Она подхватила потяжелевший пакет, выключила свет на кухне, потом в прихожей и уже собралась выйти, как услышала грохот дверцы лифта. Послышались шаги. Надя сжалась.

Но потом стукнули двери рядом, и стало тихо — кто-то вернулся домой.

Лифт стоял в своей коробке и ждал ее. Надя заперла квартиру на один замок и спустилась вниз.

Во дворе опять никого не было, даже старухи с собачонкой, которых она видела из окна.

До тошноты хотелось есть. Надя приметила под чахлым, полузасохшим деревом скамейку, уселась и принялась рвать зубами то колбасу, то хлеб, то пахучий сыр. На душе был ожесточенный покой. Теперь было ясно, с чего начинать свою жизнь в Москве было так же ясно, кто похитил ее кассету, по чьему желанию убили Акима Петровича и оглушили ее саму. Все козыри в этом подкидном дурачке были на руках у Нади, и следовало лишь продумать правильные ходы, чтоб не прокидаться.

Колбаса исчезла в минуту, Надя даже не ощущала во рту ее вкуса, будто сглотнула, не жуя, как голодный пес. Остатки хлеба и сыра сунула в пакет, стряхнула с колен крошки и пошла со двора.

У тротуара стояла темная высокая машина, немного похожая на вездеход, а больше на какого-то могучего зверя; парень в светлом костюме возился в моторе. Надя поравнялась с машиной, дверца со приоткрылась, и девичий голос окликнул:

— Девушка, можно вас на минутку!

Надя остановилась.

Из машины высунулась девушка с длинными волосами, сильно накрашенная, в открытом платье, светились голые плечи. Размазанные губы то ли улыбались, то ли дергались от непонятного волнения. С шеи свисали яркие бусы, а глаз под челкой не было видно.

— Ну? — приостановилась Надя.

— Мы тут… Понимаете, заблудились… Как нам добраться…

— Я сама не тутошняя, — ответила Надя и почувствовала, как ее схватили сзади под мышки и руки неимоверной силищи оторвали от земли и сунули в машину. Навстречу, через голову девушки, протянулась еще пара рук, схватила Надю за волосы, рванула — и парик слетел с головы.

— А, черт! — выругался невидимый парень и вновь ухватился за волосы Нади и потянул на себя.

Стоявший у нее за спиной перехватил Надю за бедра, приподнял и вбил ее в машину, словно какую поклажу. Надя попыталась вскрикнуть, но ей тут же сдавили горло, почти моментально взревел мотор, машина рывком тронулась с места.

Надя принялась отбиваться руками и ногами, но ее втоптали в пол салона, навалились сверху, сдавили горло и больно нажали коленом на живот.

Она услышала, как пищала девушка, может быть, это была та — длинноволосая подсадная утка.

— Не убивайте, не убивайте нас!

Послышался глухой удар, и голос смолк, словно захлебнулся.

Мощно ревел мотор.

Клещи, зажимавшие Надино горло, чуть ослабли, в рот ей сунули горлышко бутылки, и жгучая пахучая жидкость полилась на лицо и шею.

— Пей, зараза, пей, тебе говорят! — в голосе парня слышались смех, злость и угроза. — Пей, сука, а то убью!

Надя боялась, что горлышко бутылки раздробит ей зубы. Ее ударили каблуком в висок, и крепкое зелье хлестнуло в рот, застряло в груди, комом проскочило в желудок… Она захлебывалась, задыхалась, мотала головой, но от сыпавшихся ударов глотала и глотала какую-то отраву вместе с хлынувшими из глаз слезами.

— Хватит ей бренди жрать, а то нам ничего не останется! — заржал над Надей кто-то. — Достаточно, вошла в норму!

— Пусть допивает! Перебор в таких случаях не мешает!

Удары прекратились, бутылка опустела. Надя слышала, как всхлипывает и что-то бормочет девушка, заманившая ее в машину.

— Здоровая девка! — Она почувствовала, как ее шлепнули по заду. — То, что надо. Ну-ка, дай ей курнуть для верности!

Теряя сознание, Надя почувствовала, как ей дунули в лицо кислым дымом, а потом сунули в рот замусоленный мундштук папиросы.

— Кури, сука! И не придуривайся, в затяжку, по-настоящему! Надя втянула в себя дым, надеясь, что это принесет облегчение. Голос девушки плаксиво прозвучал над головой:

— Дайте и мне зарядиться, если уж так пошло!

