Хоть мамою своею будешь понят.

Нет, я ни в чем не виновата.

Но правая моя рука —

Та выбрала кольцо из Цфата,

На лапках, чтоб наверняка.

Да, я ни в чем не виновата.

Но симпатичный продавец,

Чего он там наколдовал-то,

С густой бородкою стервец?

…Сто раз мне жизнь казалась адом.

Сто раз я вспоминала Цфат.

Где продавец назвался – Адам.

И точно – был не виноват.

Мальчики пятидесяти лет —

Хруст рубашки, мягкий блеск штиблет…

Или карта Острова сокровищ?

Или робингудов арбалет?

Мальчики пятидесяти лет…

Туз-король – усатенький валет,

…Все это теперь в одном флаконе,

И парфюму тоже – равных нет.

Мальчуган пятидесяти лет —

Это супермен, легкоатлет.

Зоркий глаз, неслышная походка.

В Катманду – невидимый билет.

Но не все попали в Катманду.

С полдороги – и в Караганду.

…тихо ждет Москва, Михал Борисыч.

На ходу. Хоть в будущем году.

Позвоните мне, позвоните!

Вы струною во мне звените…

Ваши строчки со мною рядом…

Ну и дальше – лесом и садом…

Позвоните мне с вашей грустью…

Вашей Францией… нашей Русью…

Если что не дай бог приснится…

Если диск земной накренится…

…Позвоните туда, оттуда,

Просто так – без стыда, без чуда,

С головною болью, сердечной,

с вашей памятью бесконечной…

Позвоните, я все улажу…

Усажу, уложу, разглажу…

…дело к вечеру или к ночи.

Одиноче и одиноче.

Дело взрослое… Извините,

Что-то вроде – подать пальто —

Это самое «позвоните!».

Кто там был-то?

Не помню кто.