—  Свидетельства Гриневича подтверждал и заведующий складом, а он тоже член партии.

— И все-таки, почему слова двух коммунистов с доре­волюционным стажем оказались для вас не авторитетны­ми? Лисовенко в ВКП(б) менее пяти лет. К тому же, как вы знаете, в прошлом он был левым эсером!

—  Я не знал, что Лисовенко был эсером,— открещивал­ся Юзовский.

—  Так ли, Наум Григорьевич? Вы сами в прошлом эсер, жили в одном городе с Лисовенко и не знали его?

—  Нет, не знал. Я уже о том говорил и повторяю твер­до: не знал.

ЦКК ничего не оставалось, как оставить Юзовского в покое. Но наступит время, и к запутанной жизни этого деятельного человека ЦКК еще придется вернуться.

В разговоре с Натальей Вальцовой партследователь с нотками задушевности поинтересовался, что же все-таки произошло между супругами? На свой осторожный намек получил красноречивый ответ: не любит она Вальцова.

Столь откровенное признание обескуражило следовате­ля. Он поинтересовался:

—  А замуж выходили — тоже не любили? Что же слу­чилось?

—  Разлюбила.

—  Но почему?

—  Фанатик ваш Вальцов. Сам умрет с голоду, на кол­басе сидючи, и других уморит…

—  Полная противоположность Георгию Семеновичу, не так ли?

—  А почему бы и нет? — дерзко ответила Наталья, не отводя взгляда от пристальных глаз следователя ЦКК. – Человек он дальновидный. По крайней мере с ним жить не скучно. Ведь ваш Вальцов только будущее славит, а на­стоящего он не имеет и никогда не будет иметь.

Признание Натальи заставило по-новому взглянуть на Гриневича, этого «дальновидного человека». Выводы не заставили себя долго ждать. От руководства комбинатом Гриневича отстранили, а вскоре его делами на комбинате занялись следственные органы.

И, наконец, перед работниками ЦКК предстал сам Вальцов. Он, как выяснилось, на самом деле мог умереть от голода, «на колбасе сидючи».

—  Орел! Кристальная душа! А в личном плане — шля­па! — отчитывал его председатель комиссии.

Щеки Вальцова вспыхнули от такой мужицкой прямо­ты. И возразить было нечего.

—  Как же дальше вы собираетесь строить свои семей­ные отношения, коммунист Вальцов?

—  Вы же сами предложили мне быть двадцатипяти­тысячником. Еду с охотой. С глаза долой — из сердца вон.

…На завод Вальцов возвратился как на крыльях. Через неделю он должен принять председательские вожжи, а пока надо подчистить все концы: закончить работу, сдать вер­стак. После смены они с Разумновым и Дроздовым броди­ли по городу, пили пиво, вели долгий откровенный разговор, будто хотели наговориться на многие годы вперед. Борис спросил: не задевает ли его, Вальцова, принятое решение? Почему не возвратиться ему на прежнюю должность?

Вальцова вопрос Бориса только развеселил.

—  Что же мне перед ЦК нос задирать? Сам подумай. Чего я стою, там знают. А вообще-то… откровенно говоря, мне бы в деревне родиться: люблю я землю, Борис, и сель­ский быт мне по душе…

—  Да если есть поблизости хоть какая-нибудь водица,— не удержался от шпильки Разумное.

Вальцов рассмеялся и с удовольствием потер руки.

—  А я просил комиссию… Чтобы, так сказать, землица была с водоемчиком. Хотя бы и плохоньким… Обещали рукавчик от Москвы-реки протянуть.

