Выставим же четкое евразийское утверждение: "Европа" не есть "единственный" путь для русского еврейства. И западничество не есть единственная для него возможность. Возможно и необходимо появление и развитие еврейского восточничества. С восточничеством этим евразийство должно быть в сотрудничестве и союзе.

На нечто подобное указывала уже статья С. Полякова-Литовцева в одном из номеров "Еврейской Трибуны" [22]. Полемизуя с Б.Мирским, автор спрашивал: "…если Европа и еврейство, действительно, как бы прикованы к тачке рационализма… почему

России не искать особых от Европы путей во имя простой свободы духа, во имя великого права "самоопределения" и выбора?.. Беда не в том, что евразийцы "взыскуют града нездешнего" — это явление положительное. Без него "град здешний" очень уж плосок и скучен. А в том, что, уносясь мечтою в "высшие планы", эти люди имеют склонность квиетически мириться с неправдами, уродствами и мерзостью нашей "юдоли"… Мы (т. е. евреи)… в крайности не впадаем. Мы твердо помним о земле даже тогда, когда стремимся к небу. Мы твердо верим, что правда в сочетании двух градов, здешнего и нездешнего, и мечтаем о чудесной лестнице между землей и небом". С. Поляков-Литовцев возводил на евразийцев напраслину, говоря об их "квиетическом примирении" с неправдами, уродствами и мерзостью. Но указание это в его статье производило впечатление формального отвода, рассчитанного на то, чтобы не разойтись начисто с сотрудником по журналу (Б. Мирским). Положительные же его утверждения вполне согласуемы, в данном случае, с принципами "еврейского восточничества"; и суть просто евразийские положения [23].

Сказанное в достаточной степени характеризует те основания, на которых покоилась полемика с евразийством в эмигрантской печати в конце 1921 года. Это были: отрицание религиозной сущности и религиозного призвания России; неверие в творческие силы "народа". Возражения эти имеют для евразийцев не только исторический интерес. И сейчас они не лишены актуальности.

Тридцатые годы начались в России в обстановке некоторых материальных достижений, и еще больших страданий, и небывалых по настойчивости попыток угашения духа. В этих условиях евразийство должно с новой силой и в новых формах утверждать и утвердить непреходящесть религиозного начала и подлинность религиозного призвания России. В начале 1930-х годов — так же, как это было в начале 20-х, — оно должно поднимать горение веры и вселять убеждение в неистощимости творческих сил евразийских народов. Угашатели духа невластны над духом.

Первая статья о евразийстве не на русском языке появилась, насколько нам известно, в болгарском журнале "Везни" 22 октября 1921 г. Она заканчивалась следующими словами: "Хаос… родит звезду. И ее сияние еще поведет, быть может, весь мир к новым пределам, к новому Вифлеему, где рождается Дух. Россия несет новое Евангелие миру" [24]. Первенство в данном случае болгарской печати объяснялось, конечно, тем обстоятельством, что "Исход к Востоку" был издан в Софии [25]. Вообще же — по части евразийствоведения — славянская печать оказалась вначале впереди романо-германской. В январе-феврале 1922 г. наиболее серьезные (из иноязычных) статьи о евразийстве были опубликованы в чешской печати. В некоторых отношениях имеет самостоятельное значение статья Франтишка Кубки "Евразизм", появившаяся в газете "Венков" [26]. В ней евразийство сопоставлено с некоторыми мало известными в Европе, но во многих отношениях созвучными ему явлениями русской культурной жизни в Харбине (Ф. Кубка как раз перед тем приехал в Прагу с Дальнего Востока) — так, напр., с содержанием журнала "Окно", выходившего в Харбине в ноябре-декабре 1920 г. Заключение Кубки такое: "По сравнению с царистическим характером старого славянофильства приятно поражает народный облик концепции евразийства. К романо-германскому западу (в смысле культурном) оно причисляет и нас, чехословацких славян, и не неправильно… За нами остается в будущем положение моста между романо-германцами (романо-англосаксами) и Россией. После революционной бури большая часть евразийской программы, очевидно, осуществится. Связи крови и симпатии сердца тем сильнее связывают… европейскую сторону России с нами, что для нашего будущего существование России-Евразии желательней, чем существование реакционной России или иной немецкой колонии".

Еще обстоятельной, чем статья Ф. Кубки, была работа, подписанная инициалами Н. В. и помещенная в чешской газете "Трибуна" под заглавием: "Евразия, евразийцы и евразийство" [27]. Работа эта принадлежала перу известного украинского деятеля, уже в течение многих лет живущего в Праге. В ней почти целиком переведен на чешский язык ряд статей "Исхода к Востоку". Евразийство названо "достойной внимания и весьма незаурядной попыткой создать новую русскую национальную философию". Во многих местах указывается на ценность отдельных статей, на богатство и оригинальность мыслей и пр. Критике подвергнута формула "отверження социализма и утверждения Церкви" ("Исход к Востоку", стр. VI). По мнению Н. В., она показывает, что "евразийство не уразумело основ мирового социализма, неправильно отождествляя его с большевизмом, который в московской коммунистической практике представляет собою попрание действительного… социализма, как неизбежного пути к разрешению социальной проблемы нашего времени".

В 1931 г. мы можем точнее определить наше отношение к социализму, чем мы могли сделать это в 1922 г. Вопросы общественного устройства мы не сводим исключительно к вопросам устройства политического и экономического. Исповедуя религиозные начала, мы утверждаем философию подчиненной этим началам политики и экономики, тем самым чуждую философии социализма, в его наиболее характерных проявлениях. Но поскольку социализм, в жизненном осуществлении, преображается в этатизм (развитие государственного хозяйства), его устремления созвучны устремлениям евразийцев. И конечно же наш этатизм радикальнее, чем этатизм и тех европейских "социалистов", которые вообще его признают, радикальнее в том смысле, что охватывает более широкие сферы хозяйственной жизни [28]. Радикальнее и наше понимание планового хозяйства. Интересы трудящихся мы почитаем своими интересами. По сравнению с евразийской государственно-частной системой тот строй, к которому европейские социалисты прикладывают свою руку, является господством капиталистических начал. Термин "социализм", в его европейском понимании, недостаточен для обозначения социальной сущности евразийства. С одинаковым правом можно сказать, что мы отвергаем социализм и что мы являемся сверхсоциалистами.

Н. В. был основоположником того цикла обращенной на евразийство критики, который мы назвали бы циклом "сепаратистским", т. е. критики евразийства с точки зрения групп, стремящихся к отделению от евразийского единства: "восточно-европейские народы западной периферии нашего континента, а именно вокруг-балтийские и припонтийские, слишком тесно связаны… в своем культурном развитии с европейским Западом, чтобы стать поборниками евразийства… евразийство, как попытка национального самоопределения великороссов, имеет шансы на будущее, поскольку же оно будет пониматься как движение всероссийское в довоенном объеме и смысле этого понятия, оно несомненно потерпит неудачу. Чтобы жить, оно должно быть верно своей ориентации — на Восток и не смеет косить глазами на Запад, где также живут восточные народы, но с европейской культурной ориентацией". Нет сомнения, что здесь в первую очередь подразумевается Украина. Определение "Исхода к Востоку" как "попытки национального самоопределения великороссов" курьезным образом сталкивается с тем обстоятельством, что из четырех авторов "Исхода" три (Флоровский, Сувчинский и Савицкий) тесным образом связаны с Украиной. Если учитывать происхождение авторов и питавшую их культурную традицию, то евразийство окажется явлением в такой же мере украинским, как и великорусским. Правда, один из новейших украинских критиков евразийства — О. Мицюк — в брошюре своей, вышедшей в свет в середине 1930 года [29], желает отсечь от украинской традиции всех украинцев, стоящих не на сепаратистской точке зрения: "Нам байдужа та " iнтелiгенцiя Украiни", про яку говорить Трубецкой i до яко належить чимало iдеологiв евразiйства; ця iнтелiгенцiя, виконуючи русифiкаторське дiло, безповоротно "оптiрувала" московську культуру". Перейдем от малого к большему; будучи последователен, Мицюк должен отсечь от украинской традиции и Гоголя, так как в его терминах и Гоголь "оптировал" "московскую культуру"; иными словами, он должен обезглавить свой народ, лишить его первого по значению народного гения. Украинцы-евразийцы хотят сохранить Гоголя в украинской традиции. И не могут не ощущать этой традиции в себе самих. Им нечего "косить глазами" на Украину. Они могут смотреть на нее прямо. И непреклонна их уверенность, что в исторической перспективе дело их удастся во всеевразийском масштабе, т. е., в частности, применительно не к одному, но ко всем племенам восточного славянства.