В пределах этого мира испокон веков существовала тенденция к культурной и политической унификации. История Евразии в значительной мере есть история этих тенденций. Наличие их весьма характерно отличает историю Евразии от истории Европы и Азии, гораздо более раздробленных в политическом и культурном смысле. Названные тенденции сказываются уже в пределах медного и бронзового века, в течение которых вся евразийская степная зона, от причерноморских степей до восточно-сибирских, была занята культурами "скорченных и окрашенных костяков" (названных так по типу погребений). Уже тогда резко обозначилась специфическая связь между культурами евразийской степной и лежащей к северу от нее евразийской лесной зоны, тесная связь, весьма отличительная для названных выше тенденций к унификации. В более позднюю эпоху, уже в пределах железного века, основными фактами истории Евразии было существование скифской и гуннской держав — с теми эпизодами, которые их окружают и отделяют друг от друга…

Дальнейшим большим фактом общеевразийской истории было образование и расширение Монгольской империи. В промежутках между "гуннской" и "монгольской" эпохами евразийской истории упомянутые выше унификационные тенденции запечатлены в истории авар, турок и т. д. На основе детального рассмотрения названных выше фактов евразийцы приходят к заключению, что в течение первых тысячелетий известной нам истории Евразии русское (восточнославянское) племя стояло в стороне от большого русла евразийской истории, хотя основные события ее и отзывались на нем непосредственно. Так называемая Киевская Русь возникла на западной окраине Евразии в эпоху временного ослабления общеевразийских объединительных тенденций. Однако почва, на которой она развивалась, была в значительной степени той же почвой, на которой в свое время росли и действовали скифская и гуннская державы. На это, ранее евразийцев, указал М. И. Ростовцев. Монгольским завоеванием Русь была втянута в общий ход евразийских событий, в дальнейшем выяснилось, что северо-восточная ее часть, в лице Руси Московской, способна к выявлению такой силы и духовного напряжения, которые делают ее наследницей монголов и позволяют этому оседлому народу принять на себя общеевразийскую объединительную роль, которую до сих пор выполняли, в пределах нашего видения, исключительно степные, кочевые народы. Вместе с ослаблением Золотой Орды произошло, по выражению Н. С. Трубецкого, "перенесение ханской ставки в Москву". Скифский, гуннский и монгольский периоды общеевразийской истории были продолжены периодом русским. Сказанное позволяет наметить те исторические преемства, наличие которых способствовало возникновению русского государства в его очертаниях XVI–XX веков. По мнению евразийцев, прослеживание этого преемства в его скифском, гуннском, монгольском этапах и промежуточных звеньях имеет для русского историка не меньшее значение, чем изучение собственно русской истории.

Эта последняя до XV века была историей одного из провинциальных углов евразийского мира (и только после XV века стала играть общеевразийскую роль). Указанная концепция евразийской истории с наибольшей полнотой выражена в "Начертаниях русской истории" Г. В. Вернадским.

Итак, по мнению евразийцев, русское государство XVI–XX веков является в большей мере продолжением скифской, гуннской и монгольской державы, чем государственных форм дотатарской Руси (что, конечно, не исключает передачу других важнейших элементов культурной традиции именно этой последней). Только что приведенное заключение с особой силой подтверждено наблюдениями из области социальной истории. Тот строй, в котором все классы общества являются "служилыми", несут "тягло", где не существует настоящей частной собственности на землю и где значение каждой социальной группы определяется ее отношением к государству, — этот строй глубоко коренится в историческом укладе кочевых держав. Он был воспринят Московской Русью и дал ей огромную политическую силу. Только неполно и частично отошла от него в сторону европейских образцов императорская Россия…

Возрождение "тягловых" и "служилых" начал наблюдается в современном политическом и социальном режиме СССР. Из этого же источника идут и принципы этатизма, огромная роль государства (государя) в хозяйстве, столь отличительные для русской истории последних лет, и т. д.

Иными словами, поставление в один ряд кочевых держав прошлого и русского государства позволяет целый ряд традиций в евразийской государственной жизни, которые вне такого сопоставления ускользали бы от взора исследователя. То, что объединяет историю этих держав с историей России, есть месторазвитие. Устанавливая связь исторических факторов с географическими (которая отнюдь не сводится, однако, к односторонней зависимости первых от вторых), евразийцы являются обоснователями в русской науке геополитического подхода к русской истории. На это указал несколько лет тому назад евразийский государствовед Н. Н. Алексеев…

В области собственно культурной для евразийской концепции особенно существенны два обстоятельства: 1) подчеркивание, что уже с XV века Россия была не национальным, но многонациональным государством. Для XVI века евразийцы придают особое значение татарским служилым элементам, которые, по их мнению, являлись подлинными сосозидателями военной мощи Московского государства того времени. С большим вниманием они прослеживают те мотивы политического уклада русского государства, по которым отдельным частям нерусского населения обеспечивались его национальные и вероисповедные права; 2) утверждение, что связи с Азией не менее существенны в русской истории, чем связи с Европой. Выставление этого тезиса подразумевает пересмотр истории русских внешних сношений в духе большего, чем это практиковалось до сих пор, выпячивания роли Востока. В этом отношении евразийцы имеют такого предшественника, как известный, ныне покойный, русский востоковед Б. Б. Бартольд, много потрудившийся над таким пересмотром.

