— Почему господин майор пришел к выводу, что левофланговый второго отделения бывший его сокурсник по университету Фриц Даугер достоин быть именно президентом Турции, а не какого-либо другого назначения? Насколько помнится, Фриц в университете специализировался по Дальнему Востоку...

— Да по той простой причине, — с едкой ухмылкой ответствовал Шоор, — что Фриц так же глуп, как и нынешний турецкий правитель. Но Фриц все же немец, и здесь не может быть другого выбора...

Шоор еще более нахмурился, сбивая пепел сигары на комнатный цветок, потом коротко взглянул на изумленного Густава и добавил:

— И ты дурак!..

На этом курс подготовки Густава Мюллера к практическим действиям на Восточном фронте закончился.

На другой день фельдфебель построил зондеркоманду перед парадным входом у здания техникума, отодвинув строй ровно настолько, сколько потребуется Шоору для хождения вдоль первой шеренги. О привычке майора прохаживаться перед строем, часто нагибаясь, чтобы оглядеть сверкающие голенища своих сапог, тароватый фельдфебель хорошо знал. Чтобы угодить майору, фельдфебель Цейсмер, пребывающий к тому же в звании наместника египетского доминиона, послал дежурного по роте Роальфа Линца — уже знакомого нам императора Японии — подмести площадку. Кто знает: может, вместе с майором пожалует сам комендант гарнизона полковник Турвеббер?

Но майор вышел один. Он был в парадном мундире с темным отложным воротником. Вытягивая губы и кривясь, он пытался, действуя языком, извлечь мясные крошки, застрявшие в зубах. Эти чисто домашние гримасы офицера и предчувствие перемен в войсковой жизни настраивали солдат на доверчивый лад.

От парадного мундира Шоора с тремя рядами орденских планок веял строгий холодок воинской дисциплины, как бы напоминая «сильным мира сего», что и над ними всегда имеются более сильные, способные повелевать и чувствовать при этом себя совсем непринужденно.

Майор держал в руках длинную трость, которой изредка похлопывал себя по голенищу, требуя внимания, иногда опускал ее на полусогнутую ладонь.

Трость эта была необычна. Столетний пастух-гуцул сработал ее из молодого побега карпатской лещины, приспособив сопилку и для опоры при передвижении за стадом. Инкрустированная палка эта заинтересовала Шоора, когда он выбирал в горах место для концлагеря и повстречал там пастуха. С тех пор Дитрих Шоор никогда не расставался с трофеем, совершенно позабыв о прямом назначении инструмента: музыки и песен майор не выносил, за исключением походных маршей.

Густаву почему-то казалось, что майор втайне наслаждается звуками гуцульской сопилки и вообще ведет несколько иную, чем выставленную напоказ, жизнь, как и эта вот полюбившаяся ему музыкальная палочка.

Напутственная речь Дитриха Шоора была во многом удивительной, не менее странной, чем классные занятия.

— Господа! — подбрасывая гуцульский трофей на ладони и по привычке покачиваясь на носках взад-вперед, начал майор. — Наша встреча на этом заканчивается. Мой скромный долг заключался в том, чтобы объявить всем вам вместе и каждому в отдельности о ваших чрезвычайных полномочиях на земле в настоящее время. Насколько мог справедливо, руководствуясь только вашими знаниями и обнаруженными способностями по части руководства миром, я распределил между вами сановные посты и ознакомил с методами, которыми в наше время они достигаются. Надеюсь, недовольных нет?

С выдержкой, приличествующей великим, зондеркоманда молчала.

— В таком случае, господа, мне остается лишь пожелать вам успеха и... — тут Дитрих Шоор сделал непродолжительную паузу, подавшись вперед и обводя шеренгу быстрым взглядом, — и ответить на два небольших вопроса — они могут возникнуть у вас почти сразу, как только мы расстанемся. Завтра вы отправляетесь в прифронтовую полосу и некоторые из вас, например, «король» Дании или французский «премьер»...

Прервав фразу Шоора, в строю вдруг четко, как на солдатской перекличке, прозвучало: «Яволь!» Это отозвался один из великих, уже пообвыкших в своей новой роли. Два или три человека в разных местах коротко хохотнули в ответ.

