Здесь Васька вспомнил о притаившихся на этом берегу безглазых недостроенных зданиях. Он вжался в землю, стараясь быть невидным и неслышным.

По земле гулко раздавались удары. Кто-то шел медленной, тяжелой поступью.

Глебов затаил дыхание, и тут до него дошло, что слышит он не топот, а биение своего собственного сердца. От этого ему сразу стало легко и весело.

«Вот дурак», – мысленно выругался он, приподнимаясь. Страх отступил. Васька стал различать ночные звуки и шорохи. Рядом пищала птичка, плескалась о берег река, гудели провода электропередачи. Среди этих негромких звуков раздался смех, что-то звякнуло.

Глебов осторожно выглянул за угол одного из зданий. В слабом свете почти погасшего костра сидели люди. Они негромко переговаривались, что-то передавая друг другу.

При виде этих мирно сидящих в кружок фигур Ваське стало весело. Сидят же люди одни, в темноте. И ночь им нипочем, и шорохов они не боятся, и крест их не пугает, и покойница никакая их не мучает.

Потихоньку отступив назад, Глебов вышел к реке. Высоко над водой стояла луна, была она немного скособоченной.

«Еще чуть-чуть – и полнолуние», – про себя отметил Васька.

Отсюда крест был почти незаметен, он сливался с темной зеленью. Зато на самом обрыве четко вырисовывался силуэт сидящего человека. Невысокая худенькая фигурка болтала ножками, подставляя лицо холодному свету луны.

Васька мигнул несколько раз. Ветер зашуршал листвой.

На обрыве никого не было.

Обратно Глебов пробирался кружным путем. Хоть на душе у него было и спокойно, но он решил не рисковать и еще раз мимо креста не пошел. А то мало ли кто там сидит. Сцапает и утащит в болото. Квакай потом на илистом дне.

Бр-р-р…

Он пересек Киржач в самом глубоком месте. Одежду снимать не стал – она все равно была уже мокрая. Заложил большой крюк по полю, выбрался на проселочную дорогу и легкой рысцой побежал к центральным воротам. Выходить на освещенный пятачок перед воротами Васька побоялся, поэтому полез через низкую поросль, ловко вскарабкался на забор. Что там было внизу, он не видел. То ли кусты, то ли крапива.

Глебов глубоко вдохнул и оттолкнулся от закачавшегося забора… Но до земли не долетел. Под ним оказалось что-то жесткое. Он почувствовал, что его несут. В следующую секунду он уже летел головой вперед из кустов.

– Эй, кто там?

В сторожке рядом с воротами загорелся свет, распахнулась дверь, на пороге появилась кряжистая фигура.

– Кто здесь ходит? Отзовись!

Залаяла собака.

Глебов откатился обратно в кусты, больно ударился спиной обо что-то острое. Его пальцы наткнулись на холодный камень.

И уже зная, кто может стоять за его спиной, чье это место у ворот, Васька прыгнул вперед и, стараясь не забираться глубоко в зелень, по дорожкам помчался искать свой корпус.

В одноэтажном светлом корпусе было темно, даже у вожатых не горел свет. Глебов осторожно поднялся на крыльцо, прижался лбом к стеклу двери. Сначала ничего не было видно, а потом из темноты на него надвинулось что-то белое. Он даже не понял, что это такое, приняв за собственное отражение. Но приблизившееся лицо было не его. Круглое, белесоватое, с черными провалами рта и носа, с ярко горящими глазами. Оно внимательно смотрело на него и слегка кивало.

Васька отшатнулся. Лицо качнулось в сторону и поплыло по коридору. На его месте оказалась встревоженная физиономия Щукина.

Как только он распахнул дверь, в коридоре зажегся свет, в душевой громко запели. Васька оттолкнул Серегу и побежал к палате. Но далеко не ушел.

– Стойте!

Хлопнула дверь. К ребятам шел хмурый Максим.

– Ты где был? – прошипел Серега, пока вожатый пересекал длинный холл.

– Макароны ел, – огрызнулся Васька, отпихивая от себя друга.

– Я-то все думал, – Максим сверкнул глазами на притихших приятелей, – кто это в нашем корпусе все время свет включает? А это вы, неуловимые братцы-кролики.

– Чего это мы? – состроил недовольную рожицу Глебов. – Чуть что – сразу мы. Я только сейчас в коридор вышел.

