«Надо же, один раз всего и щелкнул!» — удивлялся Борис.

На завод стали приходить письма. Много писем. Люди благодарили Бориса за умную мысль, за то, что не дает дремать бюрократам. Среди писем нашел он и конверт, подписанный четким каллиграфическим Пашкиным почер­ком. Борис обрадовался.

«Неужто? Не совсем забыл, шельмец».

Пашка писал, что у него тоже имеются кое-какие успе­хи на токарном. Увлекается он увеличением скорости реза­ния металла. Дело новое, необычное. Тут есть возможность себя показать и на законном основании о себе не забыть; расценки за скоростное резание солидные.

Борис досадливо поморщился:

«Вот черт, и здесь он за свое».

Пашка писал, что ему стыдно за тот случай, «по при­езде в столицу», и за своего дядю. В потешной форме по­ведал, как налетела на них с дядей тетка, как выгнала обо­их из дому, наказав не возвращаться без Бориса.

«Но ты, Дрозд, тогда будто сквозь землю провалился». Заканчивалось письмо приглашением в гости.

Тут же была приписка тети Зыкова: «Приходи, милок. Не гневайся на нас, дураков. Если захочешь жить у нас, никто слова не скажет. И батьку твоего, и мамку я хорошо помню, спасибо им за помощь и дай им бог здоровья». (О смерти отца Бориса она, наверное, не знала — Пашка не сказал.)

«Вот это приписка! Целая резолюция… Схожу. Непре­менно схожу».

Написал ему и Виктор Семенович Головастов. Письмо оказалось кратким: «Молодец! Так держать! И не просто держать, а чтобы хвост стоял пистолетом».

Пришло письмо от Вальцова. Хвалил он Бориса сдер­жанно, считал, что сделанное Дроздовым — лишь начало, что всех своих возможностей он, Борис, еще не проявил. Находился Вальцов на излечении в больнице, но адреса не указал. «А что касается того нашего разговора — согла­сен: прав ты, Борис,— писал он в конце письма. Не мино­вать нам еще бурных дней, потому что злоба тех, кто шел за кулаками, загнана вглубь, еще придется кое с кем по­возиться».

Борис долго раздумывал над письмом. Слова Вальцова были не случайные, уж не стреляли ли в него? Почему он в больнице и не захотел, чтобы Борис навестил его? Хотя, судя по штемпелю, Вальцов находился в Москве.

Оказались в почте и веселые письма: их нельзя было читать без улыбки. Москвичка Октябрина Маслова, напри­мер, признавалась, что она заочно влюбилась в Бориса, и если он хотя бы в малой степени ответит ей взаимностью, охотно выйдет за него замуж. Она студентка первого курса политехнического института, комсомолка, родителей не помнит, воспитывалась в детдоме. К письму Октябрина приложила фотографию. Строгие глаза, ямочка на подбо­родке, разлет наверняка черных бровей и добрые пухлые губы.

—  Ну вот, хотя бы надежда появилась, что не останусь холостяком.

Борис шутил.

А между тем сердце его ныло. В этой суете он две не­дели не появлялся у Жени, словно спихнул на руки фаб­ричных девчат. «Как ты, милая Женька, скоро ли тебя вы­пишут?» Он соскучился по ней.

Вдруг ему попался маленький самодельный конвертик, будто что-то предчувствуя, он поспешил разорвать его.

«Дорогой Боря! — прочел он.— Только теперь я повери­ла, что ты действительно рабочий, а не милиционер. Какая у тебя хорошая жизнь. Даже и не верю, что это ты меня вы­тащил из… ты знаешь сам откуда. Я уже неделю как рабо­таю на комбинате, живу в общежитии. У меня много теперь подруг. Они сшили мне платье, надарили всего. Я теперь королевой стала. О тебе читали всем общежитием. Ждем тебя к нам в гости. Михайловна нас научила печь пироги. Приходи в воскресенье.

Вот все. Женя».

Словно оглушило это письмо. Как же так? Уже целую? неделю, как Женька выписалась из больницы… Почему ему-то доктор — ни слова?! Вот тебе и «задумчивый крокодил»!

Как быстро пролетело время! По горло был занят в ко­миссии по пересмотру расценок. Наделала шума статья. Борис всеми силами отбивался от участия в комиссии, какой он, к черту, экономист!

—  Да ты, никак, спятил, Дрозд,— искренне удивлялся ему Сергей Кириллов, недавно переведенный в замести­тели начальника цеха.— Сам заварил кашу, а теперь в кусты?

Пришлось «вкалывать» после работы. И так двенадцать дней трудились в поте лица… И завершили работу, на кото­рую в обычных условиях ушло бы два-три месяца. Нарко­мат всем членам комиссии объявил благодарность за удар­ную работу.

Был вторник, до воскресенья оставалось четыре дня. Целых четыре дня! Тянулись они невероятно долго. Но правду говорят: нет худа без добра.

После обеда остановила его Люба Степанова, табель­щица.

—  Слушай, с тобой теперь как с обычным человеком можно говорить? — кокетливо поджала она губки.

—  И не моги думать. Начинай так: уважаемый Борис Андреич…

Девушка смешливо фыркнула и вдруг цапнула его за палец, который он значительно поднял кверху.

—  Почтеннейший Борис Андреевич! А не кажется ли тебе… Такой знаменитости без костюма теперь никак нельзя.

Борис пожал плечами.

—  У меня же есть…

—  Это у Гавроша были одни штаны, и он удивлялся: зачем ему другие?

—  Ну, уж если Виктор Гюго так считает!..

Люба с досадой посмотрела на Бориса.

—  Я с тобой серьезно, Борька. Во-первых, из этого костюма ты просто вырос…

—  Неужели я и до тридцати буду расти?

—  Не дури, видишь, руки вылезают почти чуть не по локти…

Борис смешался. Он и сам знал, что рукава коротки, что брюки не прикрывают лодыжек.

—  Но ведь такой еще крепкий костюм…

—  Тебе нынче никто слова не посмеет сказать… Ты вон какие деньжищи огреб! С ног до головы два раза можно одеться. Зайди к Константину Арефьичу, для тебя у него ордера найдутся. Будь уверен… Сегодня и провернем опе­рацию… Да отпусти ты мои пальцы. Расплющишь своей ручищей.

Борис смутился, но руку девушки не отпустил. Он не думал, что кто-то может обращать внимание на его «наря­ды». Но раз уж Люба говорит, наверное, и в самом деле

он смешон. А кто любит быть смешным? Тем более ему предстояло свидание с Женей, ставшей, как она пишет, «королевой».

—  Если я после смены увижу кого-то с тобой рядом, но­ги переломаю… — сказал он с нарочитой угрозой.

Смешинки в глазах Любы исчезли, щеки вспыхнули, она порывалась что-то сказать и… не смогла.

—  Буду ждать у проходной.

—  Только деньги не забудь,— тихо и грустно сказала она.

…Поехали не в ЦУМ или в Пассаж, как ожидал Борис, а куда-то на окраину. В магазине посетителей оказалось немного, хотя в центре кое-какие товары уже продавались без ордеров и в Москву наезжали из окрестных городов и из сел.