Борис внимательно слушал и все пристально вгляды­вался в него. Наверное, показалось парню: как-то не очень серьезно звучат его слова. О земле целая наука создана, а у него, Вальцова, все замешено на шутке, ему, видишь ли, реку подавай. Разве крестьянину до красот сейчас? Селу нужны специалисты, борцы…

Не удержался, высказал, что думал. Вальцов в душе похвалил его за прямоту. Усмехнулся. Усмехнулся и Арефьевич. Вальцов, кивнув на Бориса, сказал Разумнову:

—  В самое яблочко угодил. Я ведь тоже подумал об этом. Давай рассуждать по такой схеме. Что важнее сей­час: знать землю, как, скажем, ее знает агроном, или знать крестьянина, человеческую душу вообще, но знать ее, конечно, с позиции марксиста. Как считаешь?

—    Хорошо бы… и то, и другое, да в одном бы лице. Помните по Гоголю? — ответил Борис.

Они с Разумновым переглянулись, и Вальцов, вздохнув, уверенно ответил:

—    Придет и такое время, Борис. Ну, а пока — подни­мись до уровня Центрального Комитета партии. Где ж ты в один-два месяца найдешь двадцать пять тысяч агрономов, зоотехников да ветеринаров, закаленных в борьбе за ре­волюцию?

Прощание с Вальцовым было бодрым.

Разумнов напутствовал его по-дружески:

—    Смотри, Иван, в оба. Сам, поди, читал о тех, кото­рые бродят с обрезами.

Вальцов сердито глянул на приятеля.

—    Ладно, не пугай. И без тебя есть кому предостере­гать. Полдня провел в одном местечке. Врастал в обста­новку.

И вот все, о чем говорил тогда Разумнов, произошло стремительно, не давая минуты на размышления. Он ехал в тарантасе. Трое выскочили из-за кустов и сразу же вски­нули обрезы. Но он все-таки чуть раньше успел выстрелить. Могучего телосложения, похожий на медведя бородатый мужчина взметнул руки, ойкнул и упал, вызвав замеша­тельство у двоих других. Вальцов успел еще два раза раз­рядить наган. Второй его выстрел, видимо, угодил стояв­шему бандиту в плечо. Обрез отлетел в сторону, а хозяин его, скрючившись и заплетая ногами, устремился в кус­тарник. В это время третий из нападавших уже ломился через кусты. Когда Вальцов нагнал бандита, он был уже на лошади, к которой он, видимо, и спешил. Вальцов выстрелил. Упала лошадь, всадника отбросило вперед.

Это и спасло бандита. Он мгновенно вскочил и скрылся за деревьями. Последние выстрелы Вальцова, видимо, не достигли цели,— он слышал, как трещит валежник. А пока Вальцов перезаряжал револьвер, левую его руку будто огнем прожгло; выстрела он не услышал.

Вальцов тотчас укрылся за деревом. Несколько раз подряд выстрелил вслед бандиту. Вдруг пуля провизжала у него над головой, брызнули крошки от дерева. Стреляли совсем близко. Вальцов дважды пальнул в том направле­нии. Ответа не последовало, раздался лишь треск ломаемых сучьев.

Вальцов уже не мог стрелять — боль в левом плече ста­– ла невыносимой. Привалившись к дереву, он высвободил из-под пояса рубаху и рванул от нее кусок, сбросил тужур­ку, кое-как разорвал рукав, залитый кровью, с трудом перевязал себя. Постанывая и хрипя от злости, поторо­пился к опушке.

Убитая лошадь бандита судорожно вытянулась; тревож­но и призывно где-то ржал конь Вальцова. Как ни странно, теперь его мучила не столько боль в руке, сколько подкаты­вавшаяся к горлу тошнота. По счету это было его третье ранение (два он получил в гражданскую). Все три раны были не такими уж и тяжелыми, а вот поди ж ты, тошнило его всегда, как беременную барыню.

Отрывистые эти мысли вдруг прервал бабий вой, доно­сившийся со стороны села, до которого было чуть больше версты.

«Что там могло случиться?» — встревоженно подумал Вальцов и ускорил шаг.

Он продрался сквозь густые заросли кустарника, конь стоял на месте.