— Держи.

Машина продолжала безостановочно мчаться.

Водитель крикнул:

— Ну, что? Опять на кладбище?

— Давай! Там место притертое!

— Нет! Нет! — завизжала длинноволосая, но тут же смолкла и застонала от боли.

— Молчи, дура! На кладбище дохлых возят, а ты пока живая! Обслужишь компанию по первому разряду, со смаком, тоже живой останешься.

— Придется вам, девки, показать свое высокое искусство, — негромко засмеялся третий парень.

Жаркая волна растеклась в Наде от желудка по груди, ударила в голову, перемешалась с болью, и вдруг стало невыразимо весело, радостно, словно наступило просветление, распахнулись двери в неведомые миры, в которых все совершенно по-другому и нет ничего страшного.

— Дай сесть-то! Мне же больно! — крикнула Надя.

— Дошла до кондиции!

Рывком ее вздернули с пола, и она оказалась на чьих-то коленях.

Она дико захохотала и хлопнула водителя кулаком по затылку.

— Гони, извозчик! — истерично закричала она. — Что едешь, как черепаха! Гони, обормот!

Ее снова ударили, но несильно.

— Еще ей порцию, и будет в полном порядке! — крикнул через плечо водитель. — Девка что надо!

— И мне, и мне порцию! — услышала Надя крик, повернулась и увидела, что за ее спиной, в углу, сидит какая-то, кажется, знакомая девчонка с длинными волосами и голыми плечами.

Наде снова всунули в рот бутылку, и она глотала жадно, боясь, что отнимут.

Машина круто пошла вверх, на мост, почти взлетала в небо, потом обрушилась вниз, скорость упала, и померк свет фонарей. Автомобиль несколько раз тряхнуло, и он остановился.

С этого момента Надя не теряла сознания, но все, что происходило, было словно в бреду. Ее выдернули из машины, и был слышен испуганный, молящий визг длинноволосой. Потом повалили на землю, кто-то сдирал с бедер джинсы, давил зверскими пальцами грудь и раздирал в стороны ноги… Все это продолжалось бесконечно, ей кусали губы, били по щекам, перевернули и ткнули лицом в траву так, что она чуть не задохнулась, после паузы снова распластали на спине, наваливались, мяли, и наконец словно все отрубилось — наступила тишина и покой, в который Надя провалилась, не ощущая ни боли, ни тошноты. Она чувствовала, что еще жива, только не хотелось быть этой живой, не хотелось что-то понимать. Уснуть бы, а еще лучше умереть.

Светает, подумала она, различив возле лица стебли травы и крупный песок. Потом услышала тихий жалобный стон неподалеку, напряглась, перевернулась на спину и села.

В мутном молочном свете Надя увидела покосившийся крест над могилой, железные ограды, пожухлые венки. Между могилами тянулись в небо ровные и толстые стволы высоких деревьев. Откуда-то издалека донесся низкий затравленный гудок тепловоза.

Жива или подохла? Жива.

Она обернулась. Метрах в пяти от нее лежала, свернувшись калачиком, совершенно голая девушка, прикрытая лишь длинными волосами. При каждом стоне тело ее конвульсивно дергалось. Вокруг была раскидана одежда. На Наде оставалась рубашка, она схватилась за живот — слава те Господи! — пояс-кошелек был цел. Может, его не приметили, может, он никого не интересовал.

Она дотянулась до своих джинсов, висевших на ограде могилы. Рядом валялся ее пакет: парик, платье с туфлями никуда не делись.

— Ты жива? — пропищала длинноволосая, не меняя позы.

— Не знаю. Ты что же, стерва, меня подставила? — Надя услышала, что голос у нее жестяной, будто вырывается из обожженного, просмоленного горла.

— А что мне было делать? Меня б убили.

— За компанию тебе околевать было веселей, да?

— Все-таки был шанс… Уехали скоты?

— Кажется. Вставай, простудишься.

— Не хочу. Как тебя зовут-то?

— Надя.

— А я — Джина.

— Не русская, что ли?

— Русская. Это меня сейчас в Москве так кличут. Уже третий год. Мне нравится.

Джина, так Джина. Надя заметила свои трусики, валявшиеся на могильной плите, и потянулась за ними.