– Я схожу с ума,– заявила она.

Что и соответствовало моим впечатлениям, но я оставил это при себе и спросил:

– Одетты здесь нет?

Она завизжала:

– Оставьте Одетту в покое! Да вы что, в конце концов, считаете меня идиоткой?

Я изобразил небольшой отрицательно-вежливый жест.

– Дело касается месье Марёй…– продолжала она.

– А, да! Я узнал, что он ограблен. Вы…

– Мне наплевать на все, что может с ним случиться. Он порвал с моей дочерью.

– Порвал?

– Вас это удивляет?

– То есть…

– Я сумасшедшая идиотка. Мне повторяли это тысячу раз. Но и у меня бывают минуты просветления. Клюнула на ваши красивые слова. Вы показались мне симпатичным. Видите, как иногда можно ошибиться.

И тут ее прорвало яростно-обличительной речью.

Я полностью получил по заслугам. Я был виноват во всем. Потому что состоял в любовной связи с Одеттой, ведь не посмею же я это отрицать, а? Марёй застал нас вместе, и вот этого он не смог перенести…

– …И моя чаша терпения тоже переполнена! – гремела мадам Жакье.

– И моя тоже! – заорал я, переходя на тот же диапазон.

И пользуясь тем, что она заткнулась, добавил:

– Послушайте, я ничего не стану вам говорить, но у меня есть алиби, которое можно проверить…

– О! Избавьте меня от вашего жаргона…

– Нет, он подходит к данной ситуации. Есть способ доказать мою невиновность. Устройте мне очную ставку с месье Марёй.

– Похоже, вы очень уверены в себе,– сказала она после короткой паузы, во время которой она, видимо, размышляла, при условии, что была на это способна.

– У меня на то есть основания.

– Я не могу решиться на такой шаг. Это слишком неприятно. После того, что произошло… А потом какая разница, кто виноват – вы или кто другой. Самая большая вина лежит на моей дочери. Наверное, я не должна была давать ей такую большую свободу…

– В конечном итоге единственная и настоящая виновница – это вы. Но сейчас стоны ничем не помогут. Как вы сами сказали, этот или тот, Марёй не изменит своего решения. Но в моих интересах заручиться вашим доверием. Вы поручили мне одно дело, и я хочу его закончить. Не из любви к этой работе, а потому, что мне нужны деньги и я не хочу возвращать вам чек.

– Это так неприятно,– повторила она.

– И для меня это тоже не удовольствие,– сказал я.– Итак?

Без часов в руке я установил, что молчание длилось ровно пять минут. Пять минут – это долго.

– Пошли,– выдохнула наконец мадам Жакье,– но все это страшно неприятно.

Кроме этих слов, они ничего не могли сказать.

– Это страшно неприятно,– заявил месье Марёй, которого продажа шуточных товаров не научила большому юмору.

Это был красивый молодой мужчина, напыщенный и холодный – ни дать ни взять сотрудник похоронного бюро. Он в точности соответствовал тому образу, который я создал себе для автора модели пингвина с широким диапазоном применения. (Изготовление антарктического ластоногого, несомненно, прекратится ввиду разрыва между двумя семьями, что представляет положительный фактор в этой истории.) Месье Жан Марёй занимал тесную, темную и строгую контору в глубине одного двора по улице Пасту-рель. Чтобы попасть в нее, приходилось пройти через несколько складов, набитых картонными коробками и разноцветными предметами из бумаги.

– Я сам не понимаю, почему я принимаю вас, мадам. Вы же понимаете, что невозможно… Это страшно неприятно…

Он посмотрел на меня.

– Кто этот месье?

Мадам Жакье полностью растерялась.

– Вы… Вы его не знаете?

– Не имею чести.

– Это не…

Месье Жан Марёй улыбнулся. Это была улыбка несколько грустная, но в первую очередь высокомерная и презрительная. Но тут его грубость вырвалась наружу:

– Ах, так! Значит, их много! (Он ухмыльнулся.) Ну и легко же я отделался! Нет, мадам. Не знаю, что означает эта дурацкая комедия, но это не тот месье, которого я застал в… галантной беседе с мадемуазель, вашей дочерью. Этот месье не из шпаны…

Может быть, он хотел мне польстить. А может, оскорбить. Я так и не смог составить себе об этом определенного мнения.

