Его больше не парило ставить им Вуди Гатри в сыром виде. Он включил «По старой пыльной дороге» — вариант старого блюза, который Гатри записал в 44–м, — и не сомневался, что они всё поймут: они хватались за все возможности и делали песни своими. А — ААА БАШМАКИ ЗА ДВА ЕВРО НОГИ НАТЕРЛИ. Народная песня могла рвануть, мало не покажется. Так им сказал Джимми, и они понимали, о чем он. И Я НЕ СПУЩУ ТАКОГО 'БРАЩЕНЬЯ.

По объяве в «Горячем наборе» нашелся бас. Еще одна тетка, дублинка.

— Север или юг? — спросил Джимми.

— Ай, что за детский сад, а?

Ее звали Мэри.

— Раньше меня называли Вера Вагина, — сказала она. — Я играла в «Вопящих Печеночных Двуустках». Мы собирали рынок «Одуванчик». Нас разогревали «У2». Помните?

— Ну, — соврал Джимми. — И поглядите, где эти ебанаты сейчас, а?

Она пожала плечами:

— Ну да.

Старая панкушка, двое детей и муж в банке, а волосы до сих пор лиловые и стоят торчком.

— Когда все остальное во мне уже обвисает.

Она была чудесна — и вот уже теребит струны, влюбляется в звук, в компанию. Звук у них был полный уже на третьей встрече. Никто не лез вперед, особо не выпендривался. Агнес поддерживала каждую вторую строку — ДА — А, Я ИЩУ РАБОТУ ЗА ЧЕС — СТНУЮ ЦЕНУ. Труба Младшего Дана вторила ДА ДА, НЕТ в конце каждой спетой строки: аккордеон его папаши взмывал смешливой жалобой. И Я НЕ СПУЩУ ТАКОГО 'БРАЩЕНЬЯ.

Заперев «Унисекс» и со всеми попрощавшись, Джимми отправился в отцовский паб.

Это па придумал ему Пэдди Уорда. Тот был путешественником, женился на оседлой.

— Только про это он время от времени забывает, — сказал па. — Пускается бродить. Но не сбрендил.

И теперь они смотрели, как этот Пэдди Уорд заходит в паб — солидно и медленно, внушительный мужик, чья прическа явно ухожена, а костюм стоил немало.

Па заговорил первым:

— Ну как оно, Пэдди?

— Недурно, Джим.

— Вот это мой.

— Не встречались.

— Я слышал, вы петь умеете, — сказала Джимми.

Мужик ничего не ответил.

— Хотите участвовать в группе?

Тут мужик заговорил:

— Мне в последний раз шестьдесят стукнуло. Ты, блядь, не очень‑то спешил.

И он запел:

— ПРОШЛО… СЕМЬ ЧАСОВ И ПЯТНАДЦАТЬ — ДНЕЙ…

И Джимми опять умер.

— У тебя есть зуб на черных? — спросил Джимми.

— Как насчет сперва поздороваться, Джимми?

— Привет, Мика. Так у тебя зуб на черных есть?

— Нет, — ответил Мика Уоллес.

— Зашибись, — сказал Джимми. — Работу надо?

Теперь Мика Уоллес был человек семейный. Трое детишек, которых он обожал, — а кроме того, он был очень неравнодушен к двух женщинам, что их ему родили. Все они жили по соседству.

— Бензин экономится, — сказал Мика, встретившись с Джимми впервые за много лет. Пил он только «Бэллигауан». И теперь еще не курил.

— Я даже слово «блядь» уже не говорю, — сказал Мика.

— Так что, — спросил Джимми, — работа нужна?

— У меня есть работа, — ответил Мика. — У меня, блядь, две работы есть.

— Еще одна нужна?

После той ночи, когда родился Смоки, звонков не было, но приближался первый концерт, и Джимми ничего не хотелось оставлять на откуп случаю или фашистам. Мика нужен на его стороне.

— Чего за работа? — спросил Мика.

— Ну, — ответил Джимми. — Как обычно.

— Ох, ёксель, Джимми. Я даже не знаю. Денечки‑то уже прошли, а?

Мика теперь работал на таком новом зеленом мусороуборщике, который собирает муниципальные баки на колесиках.

— Ты б видел, чего туда суют, — сказал он Джимми. — Ну как переработать дохлую собаку, ёксель?

Кроме того, он развозил заказы «Кельтских тандури» — это была местная едальня. Хозяин, Толстый Ганди — настоящее имя Эрик Мёрфи, — отпускал Мику на три вечера в неделю.

— Мы с ним в одну церковь ходим, — сказал Мика. — Нормальный он.

Мика вернулся в лоно церкви.

— Тут‑то я и одумался, мужик. Всем обязан Господу.

Джимми рассказал ему о «Ссыльных» и о звонках среди ночи и ранним утром.

— Что бы с таким вот сделал Господь, Мика?

— Выбил бы из него всю срань, — ответил тот.

— Так ты берешься?

— Ладно.

