— А кого ты считаешь благородным человеком?

— Как кого? Ну, такого, который зарабатывал бы не менее тысячи рупий в месяц.

— Ах, вот как! — невольно вскрикнула Лачи. — Тогда тебе действительно никто не может помочь.

Каушалия, она же Икбал Бану, она же Сурджат Кор, тряхнула коротко стриженной головой, словно ей было наплевать на весь мир, грубо выругалась в адрес мужчин и отправилась в свою камеру.

Лачи весь день не давала покоя какая-то мысль. Когда она позировала Хуб Чанду, лицо ее не было веселым и оживленным, как всегда. Хуб Чанд был поглощен работой.

— Супритан! — вдруг обратилась к нему Лачи.

— Что, Лачи?

— Если деньги доставляют счастье, то его может дать и одна рупия, и тысяча?

— Да!

Она помолчала, потом снова заговорила:

— Супритан!

— Я слушаю, Лачи!

— А вы благородный человек?

— Что ты имеешь в виду?

— Какую вы получаете зарплату?

— Шестьсот рупий.

— Шестьсот? Значит, вы не благородный человек!

Кисточка застыла в его руке. Он взглянул на Лачи и сказал:

— А почему? Разве я обидел тебя когда-нибудь?

— Нет, но Каушалия говорит, что благородным человеком считается тот, кто получает не менее тысячи рупий.

Хуб Чанд расхохотался.

— Да, конечно. Все так считают, поэтому-то в нашей жизни так много обмана.

Лачи долго сидела задумавшись.

— Супритан!

— Да, Лачи?

— А разве тот, кто получает тысячу рупий, не обманывает?

— Обманывает, конечно, и даже больше, чем остальные.

— А что же такое благородство?

— Ты задаешь очень сложный вопрос, — подойдя к ней близко, сказал он и вынул из кармана письмо. — Ответ на твой вопрос в этом письме.

— Это от Гуля?!

— Да!

Она соскочила с помоста и, как ребенок, стремительно подбежала к нему. Он стал убегать от нее. Так они бегали друг за другом вокруг стола. В конце концов Лачи догнала его и выхватила письмо. Распечатала его, повертела в руках и подала Хуб Чанду, а сама отошла к мольберту и сделала вид, что наносит кистью мазки.

— А теперь прочитайте мне письмо, а не то я смою все краски.

— Не делай этого, бога ради! Я прочитаю!

Он сел на помост и начал читать. Лачи подбежала и уселась у его ног, подперев подбородок рукой.

— «Больше жизни любимая Лачи!»

Лачи замахнулась, чтобы ударить его.

— Сумасшедшая! — остановил он ее. — Это же не я тебе говорю, это пишет Гуль.

— Ну ладно. Только смотрите, читайте все как есть. Не прибавляйте от себя, а не то…

— «Я все время думаю о тебе. Ты всегда стоишь у меня перед глазами. Не проходит ни минуты, чтобы я не вспомнил о своей милой Лачи. Я буду любить тебя до самой смерти, до последнего вздоха».

Лачи слушала, закрыв глаза. Ей казалось, что это не слова, а мед, разливающийся в ее сердце. Будто она плывет в воздухе на мягких, нежных, шелковистых крыльях.

Гуль… Гуль… Гуль… мой цветок[49]!

Когда в следующем месяце Гуль пришел навестить Лачи, она ввела его за руку к Хуб Чанду и гордо сказала:

— Это мой Гуль!

Хуб Чанд оглядел его с ног до головы, с сандалей до пешаварской[50] шапки. Высокий, стройный, красивый Гуль был образцом мужественности и красоты. Хуб Чанд сравнил его с собой, и на лице у него появилась жалкая улыбка.

— Проходи, садись! — обратился он к Гулю.

— Гуль, это мой супритан… Он очень хороший. Это он разрешил нам видеться здесь, а то мы разговаривали бы через решетку.

Гуль благодарно взглянул на Хуб Чанда, но не сказал ни слова. Он волнения он не знал, куда деть руки.

Хуб Чанд медленно окунул кисточку в воду и, потупив взор, вышел из комнаты.

Лачи крепко обняла Гуля, сняла с него шапку, поверх которой был намотан тюрбан, обхватила ладонями его лицо, прижалась к щеке и срывающимся голосом спросила:

— Гуль! Почему ты не пришел ко мне в прошлом месяце?