В душевой запели, потом там что-то упало, полилась вода.

Максим прыгнул к туалету, дернул дверь.

В кабинке душевой на полу лежал небольшой магнитофон и оглушительно орал, сверху на него лилась вода. От этого вместо музыки слышались треск и писки. Неожиданно орущий аппарат чихнул и замолк.

Максим медленно завернул кран.

– Так, идите спать. Завтра поговорим.

Ребята пожали плечами и послушно пошли к своей палате.

Но утром Максим с ними не поговорил.

Весь четвертый корпус разбудили не пронзительные позывные горна, а бешеный стук в дверь.

На пороге стоял вожатый первого отряда со смешным именем Платон. Был он хмурым и взъерошенным.

– Твои архаровцы статую обратно приволокли? – сердито спросил он стоящего в холле в окружении высыпавших из палат ребят Максима. – Если они такие сильные, то пускай и несут ее обратно.

– Какую статую? Ты о чем? – сонный Максим ничего не понимал.

– Барабанщица опять в клубе стоит!

– Ну, и кто это сделал?

Максим расхаживал перед выстроившимся отрядом. Выражение лица у него было не предвещающее ничего хорошего.

Отряд насупленно молчал.

– Щукин, Глебов, вы ничего не хотите сказать?

Васька исподлобья бросил взгляд на вожатого и ухмыльнулся.

«Конечно, сейчас на нас все это и повесят», – мрачно подумал он.

– Что ж, если никто не признается, то уносить ее обратно будете все вместе. Пошли в клуб.

Барабанщица стояла там же, что и во время концерта, в глубине сцены, на шее у нее болтался порванный галстук. Палочек и части лица не было.

Глебов протер глаза и толкнул Щукина. Тот кивнул.

– Это была не она, – прошептал Серега. – У той, ночной, пилотки не было.

Василий вгляделся в статую. Голова у него закружилась, ему показалось, что сейчас на сцене стоит не одна барабанщица, а две, причем вторая почти совсем развалилась.

Он нервно сглотнул. Видение пропало.

– Ну что, – подталкивал сзади ребят Максим. – Взяли, понесли. Хватит стоять! Работаем! Нам еще на завтрак идти.

– Чего сразу мы? – запоздало поинтересовалась Гусева, удобнее усаживаясь на грязной сцене. – Может, это первый отряд притащил.

– Кто притащил, я знаю, – загадочно произнес Максим, глядя в потолок. – Но он ведь не сознается. Так что несем все вместе.

– Ничего себе! – Андрюха Васильев постучал по постаменту. – Тут человек десять должны были тащить, а ты говоришь, что один не сознается.

– Он вчера был в ударе. Да и не один он был. – Максим гневно глянул на притихших приятелей. – Все, взяли!

– Щука, – зашептал Васька. – А вдруг это те двое притащили?

– Какие?

– Из первого отряда. Ну, помнишь, в беседке.

– Точно! Это не она! – обрадованно воскликнул Серега. – Ночью другая была. Помнишь? У нее еще все лицо было разбито. А эта целенькая почти.

– Нам показалось. – Глебов внимательней всмотрелся в статую. – Здесь второй нет. Давай найдем тех, из первого отряда, и спросим. А то нам что-то много всего кажется последнее время. Те парни вчера ее видели? Видели. Вот пусть и расскажут нам все.

– Ага, видели… – усмехнулся Щукин. – Только, если мне не изменяет зрение, это не они ее схватили, а она их.

– Ты хочешь сказать, что не барабанщица должна здесь стоять, а те двое?

– Стали бы они здесь стоять, жди!..

– Зачем же она сюда пришла?

– Ты совсем больной? Не приходила она. Она же статуя! Как она ходить будет? Пошутил кто-то.

– Ничего себе шуточки! Что же мы тогда видели?

– Черт его знает! Я не понял.

«Нет, здесь что-то есть», – решил про себя Василий, но спорить с приятелем не стал. Смысла не было спорить. Все еще было слишком уж непонятным.

Пока друзья препирались, под бдительным надзором Максима мальчишки снесли статую со сцены и поволокли на улицу.

– Не туда. – Притворно кряхтя и охая, ребята уже развернулись в сторону хоздвора. – Несите к болоту. Мы ее утопим, чтобы доставать было тяжелее.