На следующее утро, в воскресенье, убийцы поспешили принять меры для своей безнаказанности. Они опасались дружины, сидевшей в стольном Владимире; а потому начали «собирать полк», т. е. вооружать на свою защиту всех, кого могли. В то же время они послали спросить владимирцев, что те намерены предпринять? И велели сказать им, что совершенное дело задумали не от себя только, но от всех (дружинников). Владимирцы на это возразили: «кто был с вами в думе, тот пусть и отвечает, а нам его не надобно». Ясно было, что главная дружина встретила ужасную весть довольно равнодушно, и не показала охоты мстить за смерть нелюбимого господина. Так как поблизости не было никого из князей, кто бы мог схватить власть твердой рукою, то немедленно гражданский порядок был нарушен. Начался неистовый грабеж. В Боголюбове, по примеру дружинников, чернь бросилась на княжий двор и растаскивала все, что попадалось под руку. Потом принялись грабить дома тех мастеров, которых Андрей собирал отовсюду для своих построек и которые, пo-видимому, успели нажить от них значительное имущество. Чернь напала также на посадников, тиунов, мечников и других княжих слуг, нелюбимых за неправедный суд и разные притеснения; многих из них перебила и дома их разграбила. Из соседних сел приходили крестьяне и помогали горожанам в грабеже и насилиях. По примеру Боголюбова, то же самое произошло и в стольном Владимире. Здесь мятеж и грабежи утихли только тогда, когда соборный священник Микулица и весь клир облеклись в ризы, взяли из Успенского храма всеми чтимую икону Богородицы и начали ходить по городу.

Киевская летопись сообщает далее любопытные и трогательные подробности.

Между тем как происходили эти мятежи и разные беззакония, тело убиенного князя, брошенное в огород, лежало там, ничем не прикрытое. Бояре грозили убить всякого, кто вздумает оказывать ему почести. Нашелся однако честный и добрый слуга княжий, какой-то Кузмише Киевлянин, который, по-видимому, не был во время убийства в Боголюбове, а пришел сюда, услыхав о случившемся. Он начал плакать над телом, причитая, как покойный победил полки «поганых» болгар, а не мог победить своих «пагубоубийственных ворожбит».

Подошел Анбал ключник.

«Анбале, вороже! Сбрось ковер или что-нибудь, что можно подостлать и чем бы прикрыть тело нашего господина» — сказал ему Кузмише.

«Поди прочь. Мы хотим выбросить его псам».

«О, еретиче! Уж и псам выбросить! Помнишь ли, жидовин, в чем ты пришел сюда? Теперь ты в оксамите стоишь, а князь наг лежит. Но молю тебя, сбрось что-нибудь».

Ключник как бы усовестился, сбросил ковер и корзно.

Кузмише обвернул тело князя, отнес его к Рождественской церкви и просил отпереть ее.

«Вот нашел о чем печалиться! Свали тут в притворе» отвечали ему пьяные приставники, которые, очевидно, предавались буйству наравне со всеми.

Кузмище со слезами вспомнил по этому случаю, как, бывало, князь приказывал водить в церковь всяких нехристей и показывать им славу Божию; а теперь в эту же изукрашенную им церковь его самого не пускали его собственные паробки. Он положил тело в притворе на ковер и прикрыл корзном. Тут оно пролежало два дня и, две ночи. На третий день пришел Арсений, игумен Козмодемьянского (вероятно Суздальского) монастыря, и начал говорить боголюбским клирошанам:

«Долго ли смотреть нам на старших игуменов? И долго ли лежать тут князю? Отоприте-ка божницу; я отпою его; а вы положите его в (деревянную) буду или в (каменный) гроб, и, когда прекратится мятеж, то пусть придут из Владимира и отнесут его туда».

Клирошане послушались; внесли князя в церковь, положили в каменную гробницу, и отпели над ним панихиду, вместе в Арсением.