Гуль молчал. Он взволнованно сжимал и разжимал кулаки. Лачи слышала, как стучит его сердце. Рука Гуля скользнула на ее стан, он привлек ее, крепко обнял и тут же отстранился.

— Гуль! В чем дело? — пытаясь заглянуть ему в глаза, спрашивала Лачи. — Что-нибудь случилось? Скажи мне!

— Мне отказали. Мою просьбу не удовлетворили, — медленно проговорил он.

— Какую просьбу?

— О принятии в индийское подданство!

Лачи облегченно вздохнула и рассмеялась.

— Ну и что же? Разве можно из-за такого пустяка вешать нос? Ты посмотри на нас, цыган. У нас нет никакого подданства. Живем там, где хотим.

— Вы — другое дело. А я — патан. Моя страна — Пакистан.

— А что такое страна?

— Страна? — Гуль замолчал и задал сам себе вопрос: «Действительно, а что такое страна?» Он не нашел подходящего ответа. — Страна — это страна. Например, есть Пакистан, есть Индия, Китай, Япония. Эти страны являются частями всей земли.

— Для нас вся земля одинакова.

— А для других она неодинакова, — горько заметил он. — Те, что называют себя культурными, цивилизованными людьми, поделили землю на части: это — мое, то — твое, это — его!

— Но ты же мой! — обнимая его, нежно сказала Лачи. — Ты только мой! Какое мне дело до разных стран? Я бедная девушка и не разбираюсь в таких вопросах. Что из того, что твою просьбу не удовлетворили? Ведь бог благословил нашу любовь!

— Как бы объяснить тебе, Лачи, — взволнованно продолжал Гуль. — Мне не позволят теперь жить в Индии, и я не смогу навещать тебя каждый месяц, не смогу встретить тебя, когда ты выйдешь из тюрьмы.

— Нет, нет! — вскрикнула Лачи. — Ты не сделаешь этого! Они не смеют так поступать. Никто не может разлучить меня с моим Гулем!

Она крепче обняла Гуля, прижалась к нему. Глаза ее были полны слез.

— Нет, нет! Ты говоришь неправду. Хочешь напугать меня, шутишь. Правда, Гуль? Это шутка?

Гуль молчал, понурив голову. Когда он поднял ее, Лачи увидела слезы в его глазах.

— Мы, патаны, с давних лет занимались ростовщичеством. Пока не было помех, ни мне, ни моему отцу и в голову не приходила мысль об индийском подданстве. Через год-два мы ездили на родину, жили там недолго и снова возвращались сюда. Здесь мы торговали, зарабатывали на жизнь, а родина наша была там. Теперь все изменилось. Раньше все это было одним государством, а теперь его поделили на два — Пакистан и Индию. Изменились и законы. Ростовщичество запрещено. Дело отца захирело. Он уезжает в Пакистан. Отец никогда не собирался оставаться здесь навсегда, и я тоже. Но раньше не было тебя, а теперь я хочу быть рядом с тобой, поэтому и просил для меня индийское подданство, но мне отказали. Теперь мне не разрешат жить здесь.

— Ты сказал бы им, что здесь твоя Лачи и ты не можешь никуда уйти.

— Эти люди не знают, что такое любовь. Им понятна только ненависть.

— А ты не сказал им, что вся земля принадлежит богу?

— На земле есть храмы, мечети, церкви, но, как видно, ни одна пядь земли не принадлежит богу.

— Ты не уедешь! Я не отпущу тебя! — твердо сказала Лачи, но сердце ее сжалось от боли. Она закрыла лицо руками и заплакала.

Почему плачет Лачи? Человечество плачет так целую вечность. Лачи много говорят о гуманности, о любви, красоте, братстве, о благородстве и добродетели. Политиканы превозносят их в своих выступлениях, писатели пишут о них в своих книгах, философы всю жизнь проводят в размышлениях о человеколюбии, любви и братстве. Но кто осушил слезы такой любви? Кто защитил гуманность? Кто уважил добродетель? Кто воспел красоту? Все они вместо любви славят ненависть, вместо гуманности воспевают жестокость, под видом красоты прославляют уродство, добродетели предпочитают зло и высоко поднимают знамя своей «культуры». Цивилизация! Да ее больше у бегемота, чем у этих господ!

— Мне нужно уехать из Индии в течение семи дней, — медленно проговорил Гуль.

Лачи плакала навзрыд. Гуль привлек ее к себе, вытер ей глаза, кулаком смахнул свои слезы. Подбородок его дрожал. Он крепко сжал кулаки и встал.