Майор продолжал, будто ничего не заметив:

— Некоторые из вас пойдут не на Запад, по прямому пути к трону, а на Восток, в дремучую глубь России. Пусть это не вызовет ваших нареканий на судьбу, господа. Она у вас у всех в конце концов будет одинаковой. Такова особенность жизни нашего поколения: идти не туда, куда хотелось бы, заниматься не тем, к чему имеешь назначение. Тут же может возникнуть другой вопрос: почему я не предрек никого из вас в правители довольно обширной и весьма привлекательной державы — России? Я мог бы ответить на этот вопрос таким образом, что среди вас не оказалось ни одной подходящей кандидатуры, и был бы, вероятно, прав. В самом деле, управлять в вашем возрасте еще не покоренной державой, что может быть сложнее и трагичнее? Короче говоря, господа, можете поверить мне на слово: нет ничего завидного в судьбе человека, которому уготован путь к трону в России. Только великому фюреру, который столь не похож, на всех нас по масштабам своих замыслов и устремлений, такая задача по плечу. Мы должны сегодня помочь фюреру в осуществлении этого непостижимого дела хотя бы из соображений накопления опыта в руководстве своими провинциями. Дело даже не в том, чтобы победить русскую армию. Не исключена возможность, что это нам когда-нибудь удастся, как удавалось предкам. Не в этом суть, господа. Зайдя в глубь России, фюрер с поразительной прозорливостью обнаружил тайну, искусно скрываемую большевиками от мировой общественности: народ этой страны нетерпимо относится к любой форме правления, которую мы в состоянии им предложить на сегодня. Русские уничтожили всех царей, королей, баронов, премьеров и военных диктаторов, не только приходивших к ним с предложением своих услуг извне, но и своих собственных... Даже смотрителей гаремов, — кашлянув, подчеркнул он. — Русские избирают своих правителей по доброй воле — и в этом вся неожиданность для нас, господа, если не сказать трагедия. Я оказался бы в ваших глазах безнадежным лгуном, если бы предсказал любому из вас успех на таких «выборах» в России. Думаю, все мы поступим благоразумно, если не станем создавать суеты вокруг русского престола. Ваша миссия, в частности, состоит в том, чтобы помочь фюреру в этой своеобразной кампании, дабы он скорее одержал победу. И тогда Россия откроет вам всем путь к королевским и министерским званиям. Россия, господа, может все вам дать или все у вас забрать — иного выхода нет. Таковы законы в этой варварской стране... Итак, в добрый путь, господа! — глубоко вздохнув и вытянув руку с гуцульской сопилкой в сторону восходящего солнца, сказал Шоор. — Если, уже будучи правителями крупнейших держав света, даже такой державы, как Америка, вы ощутите потребность в убийцах, поджигателях, насильниках, не забудьте о существовании майора Дитриха Шоора. Я, как и ныне, к вашим услугам, господа. Не стесняйтесь даже в тех случаях, когда войну вы затеете друг против друга. Меня не будет интересовать, кого будут убивать и насиловать ваши солдаты. Война — моя профессия, и я охотно поделюсь своим опытом с кем угодно, уважая обе дерущиеся стороны...

Кто-то снова захохотал. Но Шоор остепенил смеющегося властным взглядом.

— Если вам все понятно, прощайте, — поклонился строю Дитрих Шоор.

Это было трогательно и страшно. Но покорные войсковой выучке сановные члены зондеркоманды рявкнули дружно:

— Хайль Гитлер!

Густав молчал, пораженный, не успев и даже не догадавшись выкрикнуть вместе со всеми. Ему казалось, что сопилка в руках майора сейчас заиграет что-нибудь скорбное, обнаружив свои скрытые свойства. Шоор даже поднес сопилку к губам, но вдруг отвернулся и злобно сплюнул.

Грузовик взвыл, расшвыривая колесами глинистое месиво и опасно разворачиваясь поперек дороги. Мотор замер. Лязгнула дверца кабины, и шофер опять похлопал ладонью по тенту. Темный брезент гудел под ударами руки, как железный. Четверо в кузове схватились за лопаты и стали по одному выпрыгивать на дорогу. Как бы извиняясь за свою оплошность, шофер буркнул тихо: