Продолжая Ухтомского, так и хочется сказать, что человек, предубежденный в том, что он должен услышать голос духовного учителя или покойного предка, рано или поздно его услышит и успешно найдет подтверждение этому своему убеждению в мистических теориях. Собственно, «предпрограммирование» сеанса LSD и есть создание аналогичной доминанты.

Об этом повесть «Двойник» Достоевского. Интересно, что из посмертно изданных записок и дневников писателя следует, что он считал эту маленькую вещь самым важным делом своей жизни. Во всяком случае, это была попытка высказать главное из того, что когда-либо мучило великого писателя.

Существует ли выход из этого тупика человеческой замкнутости на самого себя — этого своеобразного «аутизма» мистиков?

Ухтомский считал, что выход существует лишь один: «Нужно неусыпное и тщательнейшее изо дня в день воспитание в себе драгоценной доминанаты безраздельного внимания к другому».

И еще:

«И это опять все та же неизбежная тема о Собеседнике! Человек ведь ищет более всего «ты», своего alter ego, а ему вместо того подвертывается все свое же «я», «я», «я» — все не удается выскочить из заколдованного круга со своим собственным Двойником к подлинному «ты», то есть Собеседнику. Если это не делается само собою, то здоровый вывод может быть только один: все силы и все напряжение, вся «целевая установка» должна быть направлена на то, чтобы прорвать свои границы и добиться выхода в открытое море — к «ты».

Вот где можно прорвать границы собственного «аутизма» — они прорываются через лицо другого, через «ты»!

Но ведь это же…

Вторая заповедь Христа: «Возлюби ближнего твоего» (Мф. 22, 36–40).

«Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих», — говорил Христос во время последней своей беседы с любимыми учениками (Ин. 15, 13).

Мы хотим, чтобы читатель ощутил мысль, которая в свое время потрясла автора, как некое внутреннее открытие:

В теории физиолога Ухтомского (и не только его одного) заповеди христианства становятся законами нейрофизиологии. Из области человеческой нравственности, которую XX век отринул, как никому не нужное и докучливое социальное ограничение, они переходят в область биологии мозга и психиатрии.

Существует и абсолютно благополучный вариант исхода личности из эзотерических исканий:

«…Ну как тебе объяснить. Это просто память. Такая кисло-сладкая память, как память о первой любви. Я уже лет десять занимаюсь бизнесом. Мне это интересно. Ты ведь не знаешь, я женился и радуюсь своему ребенку так, что самому стыдно становится… В сущности, она была замечательная, эта романтика духарей, только жалко, что так много ребят погибло. Я думаю, и эта тайная мысль. Никому, кроме тебя, я этого не говорил, но мой духарский опыт научил меня чувствовать какую-то слабину в человеке. Я ее словами определить не могу, это ты будешь делать — ты же у нас психиатр, но с моими сотрудниками, партнерами и властями, бандитами мне это ощущение справляться помогает…»

Таких рассказов можно услышать не много. Среди искренних московских «искателей истины», не щадивших себя в поиске, выжили, не сошли с ума, не спились и ощущают русскую психоделию как часть собственной памяти — собственного опыта — собственной мудрости не более 2–3 %.

Все известные автору люди, которым удалось преодолеть «саньясу» без последствий для себя, крестились (чаще всего уже во взрослом возрасте) и в той или иной степени осознают себя христианами. Автор не может считать этот факт доказательством своих взглядов, так как таких людей очень и очень немного.

Есть и другие варианты исходов, которые не помещаются в рамки этой книги: кто-то стал православным священником, кто-то смог до конца принять истинный буддизм и живет теперь в Непале или Тибете, кто-то начал цинично торговать теми знаниями, которые так и не принесли просветления ему самому…

Так или иначе, эти люди смогли избежать самого главного — диссоциации и распада собственной личности. Они смогли сделать свое мировоззрение цельным и приняли мир таким, какой он есть, каждый со своей точки зрения. Они стали мудрее, и мы не вправе судить их.

В общей сложности, всех этих людей, преодолевших психоделию, наверное, наберется 10–15 %. Это и есть процент «жизнестойких детей» в неблагополучной человеческой популяции. Возможно, удалось не только выжить, но и сохранить психическую цельность только тем людям, которые от рождения имеют жестко сформированное «Я»-чувство.

Не случайно, наверное, ими Григория Распутина стало необыкновенно модным в наши дни. Уж больно фигура малограмотного «старца», повелевающего царями, соответствует тайным магическим фантазиям виртуального человека. Авторы большинства посвященных ему публикаций недооценивают того, что феномен Распутина — лишь верхушка айсберга в колоссальном духовном и историческом процессе, имя которому раскол Русской церкви.

В этой книге мы не будем даже пытаться анализировать его как целое. Напомним лишь, что часть священнослужителей и верующих не приняла церковных реформ конца XVII века и решила отделиться от Православной церкви для сохранения привычного обряда. Раскольники, разумеется, считали себя хранителями истинной — старой веры, поэтому стали именовать себя староверами.

Староверы через некоторое время разделились на общины «поповцев», во главе которых стояли беглые или расстриженные официальной церковью священники, и «беспоповцев». Эти последние, не имея в своей среде образованных священников, занялись самостоятельным поиском духовной истины. В их среде и возник уникальный феномен, который получил название русского мистического сектантства.

Фактически, процесс образования народных мистических сект почти ничем не отличался от процесса образования групп «эзотерических искателей» 200 лет спустя.

В отсутствие духовного наставничества церкви сектанты основой своей веры считали вольную трактовку фрагментов Священного Писания, как правило исповедуемую их «пророками» или «христами».

В основе духовных практик сектантов лежали два основных состояния сознания. Во-первых, это уже знакомое нам унижение духа и плоти, которое в сектах достигалось с помощью жесточайшего аскетизма, изнурительных постов, жесточайшего самобичевания («хлысты») и оскопления мужчин и лишения половых признаков женщин («скопцы»).

Вторым состоянием — наградой за унижение — являлось необыкновенное возвышенно-экстатическое состояние души, возникавшее на молитвенных собраниях. Сами сектанты считали это состояние стяжанием благодати от Святого Духа (по сути, это христианский аналог искомой «саньясинами» XX века мистической «передачи»). Все нечеловеческие лишения, включающие в себя и членовредительство, они проходили ради этих мгновений экстаза.

Оргии — молитвенные собрания мистических сект — мы и считаем первой русской психоделией, генетической связи с которой новейшие русские «эзотерики» так и не смогли осознать.

Если всерьез психофизиологические последствия российской психоделии не исследовал практически никто, то исследованием русского мистического сектантства до революции занимались многие, в том числе и врачи. Понятие «экстаз» встречалось на страницах этой книги не один раз. Изучение сект позволяет понять, что скрывает в себе это слово.

Книги и материалы, посвященные русским сектам, сегодня практически недоступны для читателей, поэтому мы приводим, с комментариями, большие цитаты из двух, увидевших свет в начале XX века, книг доктора Д.Г. Коновалова.

«Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве — по своей природе представляется мне не чем иным, как своеобразным душевным волнением, разрядом нервно-психического возбуждения, вызываемого искусственными религиозными упражнениями, подготавливаемого суровым аскетическим режимом и обусловленного в значительной мере особенной психофизической организацией самих сектантов-экстатиков.