Сапронов встал, разворошил тулуп и извлек оттуда большой чайник, пахнущий овчиной. Вскоре на дощатом столе стояла кружка с теплой водой. Немного подумав, боец извлек из ящика стола кусочек сахару.

— Тринкай! — скорее приказал, чем предложил он, коверкая немецкое слово.

Густав улыбнулся и покачал головой.

— Ну тогда нам не о чем разговаривать с тобой...

Этот парень, как видно, не любил церемониться. Уверенный, что Густав «е разобрал его слов, он матерно выругался, затем нагнулся над шаткой половицей и дернул за кольцо. Перед пленным открылась яма.

«Начинается», — с тоской подумал Густав. Шепча молитву, мысленно прощаясь со всеми знакомыми, Густав готовился к страданиям за Германию, за фюрера.

Сапронов прокричал в яму:

— Эй, фрицы! Принимайте пополнение

К изумлению Густава снизу отозвались:

— Яволь! Гут...

Зашуршала солома, послышался стук приставляемой лестницы. Яма оказалась неглубокой. Кто-то предупредительно хватал Густава за ноги, направляя их со ступеньки на ступеньку, пока под ногами опять не зашуршала солома.

— Откуда, приятель? — с сильным саксонским акцентом прозвучало у самого уха.

Так обычно спрашивали друг друга солдаты на пересыльных пунктах, отыскивая земляков. Что нужно было говорить сейчас, Густав не знал: место рождения или где попал в плен.

— Вы давно здесь? — благоразумно отозвался Густав вопросом на вопрос и вдруг, закричал, ошеломленный, обрадованный:

— Артц! Это ты, Артц? Ну говори же!..

Он скорее почувствовал, чем разглядел: стоящий перед ним во тьме, дышавший с перехватом пленник — Артц и никто другой!

Солдаты обнялись. Еще бы, Густаву теперь есть с кем посоветоваться. Вдвоем и умереть не страшно!

— О, Артц! Какие мы несчастные, Артц! — уткнув голову в плечо однополчанина, ныл Густав, пока его не окликнули откуда-то из тьмы:

— Потише там!

— Здесь кто-то еще есть?

— Двое, — коротко объяснил Артц. — Идем ко мне в угол... А там фельдфебель и Вилли... Бедняк обморозился.

Густав не стал расспрашивать, кто из них обморозился: фельдфебель или Вилли. Он удивлялся и тому, что здесь Артц, и тому, что у партизан имеются пленные кроме него самого.

Напрасно Артц призывал его ко сну. Густав прилег лишь затем, чтобы удобнее было расспрашивать однополчанина. Артц не медлил с ответами, хотя сам он прибыл сюда на какие-нибудь сутки раньше и мог вообще ничего не знать.

— Значит, тебя еще не кокнули?

— Как видишь... И кормят здесь сносно, — скороговоркой отвечал Артц.

— Разве ты не отказался от пищи?

— Зачем? В плену тоже есть хочется...

— Тебя здорово били? Здесь имеются приспособления для пыток? — не унимался Густав. Ему хотелось все это знать немедленно. Но Густав скоро понял, что Артцу не все вопросы нравились.

— Ничего, кроме соломы, нет, — уже нехотя, с ноткой раздражения пробормотал Артц. Его благополучные ответы показались Густаву подозрительными. Он решился на резкость.

— Может, тебе понравилось здесь, Артц?

Ответ был ошеломляющий:

— Представь себе, да! Они — хорошие ребята.

— Но это предательство, Артц! Ты же клятву давал?..

Густав силился вспомнить, как зовут этого парня из роты капитана Гегнера. Но имя Артца никак не приходило ему в голову.

— А завести в Россию на гибель миллионы таких верноподданных, как мы, не предательство?

— О-о! Да ты успел покраснеть за сутки... Понимаю!

— Ничего ты не понимаешь, Густав, — Артц назвал его по имени, придав своим словам больше искренности. — В нашей семье всегда ненавидели Гитлера... Все!

— Почему же ты в таком случае не пришел к партизанам добровольно? Ждал, пока Иван сцапает?

В углу зашуршала солома, послышался чей-то стон и невнятное бормотание. Густав и Артц прервали свою дискуссию. Это дало Артцу возможность лучше продумать ответ.

— Если ты обошелся без помощи Ивана — завидую. А я, уверяю тебя, перешел бы, но боялся. Да и не знал, как это можно сделать.

