...пьяный, по-прежнему нежно, как любимую женщину, обнимавший столб, лукаво погрозил мне пальцем:

– Лоси-и-и-ны...

Господи, какой идиот... Остаток пути я проделала пешком.

"Балбесина!" – вместо заготовленной и старательно отрепетированной реплики ("Дай глоток чего-нибудь крепкого!") у меня вырвалась именно эта.

Варвара рывком втащила меня в прихожую.

Она была лысая.

Так мне показалось, когда дверь отворилась, и Варвара предстала передо мной во всей своей красе. Впечатление было настолько сокрушительным, что я моментально позабыла о приключении в троллейбусе. В прихожей у меня было время рассмотреть ее повнимательнее.

Да, она была лысая, но уже не вполне – с такой растительностью на голове человек покидает холерный барак, если ему суждено уйти оттуда своими ногами: густой плотный "ежик" в возрасте двух-трех недель.

У нее была абсолютно круглая голова и затылок с выражением трогательной беззащитности – какие у нас, оказывается, беззащитные головы, если их обрить.

Варвара (услышала, что ли, мои репетиционные упражнения на лестнице?) молча налила мне рюмку рябины на коньяке и, склонив голову набок, утомленно впитывала мой монолог, мелко кивая и время от времени освежая рюмку новой дозой.

– Все?  – спросила она, когда вдохновение мое иссякло. – Можно хлопать в ладоши?  – она налила себе, отхлебнула.  – Теперь слушай сюда.

Оказывается, я напрасно расточала эпитеты и обличительные характеристики – просто она угодила в переделку, обычную для нашей Огненной Земли; она возвращалась после своего полночного эфира, и на нее напали четверо туземцев, совсем еще пацаны. Варвара – сказываются пролетарские гены и закалка Тушинского района – активно возражала агрессивным поползновениям молодых людей и с криком "Ну, кто тут хочет попробовать комиссарского тела?!" приласкала по голове одного из насильников деревянным тарным ящиком, удачно подвернувшимся под руку; тем не менее, оставшиеся в строю воины ее одолели.

Вели они себя странно и никакого интереса к комиссарскому телу не проявляли. Вся процедура заняла от силы минуты две-три. Потом туземцы ее отпустили и смылись, позабыв раненого товарища, заползшего в кусты, – "отряд не заметил потери бойца".

– Так тебя не обесчестили?  – глупо удивилась я.

Варвара допила и облизнула губы.

Какое, к черту, бесчестие: просто обрили наголо, волосы сложили в огромный пластиковый мешок – и были таковы. Толкнут ее восхитительную шевелюру в какой-нибудь парикмахерской или фирме, изготовляющей шиньоны из натурального продукта, – представляю себе, сколько такая шевелюра может стоить.

Варвара провела ладонью по голове и заметила: мол, ничего, отрастут, зато у этого щенка уже ничего не отрастет.

– Что ты натворила?!

Варвара приподняла бровь, округлила глаза и приоткрыла рот – такой мимический рисунок можно прочесть в лице человека, услышавшего совершенную нелепицу.

– А чё они?

По этому характерному "А чё?" я определила, что в тот сумрачный полночный час она отлетела в миры своего пролетарского детства, очистилась от скверны высшего образования, сделалась девочкой тушинских окраин, с молоком матери впитавшей справедливый взгляд на вещи, согласно которому за око полагается – око, а за зуб – именно зуб. Однако ни глаз, ни челюсть, ни даже короткая стрижка молодого туземца ее не вдохновили. Она разыскала его в кустах, прислонила к дереву и...

– В детстве я очень хорошо играла в футбол,  – пояснила Варвара.

Мне стало не по себе. В самом деле она рассказывала, что в детские годы увлекалась футболом, играла во дворе с мальчишками, и у нее был "мертвый", неберущийся удар.

Словом, она ногой заехала молодому человеку в пах. Чтобы наверняка избавить его от дальнейших хлопот, связанных с половой жизнью, она проделала эту процедуру еще дважды; пришла домой, посмотрелась в зеркало, выпила полбутылки водки, а остаток ночи поила мужа валокордином.

