Я не буду обсуждать эти точки зрения, отражающие разные аспекты неизбежно сложного исторического процесса. Но поскольку речь идет о византийском влиянии в истории Руси, то следует помнить, что для XIV века принадлежность к наднациональной — в потенции — универсальной — православной общности с центром в Константинополе была основополагающим фактором развития культуры и важным политическим фактором. Эта принадлежность получила выражение в богослужении и гимнографии церкви, в сильном административном аппарате, которым управлял митрополит Киевский и всея Руси. Византийские клирики и дипломаты постоянно посещали Русь, а русские паломники и купцы бывали в Византии и других центрах средневекового востока.

Большая часть литературных — церковных и светских — произведений была известна русским в переводах с греческого. Византийские мастера украшали русские церкви и учили местных иконописцев. Понятно, что византийская средневековая цивилизация была составной частью самой русской жизни, в то время как татарское владычество всегда оставалось ненавистным «игом», существующим de facto и навязанным силой, хотя подчас его и использовали в качестве орудия против других врагов, особенно западных. Во всяком случае, монгольская культура никогда сознательно не принималась русскими за образец. И если татарских ханов, как и византийского императора, русские именовали «парями», то само по себе это нисколько не обнаруживает настоящей лояльности к Золотой Орде. В славянском переводе Библии так же именуются и цари Вавилона, Халдеи, Египта. Если византийские «цари» отличались от татарских, то именно тем, что греческий император признавался единственным и вселенским «православным» и «христолюбивым» самодержцем. [767]

Когда мы пытаемся понять, как политические теории и идеи передавались из Византии на Русь, следует помнить, что ни в Византии, ни на Руси они не были неизменны и статичны. Например, допущение, что в Византии всегда и во всех случаях господствовал «цезарепапизм», не ведет ни к чему, кроме недоразумения. Явными проявлениями цезарепапизма были декрет против «Трех глав» Юстиниана I или принуждение Михаилом VIII греческого духовенства к унии с Римом, но византийские учителя русских — неколебимые монахи–исихасты — говорили об этих случаях как об очевидных злоупотреблениях властью.

Есть масса оснований считать (и об этом шла речь в книге), что монашество, вообще говоря преданное имперской идеологии, и на практике, и в теории противилось цезарепапизму. Монашество сумело придать идее Византийской империи более реальные очертания «православного содружества», признающего идеальное главенство византийского императора. Более того, турецкая угроза как будто заставила по крайней мере некоторых из них поверить, что славянские страны, и особенно Московская Русь, смогут выступить в той роли форпоста православного христианства, которую в течение веков играла Византия. Эту мысль, без сомнения, выражали такие символические акции, как передача на Русь Дионисием Суздальским точных копий знаменитой Одигитрии, традиционно считавшейся покровительницей Константинополя (1382 г.); [768] перевод на славянский язык составленного патриархом Филофеем акафиста в честь этой иконы, [769] торжественный перенос из Владимира в Москву митрополитом Киприаном византийской иконы «Владимирской Богоматери», которой народ приписал чудесное спасение Москвы от полчищ Тимура в 1395 г. [770] Более того, символика византийских императорских и русских княжеских портретов на саккосе Фотия не могла появиться без молчаливого, по крайней мере, признания возможности translatio imperii в Москву. [771]

Русские, безусловно, хорошо запомнили урок о вечности империи, самым ясным образом преподанный им патриархом Антонием: «Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя». Но никто не учил их, что император целиком и безусловно владеет церковью. В послании к великому князю Василию патриарх Антоний признавал, что христиане обязаны «отвергать» тех императоров, которые стали «еретиками» и вводят «развращенные догматы». [772] Таким образом, повиновение императору обуславливалось его православностью, и русские, конечно, знали не только о еретичествовавших в прошлом императорах (которые часто упоминаются в литургических текстах, например, в тропаре мученикам эпохи иконоборчества, «сокрушившим Копронима мечом веры»), но и о Михаиле VIII Палеологе и об Иоанне V, которые приняли латинскую веру. Более того, вмешательство светских властей в управление церковью, по крайней мере в принципе, осуждалось. Одним из главнейших аспектов правления митрополита Киприана на Руси была забота о независимости от светской власти, московской или литовской; если бы не эта независимость, он бы не смог подчинить своей юрисдикции раздробленную в политическом отношении страну. В 1378 году, когда Дмитрий Донской только что с оскорблениями изгнал Киприана из Москвы, тот писал преп. Сергию и игумену Феодору, цитируя каноны, которые воспрещают светским правителям вмешиваться в избрание епископов. [773] Уже утвердившись на митрополичьей кафедре в Москве, он в полуавтобиографическом .»Житии Петра» осуждал эрастинианство, по причине которого, как он думал, великий князь Владимирский Михаил Ярославич поддерживал в 1305–1308 гг. Геронтия против Петра. [774] Кроме того, в патриарших грамотах русские чаше встречали упоминания о власти вселенского патриарха, (которая определялась в терминах, напоминающих западный папизм), чем упоминания об императорской власти. [775] Из всего этого следует, что в XIV веке Византия, поскольку влияние ее распространялось через направляемый исихастами патриархат, насаждала на Руси не цезарепапизм, а идею сильной, единой церкви, стоящей над национальными интересами и политическими границами. Русских учили, что византийский император является защитником, а не хозяином такой церкви.

В течение нескольких десятилетий после окончательного утверждения Киприана на кафедре (1390 г.) Московская Русь оставалась верна этой идеологии. Преемник Киприана грек Фотий (1408–1431 гг.) — волевой деятель, наделенный большим политическим разумом — также успешно проводил политику единства. Ему опасность грозила не со стороны московского князя, а со стороны Витовта, мечтавшего о реализации планов Ольгерда. После смерти Киприана, Витовт попытался заменить его своим кандидатом, полоцким епископом греком Феодосием. Однако Константинополь отверг этого претендента. [776] В ноябре 1415 года, опираясь на Витовта, западнорусские епископы намеревались избрать отдельного митрополита, а это прямо угрожало власти Фотия (и власти патриархата над его митрополией). Мотивировали этот акт каким–то не названным проступком Фотия, связанным, возможно, с церковными пошлинами. Митрополит получил от «собора епископов Киевской митрополии» торжественное объявление о том, что его более не признают епископом. [777] Соборный акт, подписанный епископами Полоцким, Черниговским, Луцким, Владимиро–Волынским, Перемышльским, Смоленским, Холмским и Туровским, гласил, что Фотий пренебрег своей литовской паствой, живя в Москве, а в западных епархиях только собирал подати; что великий князь Витовт безуспешно пытался добиться в Константинополе утверждения особой литовской митрополии; что церковная независимость от Константинополя уже существовала в Галиче в правление великого князя Киевского Изяслава [778] и осуществлена болгарами и сербами; наконец, что древние каноны позволяют епископам каждой области избирать своего собственного митрополита. Еще важнее, пожалуй, то, что соборный акт (называя константинопольского патриарха, как и других православных патриархов, своим «отцом») прямо обвиняет Константинополь в симонии и цезарепапизме, ссылаясь на печальные прецеденты XIV столетия.