В Энгельсской школе, как и везде, Лиля Литвяк «была окружена толпой поклонников», особенно после того, как начала ходить в ДК на танцы: она здорово танцевала. Девушки, считавшие, что на войне не место флирту с парнями, осуждали ее, требовали: «Прекрати кокетничать! Ведь война!» Лилю такие разговоры не смущали, она отвечала: «А если война, так что?» И, когда кто-то бросил ей, что она, «поди, и целуется», ответила: «Чудачки! Война не отменяет поцелуев и любви!» Впрочем, решила Оля Голубева, она, может быть, сказала это только для того, чтобы позлить зануд.[73]

Женский истребительный авиаполк номер 586 сформировали первым из трех полков: если верить записям Нины Ивакиной, его формирование было полностью закончено еще 8 декабря. «Учебе не было конца и края», а перспектива лететь на фронт казалась очень отдаленной, так как не было самолетов. «Поговаривают о том, что будем здесь до мая, так как нет самолетов, вот печаль», – писала Ивакина. Пока тренировались на старых учебных самолетах авиагарнизона, с нетерпением ожидая «своих»: было уже известно, что это будут Як–1, самые современные на тот момент. Женя Прохорова после отъезда Веры Ломако исполняла обязанности командира полка, и все были уверены, что именно она поведет их воевать. В полку ее авторитет был непререкаем, уважение к ней огромно, и при этом ее очень любили. Лучшего командира для себя будущие истребители не могли представить.

Женю Прохорову немного портило несоответствие крупной головы с массивным подбородком и маленького стройного тела. Но у нее были очень красивые длинные прямые волосы «цвета спелой ржи», большие зеленые глаза и милая улыбка, от которой на щеках появлялись ямочки. Ей было около тридцати. Летала Женя Прохорова как бог.[74] Летчица Валя Лисицина увидела ее впервые в конце тридцатых годов и запомнила эту встречу. Летним июльским днем она – летчик-инструктор – занималась с курсантами на подмосковном аэродроме. Неожиданно с юга на бреющем полете появился спортивный самолет УТ–1. Сделав над аэродромом круг, самолет совершил красивую посадку. Вале было очень интересно посмотреть, кто же прилетел на этом самолете. Она, уже опытный инструктор, на УТ–1 не летала: на этом сложном в управлении спортивном самолете летали летчики-спортсмены высшего класса. Из кабины вылез маленького роста человек «с профессиональной сутулостью пилота». Когда пилот подошел к Вале ближе и снял шлем, он оказался женщиной. Кто-то рядом с Валей тихо сказал, что это Евгения Прохорова прилетела на аэродром готовить свою пятерку к воздушному параду в Тушине. Во второй раз Валя встретилась с Женей Прохоровой уже во время войны и была очень рада служить под ее командой. Ждали только самолетов.

С самолетами конструктора Яковлева Женя Прохорова была знакома уже много лет: еще в 1934 году она участвовала в перелете Ленинград – Москва на «самолете № 6 конструктора Яковлева».[75] Истребитель Яковлева Як–1, который в полку с таким нетерпением ждали, действительно был очень удачным самолетом, самым востребованным советским истребителем Второй мировой войны. Его конструктор Александр Яковлев был талантливый, но, по воспоминаниям многих, тяжелый, недобрый и завистливый человек.[76] Он был практически единственным из создателей советских самолетов, не пострадавшим от репрессий в тридцатых и сороковых годах. Как и у Расковой, у Яковлева были доверительные отношения со Сталиным, который еще в 1939 году начал вызывать его в Кремль и интересоваться мнением по разным вопросам, в том числе о различных людях. Как вспоминал сам Яковлев, Сталин еще тогда жаловался ему, что «не знает, кому верить».[77] Судя по многочисленным премиям, которыми награждали Яковлева в то время, как его коллеги работали в тюремных конструкторских бюро, Яковлев пользовался доверием. В 1940 году Сталин сделал его заместителем наркома по опытному самолетостроению.