Только в следующую пятницу, то есть уже на шестой день после убийства, владимирцы опомнились. Бояре, дружина и городские старцы сказали игумну Феодулу и Луке, домественнику (уставщику церковного пения) при Успенском храме, чтобы снарядили носилки и вместе с успенскими клирошанами отправились за телом князя. А священнику Микулице велели собрать попов, облечься в ризы и стать за Серебряными воротами с иконою Богородицы, чтобы встретить гроб. Так и было сделано. Когда со стороны Боголюбова показался княжий стяг, который несли перед гробом, владимирцы, столпившиеся у Серебряных ворот, прослезились и начали причитать. При этом вспоминали добрые стороны князя и его последнее намерение: ехать в Киев, чтобы соорудить там новую церковь на Великом дворе Ярослава, для чего он уже и мастеров послал. Затем с должной честью и молитвенными песнопениями князь был погребен в своем златоверхом Успенском храме.[79]

Иловайский Д. И. История России. — Т.2. Становление Руси. — М.: Чарли, 1996.

Исмаилизм, — ныне одна из мусульманских сект, особенно распространенная в Персии и в Пакистане, — зародился в восьмом столетии, как особое направление в исламе, и вначале носил характер скорее политической партии, чем религиозной секты. Среди потомков первых халифов,[80] — родственников и свойственников Магомета, — шла борьба за верховную власть, а потому появилось несколько таких партий-сект, каждая из которых защищала права своего кандидата, стараясь найти для этого какую-то опору в Коране и в сунне.

На этой почве в исламе прежде всего возникли две основных, политических по существу, партии — суннитов и шиитов,[81] каждая из которых, для усиления своих позиций, опиралась на те или иные положения Корана и сунны: Никаких догматических расхождений между ними вначале не было, они появились позже. И когда, с течением времени политические причины вражды утратили свою остроту, центр ее тяжести переместился в область чисто догматическую, навеки разделив ислам на два непримиримых направления.

Сунниты, — собственно правоверные мусульмане, — составляющие огромное большинство, безоговорочно признают непогрешимость сунны и считают, что в лице халифа всегда соединяется высшая духовная и светская власть. В трех первых халифах — Абу-Бекре, Омаре и Османе они видят законных преемников Магомета и считают непререкаемым все сделанное ими в области оформления и пополнения ислама. Права Омейадов и Аббасидов на халифат они тоже признают вполне законными.

Шиить,[82] наоборот стоят на том, что единственным законным преемником пророка Магомета был его зять и двоюродный брат Али, роду которого, как прямому потомству. Пророка, принадлежит наследственное право на халифат и на имамат,[83] то есть на светское и на духовное владычество над мусульманским миром. Трех первых халифов, а также всех других из династий Омейадов и Аббасидов они считали узурпаторами и если вынуждены были подчиняться их светской власти, то духовной за ними во всяком случае не признавали и своими законными имамами считали только потомков Али. Его сына Хусейна, погибшего в борьбе с Омейадами, они провозгласили великомучеником, а перса Улу Фируза, убийцу халифа Омара — святым.

Во второй половине восьмого века среди шиитов произошел раскол. Их шестой имам, потомок Али, Джаффар ас-Садик, лишил своего старшего сына Исмаила наследственных прав на имамат и назначил своим преемником другого сына — Мусу Казима. Нашлись шииты, которые сочли этот акт незаконным. Своим седьмым имамом они провозгласили Исмаила и в дальнейшем только за его потомками признавали право на имамат. Так зародилась новая секта исмаилитов, вскоре приобретшая характер своеобразного ордена, основателем которого считается некий Абдаллах ибн-Маймун ал-Каддах.

Достоверно известно, что первый глава исмаилитов Абдаллах ал-Каддах только наружно исповедовал ислам, а в душе его ненавидел, как и все идущее от арабов, и втайне принадлежал к одной из сект парсизма.[84] Его ближайшие сотрудники и доверенные лица тоже были тайными зороастриицами или вольнодумцами. Иными словами, сектою управляли враги ислама, вынужденные скрывать свои истинные убеждения от основной массы исмаилитов, которая состояла из верующих мусульман, но, по идее возглавителей, должна была служить только слепым орудием в их руках.