– Обычный... Картошка жареная, зеленый горошек кусочек огурчика...

Я потянула Зину за рукав: где тут можно сунуть два пальца в рот?

Он проводил. Эстетическое впечатление оказалось настолько мощным, что я глубоко – буквально каждой клеткой тела – прочувствовала смысл выражения "вывернуться наизнанку". Вывернувшись, попила воды из-под крана и долго разглядывала в зеркало изнанку своего лица, подбитую бледно-салатовой подкладкой. Коротать время в обществе симпатичного поедателя экскрементов у меня охота отпала.

Однако он покидать нас, судя по всему, не собирался.

– Это так, детский сад,  – мотнул он головой в сторону сцены.  – Для детей пионерского возраста.

Интересно, как выглядят сюжеты для взрослых, подумала я.

Молодой человек, кажется, проник в тайны моих дум и охотно развивал эту мысль; оказывается, смысл в том, как подобран дуэт. Хорошо принимают номер, где девочка лет семнадцати общается со стариком – жирным, грязным и обрюзгшим. Или наоборот – юноша со старухой, у которой телеса волочатся по полу. Успехом пользуется дуэт, где девушку имеет инвалид с одной ногой. Однако лидирует в такого рода шоу-бизнесе на сегодняшний день Блю Джек.

– Мама мия!  – утомленно выдохнула я.  – А у него-то какой дефект? Чего не хватает? Головы? Джек – это ладно. Но почему – Блю?

– Порода такая...

– Порода?  – Зина наконец заинтересовался нашей приятной беседой.

Именно порода, кокетливо двигая плечом, пояснял молодой человек: собаке положено иметь породу. Джек – он дог. Голубой. Потому и – "блю". Джек – это уникальный экземпляр, единственный в своем роде, трудно выдрессировать собаку так, чтобы она наскакивала не на брата по крови, а на девушку.

Мимо нас к выходу прошествовали двое. Я слишком погрузилась в состояние прострации, чтобы обращать внимание на публику – я уже ничего не соображала, абсолютно ничего: перед глазами стоял этот гениальный Блю Джек, пристроившийся сзади к какой-нибудь очаровательной девушке.

И тем не менее инстинкт водящего подсказал мне, что эту парочку я встречаю не впервые. Я смотрела им вслед и чувствовала, как вещество современной культуры потихоньку начинает бродить во мне – ну надо же, я думала, что исторгла его из себя полностью в туалете– но оно пенилось, булькало и двигалось наверх, к голосовым связкам.

...наконец я рискнула взглянуть на Зину и застала его за созерцанием пузырьков в стакане с газировкой.

– Боюсь, что эта парочка на вкус окажется не настолько сладкой,  – тихо, разговаривая будто бы сам с собой, произнес он.  – Хотя, посмотрим... Надо надкусить.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, бросил на стол какую-то купюру, которая тут же исчезла под ладонью юноши.

Зина встал, сунул руки в карманы и долго, сосредоточенно рассматривал носки своих ботинок.

Утром, по дороге домой, я навестила Алку и потребовала вернуть мне Джойса: надо полечиться. Голова болит и совесть замучила, источила душу; точно молью душу побило – после отдыха в "найт-клабе" она у меня вся в мелких дырочках, прорехах, вот-вот пойдет по швам.

Алка отвела меня на кухню, выставила на стол бутылку ликера, коробку шоколадных конфет и рассказала о происхождении этих сладостей.

Два дня назад к ней на дом заявился ее клиент – тот, который "самая зануда из всех онанистов Земного Шара". Это был щуплый мужичонка со странным носом – наверное, ему в детстве прихватили нос прищепкой и заставили так проходить месяц. Нос сплющился, а речь подернулась характерным насморочным прононсом. По этому прононсу Алка его и распознала – это тот, который настаивает на ванной. Она встретила клиента в домашнем халате и с бигудями – я очень живо представила себе эту сцену и икнула:

Алка на эту невольную реплику откликнулась со свойственной ей энергичностью: еще как превосходит!