Одного отрицания недостаточно для победы. В обстановке, в которую мы попали, может быть плодотворным только то историческое действие, которое подхватят и поддержат крылья огромной исторической идеи… Эта идея должна быть именно огромной, всесторонней и положительной; в размахе и упоре соравной и превосходящей историческую идею коммунизма… Если будет идея, будут и личности. Историческая личность создается в обстановке и при посредстве исторической идеи. Даже крупные сами по себе личности некоторых вождей белых армий пали в ничтожество, ибо их не выносили вверх крылья вдохновенной исторической идеи; и наоборот — на упоре сатанинской и злой, но огромной идеи коммунизма даже ничтожества подняты до роли крупных исторических фигур…

Идея воспитывает личность, питает ее соками, дает силу, ведет в действе. Прежде чем говорить о личности, нужно говорить об идее. Идеи сложны и потому в большинстве случаев только первоначально и упрощенно воспринимаются народом. Но на народе лежат, его освещают и окрашивают отблески над ним воздвигнутой идеи… В полной мере идея никогда не осуществляется в жизни; она всегда возносит с собой ей, в существе, чуждый груз; но идея дает толчок и движение — и крылья ее явственно различимы, какой бы груз она ни возносила с собой… Обратившись к идеям, составляющим государственно-общественный идеал, мы прощупаем во многих случаях исторической действительности, при разнообразнейших формах устройства, за внешностью правления, учреждений и лиц реальное и объемлющее явление идеалоправства [8]. Вдумываясь в исторические процессы, можно дать еще более резкую формулировку: всякое длящееся правление, будь оно единодержавным, народодержавным или иным, есть та или иная форма осуществленного идеалоправства. Более реально и ощутимо, чем люди и учреждения, народами и странами правят идеи. Идеи эти могут быть различной природы: чисто религиозными, религиозно-национальными, по преимуществу национальными, национально-правовыми или чисто правовыми. Не столько действительный и тленный царь, сколько религиозная идея царя правила монархиями древнего Востока; и не столько консулы и императоры, сколько национально-религиозная идея Рима вела к победе римские легионы; и более, чем тот или иной первый министр, правила и правит отчасти, скажем, новейшей Англией идея правового государства. В качестве общего начала исторического бытия явление "идеалоправства" не менее действенно, чем то влияние хозяйственно-производственных отношений, о котором говорит теория исторического материализма; и не менее "самоначально", чем оно, поскольку вообще можно говорить о "самоначальности" в мире причинных соотношений. И как раз осуществленное правление приемлющей теорию исторического материализма коммунистической партии в гораздо большей степени может быть характеризовано как образчик "идеоправства", чем как "надстройка над экономической базой". (Хотя бы это "идеоправство", отнюдь не являясь "идеалоправством", поскольку мы приписываем "идеалу" положительное содержание, было и есть в реальной сущности подлинным "злоправством"…) И потому также приобретенным нами историческим опытом можно обосновать теоретическое вознесение и живое видение "идеи-правительницы" как определяющего начала исторической жизни… "Идея-правительница" рождается и растет в недрах общей духовной обстановки момента и эпохи. Ее колыбелью и отчим домом являются духовное самосознание и духовный опыт интеллектуальных предстоятелей народа, его "интеллигенции", как бы она ни называлась и в какой обстановке ни жила. То, что интеллигенция рождает и взращивает сейчас, то народные массы воспримут и осуществят через некоторый промежуток времени. Так было с революционной идеологией русской интеллигенции, так будет с ее положительно-утверждающей идеологией, поскольку таковая создается и создана… Из понимания этих обстоятельств вытекает сознание сугубой исторической ответственности духовно-интеллектуальных предстоятелей народа, его "интеллигенции", и, в частности, сознание исторической ответственности той, в определенном смысле, особо квалифицированной ее части, каковой является идейная эмиграция. (Основная наша концепция: где бы ни находились эмигранты, они составляют часть того духовного мира, который именуется Россией; представляют собой его отпрыски, ответвления, щупальца. Почва под ногами значит далеко не все, иногда значит весьма мало; важнее духовная почва, которая и питает каждого эмигранта, подданного идеи, насыщенная почва культуры российской. Материальность приютивших такого эмигранта земель и стран временами призрачна; он живет в России, которая, хотя материально и охватывает только положенные ей земные пределы, духовно обнимает весь мир.)