«Подобие Божие должно хотя бы попытаться повторить Божественное делание. Как Бог создал наш мир — так и человек чувствует себя должным создать свой собственный».

Творчество — это трансформация влечения к расширению своего «Я» (эгодиастолы) в потребность расширить возможности своего делания. Творчество возможно только ради другого человека — и никогда для самого себя. Только улучшение жизни, обострение чувств, обогащение опытом другой личности как результат моего творчества может дать мне ощущение, что творческий акт состоялся.

Эриксоновский «застой» — это состояние прямо противоположное творчеству — медленное проваливание виртуальной личности в глубины самого себя — «аутизм» — по представлениям как И.А. Ильина, так и современной психиатрии.

Но как понятие «творчество», так и сами возможности делания в «виртуальной» культуре незаметно, но непоправимо видоизменяются. Мир «аутистов» и «нарциссов» подменяет альтруистический творческий акт эгоистическим «самовыражением».

Вот как описывает этот феномен все тот же энциклопедист от «Эры пустоты» Ж. Липовецки:

«…Каждый хочет поделиться своим интимным опытом, каждый желает быть услышанным, но происходит совсем как с граффити на стенах школы или в многочисленных художественных ателье: чем больше люди стараются выражать себя, тем меньше смысла мы находим в их выражениях; чем больше они стремятся к субъективности, тем нагляднее анонимность и пустота. Самое парадоксальное в том, что никто, по существу, не заинтересован в этом изобилии самовыражений…

Это и есть нарциссизм — самовыражение на все случаи жизни; первичность акта связи относительно характера сообщения, безразличное отношение к его содержанию (так в творческом акте метод подменяет сущность. — А.Д.), «игровое» поглощение смысла; сообщение, не имеющее ни цели, ни слушателей. Автор сообщения становится его же главным слушателем. В результате — изобилие спектаклей, выставок, интервью; слова, не имеющие ни для кого никакого значения, которые даже не разряжают обстановку; речь идет совсем о другом — о возможности и желании, независимо от характера «послания», о праве и желании нарцисса высказываться — высказываться ни о чем, просто высказываться ради самого себя, зато услышать свои слова, усиленные средствами массовой информации».

Последнюю, восьмую стадию жизни человека Эриксон характеризовал «кризисом» «эго» — интеграция — отчаяние». Возраст от 65 лет до смерти завершает жизнь человека. По убеждению Эриксона, последнюю фазу зрелости характеризует не столько качественно новый кризис, сколько суммирована и переоценка всех предыдущих стадий развития.

«Только у того, кто каким-то образом заботился о делах и людях, — писал Эриксон в 1963 году, — кто переживал триумфы и поражения в жизни, кто был вдохновителем для других и выдвигал идеи, — только у того могут постепенно созревать плоды семи предшествующих стадий. Я не знаю лучшего определения для этого, как эго-интеграция».

Чувство интеграции проистекает из способности человека охватить взглядом всю свою прошлую жизнь и смиренно, но твердо сказать себе: «Я доволен». Таких людей не пугает неотвратимость смерти, так как они видят свое продолжение в потомках или в своих творческих достижениях.

Для характеристики интеграции Эриксон и использует слово «мудрость». Но в то же самое время он отмечает:

«Мудрость старости отдает себе отчет в относительности всех знаний, приобретенных человеком на протяжении жизни. Мудрость — это осознание безусловного значения жизни перед лицом смерти» (Erikson, 1982).

Несмотря на оптимизм высказываний ученого-материалиста, «чувство относительности всех знаний» привносит в его определение мудрости тщетно скрываемое отчаяние. Единственная идеология, которую принимал сам Эриксон, не в состоянии дать надежду на жизнь вечную.

На противоположном полюсе «кризиса» старости находятся люди, Относящиеся к своей жизни как к череде ошибок и нереализованных возможностей. Теперь на закате жизни они осознают, что слишком поздно начинать все сначала или искать новые пути к достижению целостности своего «Я».

Старость и ожидание смерти ставит все на свои места.

Личность перед лицом смерти не в состоянии оправдать себя ни собственным «нарциссизмом», ни «виртуальностью» культуры.

Бодрийара и Липовецки радовала пустота, воцарившаяся в обществе…

Пустота прожитой жизни не может радовать человека перед лицом персонального апокалипсиса, которого никому не дано избежать.

«Ты все пела, это дело… так пойди же, попляши!»

Радовавшийся жизни «нарцисс» испытывает отчаяние.

Отчаяние Эриксон характеризовал как отсутствие интеграции или дезинтеграцию (диссоциацию!). Оно проявляется у этих людей в неспособности вспомнить, что же являлось главным в их жизни. Чувство бессмысленности прожитой жизни даст знать о себе в непрестанном страхе смерти. Страх этот будет прятаться, в свою очередь, за постоянной тревожностью и озабоченностью тем, что «что-то может случиться».

Эриксон полагал, что эти чувства, вкупе с одиночеством, горечью и жалостью к себе самому, могут вызвать у пожилого человека паранойяльные (бредовые) расстройства и старческое слабоумие — старческую диссоциацию личности.

В отличие от наркотика «виртуальность» культуры вызовет диссоциацию только в старости. Но вызовет все равно!

«Психоделическая революция», как и движение хиппи, главными своими пророками и глашатаями считала музыкантов. Вслед за Джоном Ленноном LSD стали принимать миллионы. Вслед за Бобом Марли сотни тысяч подростков и по сей день курят марихуану. Основные точки, где продаются галлюциногены сегодня, — это ночные музыкальные клубы и дискотеки.

Еще в своем «Государстве» Платон предостерегал: «Нужно избегать введения нового рода музыки — это подвергает опасности все государство, так как изменение музыкального стиля всегда сопровождается влиянием на важнейшие политические области».

А вот мнение Аристотеля:

«Только музыка имеет силу формировать характер… При помощи музыки можно научить себя развивать правильные чувства».

В 1951 году (и снова на заре психоделии) в Лондоне вышла работа английского пианиста и композитора Сирила Скотта «Музыка и ее тайное влияние в течение веков». Эта книга, как и многие другие работы Скотта (а он был одним из ведущих теоретиков модернизма в Британии), имеет теософскую окраску. Мистические склонности не мешают автору убедительно, с помощью метода психологических параллелей, обосновывать свой взгляд на роль музыки в человеческой истории.

В частности, Скотт предполагает, что, например, оратории Генделя, с их яркостью, мощью, возбуждающей благоговейный трепет, восстановили английскую мораль и что именно популярность музыки Гендедя способствовала возникновению того, что мы сейчас называем эпохой Викторианства в Англии.

Не скрывая того, что определенный формализм музыки Генделя в известной степени тормозил развитие мысли в этой стране, способствуя таким британским «родимым пятнам», как мелочная щепетильность или болезненная привязанность к традиции, Скотт считает, что во многом благодаря гармонически-божественному строю этих творений сформировались и такие черты английского национального характера, как осознание долга, чувство собственного достоинства, стремление к порядочности во взаимоотношениях, мораль частной жизни и т. д.

С точки зрения Скотта, музыка Баха оказала решающее влияние на мышление немцев. Именно в период открытия немецкой культурой клавирных и органных творений Баха возникло колоссальное здание немецкой классической философии.

Но вот что интересно. Два величайших сочинения Баха — оратории «Страсти Господни по Евангелию от Матфея» и «Страсти Господни по Евангелию от Иоанна» — считались утерянными и не исполнялись более ста лет.