— НОВЫЙ ШЕ — РИФ НАПИСАЛ МНЕ ПИСЬ — МО. — Они уже резвились по — настоящему, в «Унисексе» стены от стен отлетали. ВЕЛЕЛ МНЕ ЯВИТЬСЯ — ЖИВЫМ ИЛИ МЕРТВЫМ. Они были готовы.

Это пел Пэдди Уорд. Негусу Роберту очень не хотелось уступать микрофон, но теперь он слушал и наблюдал за губами Пэдди… МНЕ НЕ НРРРА — ВИТСЯ ТРУДНЫЙ ОТЕЛЬ ТВОЙ. Пэдди обхватил Негуса Роберта рукой за плечи, тот шагнул к микрофону, и они закончили песню вместе: ЖИВЫМ ИЛИ МЕРТВЫМ — ДОРОГА ТРУДНА — ААА.

Когда Пэдди возник на репетиции, Кенни попробовал возмутиться. Спросил:

— Он то, что я о нем думаю?

Джимми это врасплох не застало.

— Он путешественник, да. Ты что‑то имеешь против, Кенни?

— Э — э…

— Потому что нам жаль будет с тобой расстаться.

— Нет — нет, блядь, нет же. Это просто — ну, как‑то необычно. Э, типа — ну, путешественник. В группе.

— Кенни, оглянись вокруг, — сказал Джимми. — Это необычная группа. В этом, блядь, весь смак. Ты с нами?

— Господи, ну да. Еще бы. Спасибо.

Джимми тем временем наблюдал за Кенни. Тот давал жару, улетев на какие‑то небеса. Керри играла на ритме, а Кенни мог привольно бродить. И он бродил — на этой своей гитаре он заезжал дальше любого путешественника на «хайэйсе».

Теперь у них было восемь песен Гатри, плюс еще кой — чего, чтобы хватило на концерт. «Поднимайся, вставай» — выбор Гилберта. «Жизнь во время войны» выбрала Керри. «Блюз внутреннего города» — Негус Роберт. Звучал он изумительно — его свели только к джембе и голосу. И МНЕ ХОЧЕТСЯ ОРРА — АТЬ.

— Хочется, — объяснил Негус Роберт. — Не «хотца». Мистер Марвин Гей был гений, но дикция у него, как ни жаль мне это признавать, была крайне скверная.

«Отель „Калифорнию“» предложил Дан. «Ла Вида Лока» — Младший Дан, а совсем хорошую выбрала Агнес.

— ПА — ЙО — ОМ МЫ ПАДДАЖДЁМ… ПА — ЁМ МЫ ПАДДАЖДЁМ… ЧУДЕСНОЕ ЧУСТВА — МЫ ЩАСЛИВЫ В НЁМ…

— Какая, блядь, приятная, — сказал Кенни.

Он был немножко влюблен в Агнес. Сам же выбрал «Смердит подростками».

— Ты пошутил, да? — сказал Джимми.

— А чего? — сказал Кенни.

Джимми оглядел парикмахерскую:

— Кто петь будет?

Никто не успел даже ничего пробормотать, как вперед выступил Пэдди Уорд:

— Это работка по мне.

И схватил микрофон — мужик, которому в последний раз стукнуло шестьдесят.

— ГРУЗИ СТВОЛЫ, ДРУ — ЗЕЙ ЗОВИ. — Бас Мэри двинулся за ним следом, Лев подхватил и составил им компанию. ЛЕГКО ТЕРЯТЬ И — ДЕЕЕЕ — ЛАТЬ ВИД. Кенни взял две знаменитые ноты — ДИ — ДААА — и пропал за своими волосами, чтобы порыдать вволю. ВОТ ОНИ — МЫ — ЫЫ — ЫЫЫЫ… РАЗВЛЕ — КАЙЙЙ — ТИИИИ. За час они всю ее разложили. И МУЛ — АТТТААА — ЛЕЙКОПАА — ТА. Их песня — полностью их, совершенно новенькая. И МОСКИ — ТАА — И ЛИБИИИДОООО. Стены прошиб пот — ЙЕЕАААА… Пэдди, задыхаясь, рухнул на пол, а Джимми сделал свое важное объявление:

— Играем в среду.

— В футбол или песенки? — спросил Пэдди.

Все засмеялись, но им не терпелось услышать дальше.

— Песенки, — сказал Джимми.

— Будьте добры — где?

— Не там, где обычно, — сказал Джимми. — Но для рекламы здорово.

— Где?

— Ну, — сказал Джимми. — Лиффи знаете?

Это была, блядь, катастрофа.

Они играли на плоту под новым пешеходным мостом — разогревали перед организованным заплывом, которого не случилось. Мероприятие отменили из‑за сообщений, что в Лукане крысы нассали в воду.

— Желтушный лептоспироз, — сообщил по мобильному организатор, муж одной из двоюродных сестер Джимми. — Передается крысиными ссаками. Анемия, глаза болят, кровь из носу, желтуха. И это лишь начало.

Джимми стоял на мосту, пытаясь удержать трос. К другому концу его привязали надувную бутылку «Хайнекена» — гигантскую зеленую гирю, которая то и дело билась о плот. Хай — хэт Льва уже улетел в воду. А от ветра шли такие волны, каких Джимми никогда раньше на реке не видал.