Сила золотоордынской государственной традиции не была исчерпана в "великое столетие" Золотой Орды (от середины ХIII по середину XIV в.). Крупным фактом является двукратное "возрождение" государственно-политической традиции Золотой Орды. Первое из них можно назвать тохтамышо-едигеевым, или тимуровым, возрождением (конец XIV — начало XV в.), второе — менгли-гиресвым, или крымско-османским (XV–XVIII вв.).

"Замятия великая" в Орде (конец 1350-х и 1360-е гг.) есть факт чрезвычайно значительный в геополитической истории Евразии. Именно в этот момент крайний юго-западный угол Евразии вышел из-под золотоордынской власти (процесс, который начался еще в конце 1330-х гг., когда Болеслав Тройденович захватил Галич): степи между Днепром и Днестром заняло Литовско-Русское государство, между Днестром и Дунаем — Молдавия… Когда в 1362 г. Ольгерд разбил подольских татарских князей, остатки татар частью ушли в Крым и за Дунай (в Добруджу), частью подчинились Литве. С этого момента у Литовско-Русского государства появились служилые татары, которым, на условиях несения военной службы, были уступлены земли в Причерноморье, так же как на столетие позднее, на тех же условиях, Василием Васильевичем были даны татарскому царевичу Касиму земли на Оке (Мещерский городок). Это последнее событие оказалось "делающим эпоху". Касимовское царство многим способствовало переключению внутриевразийских объединительных тенденций с монголо-татарских владений на московского царя. Появление же служилых татар в Литовском государстве не повлекло за собой крупных последствий; и та благоприятная для Литвы (и стоявшей за ней Польши) геополитическая конъюнктура, которая была создана в западном отрезке евразийских степей Ольгердом и Витовтом, к XVI в. была ликвидирована выступлением новых татарских и турецких сил… Иначе говоря, Москва оказалась годным объединительным центром в евразийской государственной системе. Литва-Польша таким центром не оказалась [224]. Здесь намечается граница двух исторических миров: одного — определяемого сложным сочетанием византийских и монгольских традиций, все глубже перерабатываемых и все полнее перекрываемых новым, из-под спуда бьющим началом русскости; другого — определяемого началом латинства (мира, в котором самые отрицания латинства соотносительны латинству и тем самым зависимы от него). Это есть первое и приблизительное определение Евразии и Европы как особых исторических миров [225]. Процесс русской истории может быть определен как процесс создания России-Евразии как целостного месторазвития. Объединительным узлом в этом процессе сделалась та историческая среда, где налегли друг на друга и сопряглись друг с другом слои духовно-культурного византийского и государственно-военного монгольского влияния.

Это есть историческая среда верхневолжской Руси XIII–XV вв., намечаемая именами князей от Александра Невского до Василия Васильевича (и далее), владык — от митрополита Кирилла (духовного отца Александра) до митрополита Ионы (духовного отца Василия)… Здесь неизменно были сильны полученные от Византии культурные начала, и эта же среда сначала принуждена была пойти, а затем волею пошла, и плодотворно прошла татарскую школу… Месторазвитием этой среды было то священное для каждого русского междуречье между верхней Волгой и Окой, междуречье, где и последующие века оставили свои наиболее замечательные памятники, междуречье соборов, кремлей и монастырей, мощная антенна русских энергии… Именно отсюда развертывалась нить собирания и византийского, и монгольского наследства. Здесь наиболее ярко выразилась "русскость". А из всех православных стран именно эта область оставалась пока что независимой от латинства и ему недоступной, несмотря на постоянные попытки воинствующего латинства подчинить Москву своей власти. Вывали моменты, когда и в Иерусалиме и в Константинополе сидели латинские патриархи. Но никогда доселе латинский патриарх не сидел в Москве. Также, например, в области зодческой эта среда отмечена наименьшей представленностью храмово-строительных типов, свойственных Западу ("базиличная схема"), и наибольшим своеобразием типов, в то время, как, например, на Ближнем Востоке базиличная схема представлена значительным числом примеров. Здесь она является одной из исконных схем храмостроительства, что сближает зодчество Ближнего Востока с зодчеством Запада. Но это есть уже вопрос географии зодчества, и его мы оставляем в стороне… Отклонения государственной литовской линии от подчинения целям латинства были только временными отклонениями. Основной урок, который русское сознание выводит из истории Литовской Руси, есть свидетельство того, что русскость несовместима с латинством. Насколько, казалось, условия Литовской Руси XIII–XV вв. были благоприятней для развития русской культуры, чем условия Московской Руси: отсутствие монгольского ига, преемственность развития государственно-правовых норм, возможность сношений с Западом [226]. И что же мы видим: вместо расцвета постепенную потерю русской культурой наиболее ценных кадров культурного возглавления, захирение и занудание, завершающееся тем, что, например, к концу XVII в. (а именно в 1697 г.) для больших территорий, занятых русским населением, "польский язык был признан языком государственным и русский был изгнан из официальных актов” [227]. Литовско-русская государственность неуклонно переходила в польско-литовскую, а затем и просто в польскую государственность (конституция 1791 г.).

Поразителен контраст между судьбами русской культуры, с одной стороны, в условиях монгольского и, с другой стороны, литовско-польского владычества. В условиях первого был подготовлен культурный расцвет Московской Руси XV–XVI веков. В условиях второго культура русского племени, попавшего под литовско-польскую власть, в конце концов почти исчезла с поверхности исторической жизни.

Русскость оказалась несовместимой с латинством, а латинство, в свою очередь, оказалось несовместимым с осуществлением объединительной роли в пределах евразийского мира [228]. Этот исторический итог, выводимый из рассмотрения судеб литовского и польского государства, не препятствует признанию значительности той геополитической конъюнктуры, при которой течение Днепра от истоков до устья было в руках единой литовской власти (Витовтова таможня на Днепре, в районе позднейшего Херсона), когда магистраль Днестра была в обладании той же власти [229], когда литовские войска проникали в позднейшую северную Таврию и на Крымский полуостров (например, в 1397 г.).

Новое (после "замятии великой") усиление Орды сказалось в годы правления Мамая и затем, в особенности, при Тохтамыше, а также в период правления Едигея и несколько позже. Было не только приостановлено распадение основного ядра золотоордынской державы (на которое указывало появление в 1360-1370-х гг. независимых владетелей в Мордовской и Болгарской земле), но также и Северо-Восточная Русь, сначала после Куликовской битвы, а затем после периода фактической независимости 1395–1411 гг. была снова приведена к подчинению. Однако также в этот период, несмотря на победу на Ворскле, Золотая Орда не вытеснила польско-литовского государства из западно-причерноморских степей. Вытеснение это произошло в период второго "возрождения" золотоордынской государственной традиции, протекавшего в виде укрепления и расширения Крымского ханства… Первому же (только что упомянутому) "возрождению" золотоордынской традиции способствовало возникновение на Среднем Востоке новой мощной монголо-турецкой державы Тимура.