Гражданин совершенно окаменел на пороге ее дома – с бутылкой в одной руке и с конфетами в другой. Забрав у него горячительное и сладости, Алка тяжелым бытовым голосом протрубила: "Что, друг, пойдем приляжем?!" – клиент отшатнулся и едва не грохнулся с лестницы.

– Больше он не позвонит,  – уверенно заявила по друга детства, подливая мне в рюмку какую-то ядовитую зелень.  – Наверно, он до конца жизни останется импотентом.

Дома я тут же повалилась на кровать; очнулась толь ко во второй половине дня, сварила кофе, распечатала коробку конфет, которую мне Алка отписала широким жестом – у нее диета.

На обертках в золоченых овальных рамках были изображены портреты каких-то придворных людей – в серебряных париках и пышных камзолах; наверное, на фантиках отпечаталась династическая картинная галерея, а лэйбл – MADE IN AUSTRIA – позволял предположить, что это Габсбурги.

Закусив каким-то глуповатым наследным принцем, я подумала, что австрияки – даже голубых кровей – на вкус слишком постны, и отправилась водить.

В открытой кафешке, о которой говорила Гуля, царило запустение. Скоро пойдут унылые дожди, и эти столики вместе с веселенькими тентами будут свалены в чулане – адьё до лучших времен, теплых и солнечных.

Часы на фонарном столбе показывали начало седьмого, я закурила; что мне делать дальше, я представляла себе с трудом.

Неподалеку остановился ярко-красный спортивный автомобиль с хищной рожей, подал немного назад. Из окна высунулся мужчина, выражение лица которого в точности копировало агрессивную физиономию лимузина; бегло осмотрев меня, он спросил:

– Сколько?

– Двадцать минут седьмого!  – задрав голову, я сверилась с часами.

– Ты что, на пень наехала?!  – рявкнул он и сделал знак сидящему за рулем: трогай!

Машина медленно поползла вдоль тротуара.

– На два слова,  – кто-то тронул меня за плечо.

Передо мной, заплетя ноги крестом и помахивая дамской сумочкой, стояла девчушка в черной кожаной юбке.

– Который год тебе, Лаура?  – спросила я.

– Тебе-то что?  – огрызнулась она, зло глядя вслед удаляющейся красной машине.

Я погрозила ей пальцем:

– Не то! Ты должна отвечать: осьмнадцатый.

Хотя, сомневаюсь, что она дотянула до этого возраста.

– Пошли,  – властно потребовала Лаура.  – Дело есть.

Мы свернули за угол дома, зашли во двор; Лаура огляделась, нашла, кажется, это место подходящим для беседы, коротко размахнулась и влепила мне пощечину.

Секунду я размышляла, что такое приятное начало беседы могло бы означать, и этой секунды оказалось достаточно; во мне пробудился коренной житель Агапова тупика. Потирая левой рукой щеку, я втянула голову в плечи, всхлипнула и всем своим видом продемонстрировала, что собираюсь зареветь.

Она купилась на эту уловку. Уперев руки в боки, она готовилась принять капитуляцию и потому не обратила внимания на то, что моя сумка медленно соскальзывает с плеча. А потом резко взлетает к ее лицу.

Такого эффекта я никак не ожидала – девчушка опрокинулась навзничь; я открыла сумку и лишний раз убедилась в том, какой сокрушительной мощью обладает настоящая литература. Оказывается, я забыла вынуть из сумки Джойса. Вообще-то "Улиссом" вполне можно нанести человеку тяжкие увечья, а если точно попасть в висок – то, возможно, и отправить на тот свет.

Лаура сидела на земле, прислонившись к сетчатой ограде детского садика, бледно светила нижним бельишком; ее бессмысленный взгляд был направлен в никуда.

Не дай бог, у нее обнаружится сотрясение мозга. Я подхватила ее под мышки, отволокла на лавочку. Понемногу она приходила в себя. Я дала ей закурить. Жадно затянувшись, она с уважением в голосе осведомилась: