Ранним морозным утром прозвучал зычный голос: «Подъём!!!» Перед строем представили наших командиров. Я оказался курсантом полковой снайперской школы (роты). Здесь же нам сообщили, что мы прибыли для прохождения военной службы в Уральский военный округ – в Чебаркуль Челябинской области. По военной терминологии, мы влились в 24-й запасной стрелковый полк 2-й запасной стрелковой дивизии.

Вся наша снайперская школа (рота) размещалась в одной землянке. Над входом в неё был плакат: «Урал куёт победу!». Эти слова, вошедшие в летопись Великой Отечественной войны, были в высшей степени справедливыми.

Здесь я пробыл с третьего декабря 1944 года по 11 апреля (включительно) 1945 года. Сто тридцать дней и ночей, сто тридцать суток. Это была хорошая школа воинской закалки и получения военных знаний.

Пятого декабря 1944 года, в день Сталинской Конституции, я принял военную присягу на верность своему народу, своей Родине. И в этот день с особой гордостью почувствовал себя причастным к героической Красной Армии.

Условия службы, без преувеличения, были трудными. Морозы доходили до 40 градусов. Питание более чем скудное: суп-пюре гороховый, перловая каша, соевые и чечевичные блюда. Всё чуть тёплое, – в лучшем случае. И чай, слегка подслащенный, тоже… Главным богатством рациона, конечно же, был хлеб. Солдатский паёк в запасных частях военного времени – 400 граммов в сутки. Сейчас это многим покажется вполне достаточным. Но при нашем тогдашнем питании – это были крохи. И каждый из нас мечтал о том дне, когда можно будет поесть вдоволь. И хлеба в особенности.

В составе полковой школы было четыре взвода. Помимо учебных занятий, приходилось заниматься и бытовыми вопросами: уборкой землянки и территории вокруг. По очереди каждый взвод выезжал на заготовку дров для отопления землянок, штаба, кухни и столовой. Выезжали в глубинку – в лесной массив. Там пилили деревья и рубили их на дрова. Питались «сухим пайком». Работали от рассвета до темноты: зимние дни короткие. Мороз пронизывал насквозь. Грелись у костров, разведённых на заснеженной поляне.

Жили на квартирах местных жителей в небольшой лесной деревушке. Там за ночь обогревались. Спали на полатях, под потолком. Но не только сильно мёрзли и обмораживались. Ещё сильнее, чем побыть в тепле, хотелось есть. Лёжа на полатях, наблюдали сверху, как хозяева вечерами ужинают. Тоже не сытно, но всё же не впроголодь. Хотя мы старались не выдавать своего голодного состояния, хозяева квартиры, тем не менее, угадывали это по нашим глазам. И, пошептавшись, подавали нам на полати брюкву. Она и утоляла жажду еды…

Старательно учился военному делу. И быстро научился метко стрелять, ползать по-пластунски, шагать, как положено, в строю; мужественно переносить любые «марш-броски» с полной военной выкладкой: с оружием, боеприпасами, всей солдатской амуницией.

О политзанятиях и говорить нечего: здесь я особо преуспевал. И не случайно на первом месяце службы был избран секретарём комсомольской организации полковой снайперской школы. Опыт у меня уже был. Но армейская комсомольская работа отлична от гражданской. Здесь на первом плане – боевая и политическая подготовка, военная дисциплина, патриотическое и нравственное воспитание. Иной и досуг. Для него времени не оставалось.

Командир снайперской роты старший лейтенант Бугров назначил меня в качестве своего ординарца. Я воспринял это как высокое доверие и большую честь. Гордился и дорожил своей ролью. Старался наидобросовестнейшим образом исполнять свои обязанности. И, среди прочего, научился у него быстрой ходьбе. Он был скороходом в полку. И я должен был поспевать за ним. Первое время было непросто: задыхался, спотыкался, скользил на снежно-ледовой дороге. Порой валился в снег, но мгновенно вскакивал и догонял командира.

Быстрая ходьба с тех дней сохранилась у меня на долгие десятилетия, считай, на полвека. Даже больше. На «гражданке» такое передвижение имело и отрицательное последствие: я не умел ходить вровень с товарищем или подругой; постоянно вырывался вперёд. А если шёл один, то не мог допустить, чтобы кто-то меня обгонял или шёл впереди. Максимально ускоряя шаг, старался догнать и перегнать впереди идущих. Но это, между прочим…

А мысль моя снова ведёт к армейским будням, в нашу полковую снайперскую школу.

В потёртой шинели и в ботинках с обмотками было непросто в условиях суровой морозной зимы. Да ещё – впроголодь, постоянно думая о «хлебе насущном». Солдату было положено и денежное довольствие. Не помню уже точно, но кажется, тридцать рублей в месяц. Большинство моих сослуживцев тратили их на курево. Но поскольку я не курил, то покупал на эти деньги три картофельных биточка. Полученный табак (махорку) тоже обменивал на сто граммов хлеба.

В такие дни это был праздник и для души, и для желудка.

В январе 1945 мне дали дополнительное поручение: ходить на почту в заводской посёлок за письмами и открытками для бойцов нашей роты. Там, у проходной металлургического завода, можно было купить желанный кусочек хлеба или «картофельник» у местных торговок.

Однажды мамин брат – старший лейтенант Николай Семенович Фисенко, прислал мне двести пятьдесят рублей. Получив их, решил купить двухкилограммовую булку хлеба (его продавали рабочие Чебаркульского металлургического завода после смены, у заводской проходной). Уплатил за булку хлеба 200 рублей. Ещё купил три картофельника. На оставшиеся двадцать рублей приобрёл на почте несколько почтовых конвертов. Полученные 250 рублей были потрачены за полчаса. От заводской проходной, где купил хлеб, до расположения снайперской роты примерно три километра, менее часа ходьбы.

За дорогу съел и булку хлеба, и картофельники. И, как следствие, начались острые боли в желудке, спазмы кишечника. На второй день был отправлен в военный госпиталь, размещавшийся в санаторном здании на берегу озера Кисегач. Там, обнаружив инфекционное заболевание, последствия травмы в детстве (переезд вагонеткой), ещё две-три болезни, плюс обморожение рук и ног, отправили в Челябинск, в окружной военный госпиталь.

Лечение в госпитале не дало желаемого результата. Обследование показало невозможность прохождения мною военной службы по состоянию здоровья. Окружная медицинская комиссия «комиссовала меня».

Никакие мои уговоры, даже слёзы, не помогли.

Очень грустно было расставаться с родной снайперской школой, с её командиром, со всеми своими сослуживцами…

Мои мысли теперь были о «западном направлении», где продолжала стремительное наступление Красная Армия. Мне удалось уговорить штаб полка, в который входила полковая школа снайперов, отправить меня в распоряжение одного из военкоматов Литвы. Поближе к фронту. В штабе согласились. И командировали в Кедайнский уездный военный комиссариат, выдав проездные билеты до места назначения и «сухой паек» на весь путь следования. Почему в Кедайняй? Там служил мамин брат – Николай Семенович Фисенко…

Здесь, в небольшом литовском городе, мне довелось провести весь 1945 год. Но год этот равен по условиям и содержанию жизни и работы многим годам…

Когда я приехал в Кедайняй, до конца войны оставалось всего 25 дней. Однако в Литве была совсем не мирная обстановка. Это я понял, едва ступив на литовскую землю. Первые месяцы находился в распоряжении уездного военкомата. Вместе с солдатами приданого ему подразделения нёс службу.

В качестве спецкурьера выезжал в Москву, с пакетом в один из военных комиссариатов Подмосковья.

Эта поездка особенно памятна. Выпала она на дни долгожданной победы. Выехал я из Кедайняя вечером 8 мая. А утром 9-го на стоянке в Минске увидел ликующих людей – военных и гражданских. Сразу стало ясно: «Пришла долгожданная Победа!» И все мы, люди в шинелях, растворились в ликующей массе. Настроение и состояние души было непередаваемо радостное, до слёз радостное. Как у каждого советского человека…

Но особая радость и гордость была во всем облике фронтовиков, ехавших с нами в поезде. Они тут же достали из вещмешков полученный «сухой паёк», включая положенные «100 грамм», и принялись отмечать Победу вместе с нами, соседями по вагону. Рядом со мной ехала молодая, лет двадцати, боевая, задорная девушка с сержантскими погонами и с медалью «За боевые заслуги». Представилась: «Капиталина Смирнова, пулеметчица».