Брюс опустился на колени возле кровати и сжал щиколотку Натали. Она засмеялась. Он стал целовать ее ступни. Она села и притянула его к себе. Она целиком отдавалась тому, что делала. Брюс спрашивал себя — неужели и он был таким в девятнадцать лет?

Порывшись в шкафу, словно она была у себя дома, девушка вытащила одну из его просторных клетчатых рубах, натянула ее и теперь хозяйничала на кухне. Она решила приготовить им воскресный завтрак и, несмотря на очевидное отсутствие опыта, не отступала от намеченного. Она не знала, сколько класть кофе, и не догадалась, что масло стоило бы вынуть из холодильника до того, как расставлять тарелки. «Это поколение живет с родителями»,—подумал Брюс, включаясь в работу. Девушка сказала, чтобы он сел, что она все сделает сама, и сунула ему в руку стакан апельсинового сока. Он коротко, хотя и дружелюбно объяснил ей, что уже много лет живет один и усвоил основные правила выживания. Если быть точным, три года и два месяца. Она покачала головой, такой промежуток, позволявший загадывать что угодно, ей явно понравился.

Брюс съел приготовленную ею яичницу с беконом— там было много соли, но мало перца. Потом потащил ее в постель, где они задержались довольно долго. Она предложила сделать ему массаж, объяснив, что научилась этому от подружки-индианки, родом из Калькутты. Он согласился. Натали уделила особое внимание тому, что называла треугольником, геометрически правильному пространству между плечами, притягивающему тяжелые удары, злые вибрации, потрясения. Он чувствовал, как она трется мягким, влажным низом живота о его бедра, и подумал, что хорошо было бы немножко отодвинуться и просто полежать. Рядышком. Она хотела новых ласк. Он исполнял ее желания, пока их не прервал телефон.

— Майор Брюс? Это Шарль Женовези из лаборатории. Простите, что беспокою вас в воскресенье, но у меня кое-что новенькое. Я тут всю ночь слушал записи передач, которые вы мне дали. Я почти уверен, что на пять передач «Запретных ночей» звонил один и тот же слушатель. Голос сильно изменен, но можно судить по лексикону. Этот тип любит наречия типа «полностью», «конечно». Или прилагательные вроде «разумный», «двусмысленный», «революционный», «раздражающий».

— Отличная работа, Женовези. Надо будет дать послушать эти куски возможным свидетелям.

— Я об этом думал. И сделал для вас небольшой монтаж.

— Можете прислать его сегодня же утром с курьером в отдел?

— Без проблем. Думаете, мы что-то ухватили?

— Посмотрим. Еще раз спасибо.

— Иди прими душ, Натали.

Сам он только что это сделал, прежде чем надеть джинсы и черный джемпер. Он уже влез в любимые сапоги, но вспомнил, что забыл о лосьоне после бритья.

— Нет, я хочу, чтобы на мне остался твой запах.

— Хорошо, тогда одевайся, потому что мне надо уходить.

— Возьми меня с собой.

— Об этом не может быть и речи. Через полчаса у меня занятия по стрельбе.

— Ой, я хочу! Возьми меня! Хочу посмотреть, как ты стреляешь.

— Натали, мы не в телевизоре. Это настоящая жизнь. Я старый полицейский из плоти и крови, у меня есть работа. Я был очень рад, что ты ко мне зашла, но всему есть конец.

Она подошла, положила руку ему на грудь, нежно провела вверх, к шее. Ее глаза наполнились слезами. «Черт»,—подумал Брюс.

— Перерыв или конец? — спросила она наконец, пытаясь выглядеть храброй романтичной девушкой, которую не так-то легко сломить.

— Второе решение было бы более разумным.

— Но почему, Алекс? Нам было хорошо вместе, разве нет?

— Мне и одному очень хорошо. Ты очень славная, но я не хочу причинять тебе боль. Уходи, пока ты и впрямь не поверила в то, что говоришь. Тебе всего девятнадцать. А я не из тех, кто самоутверждается, заставляя страдать молодых девушек.

— Слишком поздно.

— Что? Из-за того, что мы два раза переспали?

— С первой минуты было поздно. С той минуты, когда я открыла дверь и увидела тебя в этом кафе. И через двадцать лет, когда мне будет столько же, сколько сейчас тебе, старый черт, ничего не изменится. Понимаешь?

Он вздохнул. Она разревется с минуты на минуту. «Надо как можно скорее найти себе виртуальную роковую женщину», — подумал он, подыскивая слова. Зазвонил телефон.

— Алекс Брюс?

— Он самый.

— Это Мартина. Мартина Левин. Шеффер мне сказал, что по утрам в воскресенье вы ездите в Национальный центр стрелкового спорта. Я подумала, может, мы могли бы там увидеться. Мне хотелось бы с вами поговорить.

— Это лучше, чем в забавном старомодном кабинете, а, Левин?

— Да, вот именно.

— Ну, коль скоро адрес вы знаете, там и встретимся.

— Отлично, до скорого.

Брюс посмотрел на свой «перфекто», брошенный на подлокотник кресла, мысленно представил кобуру и «манурин», лежащие под ним, и повернулся к Натали. Она уже сняла клетчатую рубаху, бросила ее на кровать и натягивала свитер и джинсы. Она надела их прямо на голое тело, как и кроссовки, сунула носки в карман. Сделала вид, будто не заметила, что забыла белые кружевные трусики на ковре. Она гордо вышла из спальни с грустной улыбкой и жадными глазами. Он услышал, как захлопнулась дверь квартиры.

«Никогда я так не радовался голосу Мартины Левин, как сегодня утром!»— подумал Брюс, относя трусики Натали в бак с грязным бельем.