– Он теперь может устраиваться евнухом в гарем, это точно,  – подвела итог Варвара, и тяжело вздохнула:  – Сейчас бабе иначе не прожить... Иначе тебя кругом будут иметь все кому ни лень: на работе, в ЖЭКе в магазине, в парикмахерской. Они,  – Варвара наполнила это "они" каким-то всеобщим, космическим содержанием,  – они начинают с тобой считаться исключительно в одном случае. Если им хорошенько заехать по яйцам. Ладно, проехали это... Что там у тебя вкусного?

Я открыла общую тетрадку и принялась за чтение бесконечной саги "Родные и близкие". Значит, познакомились Миша и Оля, заключили счастливый брак; Миша был в прошлом боксер, располагал отдельными, апартаментами, набитыми всяким заграничным барахлом; Оля была девочка девятнадцати лет без определенных занятий...

– Мокрощелка,  – прозорливо оценила Варвара.

Возможно... Словом, стали они жить-поживать, потом родился у них сынок; Оля стала веселиться с приятелями – Миша стал возражать; и супружеская жизнь дала трещину. Оля решила с ней покончить: договорилась с приятелями, сели они как-то все вместе выпивать, Миша зачем-то в холодильник полез – тут его топором и огрели, затем придушили и снесли в ванную.

– Омовение перед положением в гроб?  – спросила Варвара.

Нет, чтобы кровь стекла. Оля потом уселась смотреть "видик", а с утра Мишу выкинули на свалку.

– Дальше!  – сосредоточенно скомандовала Варвара.

Две подружки из Подмосковья сидели на живописном берегу речки, попивали винцо; повздорили немного – одна другую взяла да и утопила.

– И что тут "вкусного"?  – хмуро поинтересовалась Варвара.

– Название речки. Очень красивое, говорящее прямо-таки.

– Ну?

– Эта речка называлась – Моча.

– Отменно!  – кивнула Варвара.

–  Дальше. Жили-были на одной лестничной площадке – молодой человек и молодая женщина. Сосед выпил вечером и направился к соседке в гости; заткнул ей рот кляпом, раздел и привязал ремнями к стулу.

– Банально,  – поморщилась Варвара.  – Хотя... Как это он ее употребил – на стуле?

Вовсе нет, у него и в мыслях не было лишить соседку чести. Он ее просто – обглодал.

– Что-что?

То, что слышала: обглодал... Начал ее кусать, отрывать куски мяса. Он так соседку объел, что ее едва в реанимации откачали... Потом вот еще... Молодая мамаша двадцати трех лет так извелась от плача девятимесячного ребенка, что взяла да и проткнула его кухонным ножом; потом легла спать, и говорят, хорошо выспалась... Налей-ка, Варя, сейчас мы переходим к роковой теме лесбийской любви...

– Я за это пить не буду! – вспыхнула Варвара.  – Ненавижу педиков и лесбиянок!

Можно и не пить, а просто понаблюдать за развитием сюжета; собрались четыре девочки на квартире и стали друг дружке доставлять всякие удовольствия; потом кто-то кого-то приревновал; обиженная в лучших чувствах завалила разлучницу на пол и до смерти истыкала ножом.

– Ненавижу педиков и лесбиянок,  – опять подтвердила прочность своих рабоче-крестьянских моральных устоев Варвара.

Можно и про нормальных: вот в Орехово-Борисово внук собрал приятелей, сели выпивать, мальчик отключился; а тут его бабушка пришла, принялась молодых людей укорять, что спаивают ее внучка, – ребята ее и покрошили на мелкие куски...

– Фигурально, так сказать, выражаясь?  – сухо осведомилась Варвара.

Ну, отчего же–в прямом смысле слова: иначе бабушку нельзя было бы упаковать в ящик из-под телевизора, а по частям она как раз уместилась. Ящик отнесли на балкон. Самое интересное, что юноша вспомнил про бабушку только через четыре месяца. Или вот еще сюжет из семейной жизни. Жила-была семейка: он, она, двое детей; к папе с мамой часто любители винца захаживали; сидели как-то большой компанией на кухне, папа позволил себе что-то нелюбезное в адрес мамы произнести – ну и мама со товарищи папу, как свинью, ножом прикололи...