О вреде, который Яковлев причинил своим коллегам, можно лишь догадываться. Вред, который он причинил многим талантливым разработкам других конструкторов, неоспорим: по его инициативе целый ряд новых самолетов, разработанных в других конструкторских бюро, был «затерт» и так и не достиг стадии производства. Яковлев боялся конкуренции, и, наверное, зря: его Яки, сменившие допотопные, достаточно бесполезные в воздушных сражениях с «Мессершмиттами» истребители И–16, пользовались огромной популярностью. На Як–1 был установлен пулемет и пушка, самолет был быстрый, надежный и маневренный. Начав тренировочные полеты на учебных Яках авиагарнизона, будущие истребители быстро их освоили и полюбили.

Вот-вот должны были прибыть новые У–2, на которых предстояло воевать ночным бомбардировщикам, а пилоты тяжелого бомбардировочного, 587-го, полка, пока обучались их штурманы, все еще не знали, на чем им предстоит летать. Перед самым Новым годом летчики-инструкторы пригнали для обучения три стареньких Су–2. Раскова, теперь командир 587-го бомбардировочного полка, «долго ходила вокруг этих приземистых одномоторных самолетов», принюхиваясь. От Су–2 пахло не так, как от других самолетов: запах бензина смешивался с каким-то незнакомым крепким запахом. «Чем это они так пахнут?» – спросила она техника.[78] Парень ухмыльнулся: «Так он же касторовым маслом заправляется. Зимой еще ладно, а летом будет нам работа… Как забрызгает кабину, так не ототрешь».

Помимо эстетических соображений Раскову в Су–2 не устраивали и более серьезные моменты: у него была маленькая скорость и горел он как спичка. Один из серьезных недостатков этого самолета, впервые испытанного в 1937 году и сразу поставленного на вооружение, заключался в том, что машина, особенно зимой, при посадке частенько «капотировала», то есть становилась на нос. Эти Су–2, применявшиеся на фронте как легкие бомбардировщики или разведчики, летчицы возненавидели, вспомнив их прозвище «сучки». Поговаривали, что скоро Су–2 вообще снимут с производства. Но какие же самолеты выделят тогда полку? Раскова, разумеется, взяла решение этого вопроса в свои руки.

Время летело. Вот и новый, 1942 год на пороге. 31 декабря стоял ужасный мороз, но день прошел как обычно, на аэродроме и в учебных группах. Вечером среди завешенных белыми простынями коек показывали самодеятельность, танцевали и пели, но, когда все легли спать, многие взгрустнули по дому и мирной жизни, без которой немыслим новогодний праздник. И тут вдруг появился настоящий Дед Мороз с белой бородой и седыми длинными кудрями и поздравил всех с Новым годом. Он даже принес игрушки: лошадок на колесах, зайчиков и гармошки. Летчики и штурманы, как записала в дневнике Ивакина, «повскакали с коек и в подштанниках и длинных, как смирительные, рубашках весело закружились, как покажется постороннему, в безумном хороводе».[79] Все это организовали штурманы, уж наверное при активном участии Жени Рудневой. Этот год, по мнению Нины Ивакиной, должен был стать «могилой для фашистской сволочи, оторвавшей нас от мирной работы, домашнего очага и уюта». Именно так все они и думали, несмотря на сокрушительные поражения сорок первого года. Ведь руководство страны называло именно 1942 год, как же не верить? На параде Красной армии 7 Ноября 1941 года Сталин сказал: «Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик – и гитлеровская Германия лопнет под тяжестью своих преступлений».[80] А если так сказал Сталин, то иначе произойти не могло.

Весело было и под старый Новый год: по русской традиции девушки гадали. Вспоминая святочные гадания, популярные в России с древности, они снова стали просто девчонками, мечтающими о любви. Самым популярным гаданием было выйти на улицу и спросить у первого встречного мужчины его имя, при этом внимательно всмотревшись в его лицо. У суженого обязательно должно быть такое же имя и похожее лицо. Кроме того, бросали за дверь башмаки, чтобы они показали, с какой стороны появится суженый, и капали в воду воском от свечи, а потом рассматривали, на что похож застывший комок. Но Лиля, если и гадала о женихах, родным в этом не признавалась. Рассказывая о гаданиях с подругами в письме маме и брату Юре, Лиля писала: