— Крысиные ссаки? — переспросил он. — Господи, чувак, да убери ссаки из Лиффи, и река пересохнет.

— Я знаю, это твоя родина, — сказал муж двоюродной. — Но рисковать мы не можем.

— И поэтому ты дома, а мы, блядь, тут.

— Я на работе.

— Все равно.

— Извини, Джим, но врачи не советуют заходить в воду.

— Ай, так сходи попей ее тогда, блядь, обалдуй.

Джимми сунул мобильник в карман и сосредоточился на веревке. Бутылка «Хайнекена» снова пошла в атаку на плот. Мика расположился у южного конца моста — охранял аппарат; они уже поймали парочку юнцов, которые хотели покидать в реку запасные гитары Керри. Джимми посмотрел на плот. Его прибило к набережной под самым променадом, и волны подбрасывали его и роняли. Пэдди упал на колени, пытаясь за что‑нибудь ухватиться. Лев лежал на своей установке — он уже оставил все попытки играть. Агнес старалась цапнуть перила и взобраться на променад. Концерт закончился, едва начавшись, хотя Негус Роберт пока не желал этого признавать: А — ААА МЕНЯ ЗВАТЬ БЕЖЕНЦЕМ ПЫЛЬНОЙ ЛОХАНКИ, — и Джимми было не до смеха.

Он помог всем перебраться с инструментами через парапет на твердую землю.

— Отлично поработали. Вы были великолепны.

Но в ответ на все свои старания он ничего не получил, кроме влажной ненависти во взорах и сердитых слов, разбавленных морской болезнью.

— Мне такие концерты не нравятся, — сказал Дан — старший, вытирая глаза.

— Жалко, Дан, — сказал Джимми.

— Да, — ответил тот. — Мне тоже.

Уходя прочь, оба Дана поддерживали друг друга. Негус Роберт отвалил, Джимми даже сказать ему ничего не успел. Пэдди завалился на заднее сиденье такси. А Керри стегнула Джимми.

— Ремнем от гитары, — позже в постели сообщил Ифе Джимми. — По ногам сзади.

— Покажь, — сказала Ифа.

— Да нечего там смотреть, — сказал Джимми.

— Все равно покажь, — сказала Ифа. — Ай.

Смоки только что укусил ее за сосок.

— Брайан, Брайан, Брайан, — сказала Ифа.

— Совсем как его па, — сказал Джимми.

— Господи, я так и знала, что ты это скажешь. Так и что будешь теперь делать?

— Не знаю, коза, — ответил Джимми. — А ты как думаешь?

— Позвони всем, извинись и попроси дать тебе еще один шанс.

— Фиг там, — ответил Джимми.

Но позвонил. Назавтра не пошел на работу, сказался больным и попробовал дозвониться до каждого. Легче сказать, чем сделать. У некоторых не было телефонов, а Лев и Гилберт жили вообще не там, где говорили. Кроме того, раз он остался дома, Ифа отправилась в город — у нее это было первое приключение после рождения Смоки, — а Джимми велела присматривать за детьми.

— Будешь знать, как выеживаться, — сказала она, вынимая ключи от машины у него из кармана.

— Картофки! — скомандовала Махалия. — Сичас!

Все они его выслушали — Мэри, Керри, Пэдди, Даны, Агнес. Они были не против попытаться еще разок.

— Только, блядь, под крышей, мужик, — сказал Кенни.

И Джимми опять возбудился. После, уже в потемках он пошел и выследил Гилберта. Африканец, открывший дверь старой квартиры барабанщика, долго пялился на Джимми, потом отправил его по другому адресу — в многоквартирный дом возле Норт — Сёркьюлар.

— Когда следующий концерт? — спросил Гилберт.

— Пока не знаю, — ответил Джимми.

— До пятницы? — спросил Гилберт.

— Не думаю, — сказал Джимми. — А что?

— Меня депортируют, — сказал Гилберт.

— Нет, — ответила Ифа, когда Джимми спросил, нельзя ли Гилберту немного пожить с ними.

— Он славный, — сказал Джимми.

— Нет.

— Он тебе понравится.

— Нет.

— Его семью перебили в гражданскую войну, — сказал Джимми.

— В Нигерии нет гражданской войны. Стыдно смотреть на тебя, Джимми Кроллик.

— Ладно, ладно, — сказал Джимми. — Я ему скажу.

Он встал с кровати.

— Господи, Джимми. А до утра не подождет?

— Вообще‑то нет, — ответил тот. — Он у нас на чердаке.