Мадам Жакье задохнулась от возмущения.

– Из шпаны! Знайте, месье…

Какая ей в конце концов была разница – похож или не похож на шпану тот парень, который спит с ее дочкой?

Месье Жан Марёй вздохнул:

– Все эти хахали…

Словарный запас господина вполне соответствовал его внешнему виду.

– …всегда выглядят шпаной. Во всяком случае, в глазах тех, кто находится по другую сторону баррикады.

Он вертел в руках парижское изделие, которое валялось на столе. Голая танцовщица – точная копия рукоятки ножа для разрезания бумаг, которым убили Кабироля, но эта была из меди.

– …И вообще я так привык повсюду видеть шпану, что начал себя спрашивать: а существуют ли на свете другие люди?

Я прервал эту болтовню:

– Могу ли я вставить пару слов, месье?

– Прошу вас, месье… месье…

– Бюрма. Нестор Бюрма, частный детектив.

Он подскочил на своем стуле.

– Детектив? Ах так, понятно…

На губах преждевременного рогоносца расцвела улыбка. Он повернулся к мадам Жакье.

– Надеюсь, дорогая мадам, что у вас нет намерения преследовать меня при помощи частного детектива по поводу разрыва помолвки. Я…

– Ничего подобного не предвидится,– прервал я его,– все разорвано, и мне на это наплевать. Но мадам Жакье вообразила, что все произошло из-за меня…

– Нет, не из-за вас.

– Прекрасно. Это все. Или почти… Вы допустили непочтительную реплику, которую я хотел бы опровергнуть. Понимаю, что вы были в гневе, а я сам не понимаю, почему защищаю мадемуазель Ларшо, но уж такой я человек. У мадемуазель Ларшо нет целой кучи любовников. Ей хватает одного.

– Вполне,– проскрипел он,– извиняюсь за это невежливое замечание. Но вы понимаете, что все это…

– …страшно неприятно, да?

– Итак, если у нас больше нечего друг другу сказать…

И он проводил нас до дверей конторы, холодный, как родина его липовых пингвинов.

– Вот так,– сказал я мадам Жакье, когда мы вышли на улицу Пастурель,– надеюсь, убедились?

– Да,– ответила она и простонала: – ну и шлюха, ну и шлюха!

– Мне надо ее увидеть. И умоляю вас, не повторяйте, что это страшно неприятно.

Теперь можно было покончить с приличиями, не так ли? Она приняла меня в своей комнате, в постели, в отсутствие своей матери, которая пошла нюхать соли. Ей это было совершенно необходимо. Голова Одетты лежала на подушке, по которой рассыпалась ее спутанная белокурая шевелюра. Небольшая помятость лица придавала ему некую патетическую красоту. Окруженные синяками глаза лихорадочно блестели. На ней была прозрачная ночная рубашка, ничуть не скрывавшая красоты ее округлых грудей. Обычно такая стыдливая (кроме того момента, когда ее застукал потенциальный муж в неприличной позе), сейчас Одетта не сделала ничего, чтобы убрать из моего поля зрения эти привлекательные подробности.

– Ну вы даете,– сказал я.

– Я больна,– вздохнула она.

– Вижу. Ваша мать чуть не выцарапала мне глаза. Она вообразила…

Я рассказал ей, что вообразила ее мать, но в ответ услышал только нейтральное и безразличное «Ах!». Мысли Одетты, казалось, блуждали где-то очень далеко. Она пошевелилась на постели и легла немного повыше.

– Я идиотка,– сказала она,– потеряла голову. А так дорожила этой свадьбой, что готова была на все на свете…,

– Что-то не похоже.

– Вы не понимаете… Вы не можете понять… Он пригрозил выдать все…

– Что выдать?

– Нашу старую связь.

– Кто?

– тан.

– Марёй?

– Нет. Он тоже называется Жан.

– Очень практично,– усмехнулся я,– если любовник и муж носят одно и то же имя. Можно без боязни отдаваться своим чувствам.