— Верю, — издевался Густав. — А чего ты теперь боишься? Встречи со своими, когда они займут эту деревню?

— Ах, Густав, не копайся ты в моей душе, пожалуйста. — Артц перевернулся на бок, поправляя у себя под головой солому. — Если и произойдет когда-либо встреча с теми, кого ты называешь «своими», то я скажу им, что больше они меня не одурачат. Ясно?

— Ах так?.. — Густав в ярости выругался. Потом стал думать.

«Удивительный этот Артц! Может, он просто разыгрывает его, Густава? Если бы кто другой — можно было принять за провокатора. Но Артц... Август Артц! — наконец вспомнил Густав. — Мы же с ним часто стояли в очереди к полевой кухне, не раз вместе патрулировали по селу! Август показывал цветные открыточки — розовые облака над Рейном в часы заката... Забыть благословение матери, которая ждет его с войны?.. Почему Артц ведет себя так, словно не понимает всего этого? Больше того, он считает глупым не себя, а меня. Почему я вообще последнее время остаюсь в глупцах? Майор Шоор прямо назвал дураком. Похоже, что люди, живущие бок о бок со мной, знают какую-то важную истину, недоступную мне. Может, именно на эту истину намекал профессор Раббе, призывая думать, думать?..»

Густав все же не утерпел, чтобы не растормошить беспечного Артца. Должен же он знать, как надо себя вести на случай допроса?

— Август, слышишь?! Что они спрашивают на допросах... Да проснись же, черт!..

— А-а, — зевнул Артц, сладко причмокнув губами и отворачиваясь спиной. — Самый страшный допрос мне учинил ты сегодня, Мюллер. Уверяю тебя. Можешь вообще не разговаривать с ними. Именно так поступил полковник Шредер. Уверяю тебя: он с удовольствием помолчит с тобою, пока за ним придет самолет из Москвы. Ему очень скучно молчать здесь одному — нет достойного единомышленника.

«Что он говорит? — ужаснулся Густав. — Полковник фон Шредер? Барон Шредер — представитель ставки Гитлера, инспектирующий гарнизоны по борьбе с партизанами, — в партизанском плену?! Бюттнер колотился от страха, когда узнал о предстоящем визите в Лотню фон Шредера. Самолет из Москвы за полковником Шредером? Нет, у бедного Артца не в порядке голова. Его вывернули наизнанку в этом подполье за одни сутки! Молись, Густав, тебя ждут нечеловеческие испытания...»

Задержись рассвет еще на час-два, Густав доконал бы себя приготовлениями к смерти. Сначала он под безмятежное похрапывание Артца перебирал в памяти детали своего пленения, отмечая упущенную возможность избежать нынешней участи. Таких моментов, по его мнению, было несколько: когда Иван сбросил его с плеч и не меньше тридцати секунд, нагнувшись, поправлял веревки на ногах, потом, когда давал прикурить часовому, и, наконец, в темном коридоре избы — везде можно было применить силовые приемы, сбить с ног, может быть, вырвать из рук оружие и спастись бегством. В кино показывали моменты и покруче. Гитлеровские разведчики выходили победителями и не в такой перепалке...

«Конечно, неплохо бы и привести с собой обезоруженного партизана — о таких подвигах нередко пишут в газетах, — но и свое собственное спасение важнее всяких подвигов на войне. В крайнем случае, пусть меня убили бы в открытой схватке с врагом, чем принимать сегодня медленную смерть в картофельном подвале», — заключил Густав.

Ему, конечно, и раньше приходили в голову мысли о невеселом конце русской кампании. Об этом все чаще поговаривали солдаты между собой. Но — русский плен!.. Нет, такого финала своей судьбы Густав не мог предположить даже в самые мрачные минуты.

Утром Густава повели в партизанский штаб. Штаб отличался от иных крестьянских домиков разве тем, что слева у входа маячила полинявшая от непогоды и, вероятно, всеми забытая вывеска: «Правление сельскохозяйственной артели «Красная волна».

Люди сновали взад и вперед у этого строения. Они были одеты кто во что горазд. Здесь не слышалось команд, как это принято в войсковых подразделениях, люди почти не козыряли друг другу. Было неимоверно представить себе в каких-нибудь десяти километрах от немецкого гарнизона русскую военную базу.