Джимми был прав. Ифе Гилберт действительно понравился. Она ему сделала сэндвич с беконом — и себе такой сделала, а Джимми — фигу…

— Осталось только два, извини…

…когда Джимми спустил Гилберта с чердака.

— Там холодно было? — спросила она.

— Нет, — ответил Гилберт. — Там было довольно уютно.

— Видишь? — сказал Джимми. — Я же тебе говорил.

— А ты заткнись, — сказала Ифа. — Он же не брал с вас денег, правда? — спросила она Гилберта.

— Нет, — ответил тот.

— А то за ним не заржавеет, — сказала Ифа.

— Это, блядь, просто беспредел какой‑то — так говорить, — сказал Джимми. — Ты будешь бекон доедать?

Следующий концерт им срастил Мика. Его переродившийся во Христе дружок, Толстый Ганди — хозяин «Кельтских тандури» — устраивал двадцать первый день рождения своей дочери и уже отчаялся найти местную банду, которая твердо обещала бы играть только песни уместного свойства.

— Ноги их в моем доме не будет, если они собираются петь про сатану и минеты, — сказал он Мике, перепроверяя заказ. — Ай, ты посмотри, я слишком много самсы набрал. Ладно, в общем, все равно придется выкладывать пятихатку на диск — жокея.

— У меня для тебя есть группа, брат, — сказал Мика. — Типа госпелы хором поют.

— Сколько? — спросил Ганди.

— Четыреста девяносто девять, — ответил Мика.

И вот они снова стали «Ссыльными» и отправились на гастроли — на целых три мили к северу, в Саттон и на задний двор к Толстому Ганди. Гилберт тем временем жил у Джимми. Спал на кушетке, каждое утро вставал раньше детей. Готовил им обеды в школу, подсовывал такое, что Ифа бы им ни за что не дала.

— У тебя чего?

— Две банки колы и «тощий лэрри».

Дети его обожали.

— Ищо! — требовала Махалия.

Гилберт трескал себя по голове лопаточкой.

— Ищо!

Марвину и Джимми — Второму объяснили ситуацию.

— А иногда, если звонят в дверь, ему нужно подниматься на чердак.

— Быстро, — сказал Марвин. — Как Анне Франк.

— Немножко да, — ответил Джимми. — Хотя конец счастливей.

— И никому не говорите, — сказала Ифа.

— Фиг там.

— Молодцы, — сказал Джимми. — Я вами горжусь. Держите.

Он сунул руку в карман.

— Все нормально, пап, — сказал Джимми — Второй. — Мы угощаем.

Задний двор Ганди длиной был с добрый супермаркет и тянулся до самого моря.

— Большой, — сказал старший Дан.

— Немножко меньше Нигерии, — сказал Гилберт.

На нем были темные очки и серебристый парик, который Ифа купила для девичника у сестры.

— Эй, Кроллик, — сказал Пэдди. — Ты же обещал, что больше открытых концертов не будет.

— Их и не будет, — ответил Джимми. — Гляди.

И тут все его увидели — цирковое шапито. Сначала как‑то проглядели.

Аппарат пришлось тащить издалека, вокруг дома, по пути на них рычала собака Толстого Ганди — дворняга по имени Иоанн — Креститель — и никак не хотела отставать. Группу разместили перед танцполом — листами фанеры, не вполне подогнанными друг к другу, — и тут же в шапито начали соваться любопытные гости.

— Там у них всякие есть, — донесся голос из‑за полога.

И сам Ганди заглянул:

— Вы как на самсу смотрите?

— Зашибись, спасибо.

Ганди глянул на Мику:

— Майкл, почему они так одеты?

А на них на всех — рабочие джинсовые комбезы, мятые федоры, незашнурованные кроссовки или «мартенсы».

— У них такой стиль, — сказал Мика.

— А — а, — ответил Ганди.

Джимми купил старых картонных чемоданов и заклеил стикерами: Лагос, Дублин, Минск, Калифорния, Будапешт, Трим. Чемоданы навалили грудой перед микрофонными стойками. Мика повесил транспарант, нарисованный Марвином и Джимми — Вторым: НА ПУТИ К СЛАВЕ.

Шатер стал наполняться. Первыми явились родственники, тетушки и дядюшки, жена Ганди вкатила инвалидное кресло с бабушкой.

— Эти вас не полюбят, — сказал Мика.

Затем появилась именинница — хмурая деваха — и ее дружки; численностью они превышали тетушек и дядюшек.